Истории для кино
Шрифт:
А еще в Херсоне Лёдя отдал долг. Пришел в скобяную лавку «Ефим Клейнер. Скобяные товары и садовый инструмент» и вручил дяде Фиме пять рублей, которые взял у него, когда бежал из мира скобяных товаров в большое искусство.
– Возвращаю с благодарностью!
Дядя проверяет купюру на просвет.
– Не беспокойтесь, все как в банке! – улыбается Лёдя.
Дядя Ефим аккуратно укладывает купюру в карман жилета, засовывает большие пальцы в его проймы и тоже улыбается:
– Вы посмотрите на этого цуцика… Он таки стал артистом!
– Ну, это еще так… начало, –
– Не скажите! Тетя Хая говорит, что подруга Рива ее соседки Сони ходила на тебя посмотреть и ей понравилось.
– Ох уж эти тети с соседками…
Лёдя вспоминает о своем, но дядя Ефим не знает этого и обижается:
– А что тетя, что соседка? Херсон, конечно, не Одесса, но и у нас, слава богу, люди понимающие!
– Конечно, дядя, конечно… Но знаете, как один еврей говорит другому: «Слушайте, у вас за душой – три гроша, а вы кричите на весь Бердичев, что вы – миллионер. А вот у барона Ротшильда целый миллиард, так он у себя в Париже тихо помалкивает!» А другой отвечает: «Это таки беда – иметь такую кучу денег и сидеть в такой дыре!»
Оба смеются.
Лёдя, а как там у тебя эта штучка… Мне Фроим с Арбузной гавани напел…
Дядя жутко фальшиво напевает: «Что случилось? Что такое? Почему такой геволт? Муж на тещу волком воет, жена – курицей орет…»
Лёдя морщится и вздыхает:
– Ерунда это все!
– Что ерунда?
– Да куплетики эти, анекдотики.
– Ну, если люди тебе за это платят деньги…
– Деньги, деньги… А искусство?
– Ха! Искусство на хлеб не намажешь.
– Да лучше без хлеба, но быть настоящим, серьезным артистом!
Дядя Ефим окидывает племянника долгим оценивающим взглядом и вздыхает:
– Э-эх, собирался я отписать Иосифу, что его дитя, слава богу, на ноги встало. Но рано, я так посмотрю, собирался…
В гримерной Лёдя лепит себе смешной нос.
Появляется длинный, как каланча, антрепренер Рудзевич, помахивающий газетой.
– Читал? Вот, про тебя: «Уй, кто ж его не знает! Одесский смешняк и каламбурец Леонид Утесов!»
Рудзевич зря надеялся этим порадовать артиста. Наоборот, это Лёде как вострый нож в сердце. Последнее время его одолевают унылые мысли, что не то он делает, не то играет, не то несет зрителям.
– Смешняк, – уныло повторяет Лёдя. – Каламбурец…
– Чего киснешь? – удивляется Рудзевич. – Даже эти паршивые писаки тебя полюбили!
– Надоело кривляться, – хмуро отвечает Лёдя.
– А ты хочешь короля Лира? И кто на него в Херсоне пойдет?
– На Лира, может, и не пойдут – он чужой. Но я нашел одну штуку… «Повесть о господине Сонькине». Там все наше, живое, узнаваемое… На это пойдут!
– И кто он такой – этот… Сунькин?
– Сонькин. Конторщик. Маленький человек мечтает о крупном выигрыше…
– Ага, и поет об этом куплеты?
– Никаких куплетов! – Лёдя вдохновенно излагает: – Сонькин верит, надеется, что нищета, подавляющая его личность, закончится. И он действительно выигрывает двести тысяч!
– И тут – веселенький танчик?
– Никаких танцев! Он пачками разбрасывает
деньги и кричит: «На колени перед Сонькиным! Все на колени!»– А-а, так это комедия? – все еще надеется антрепренер.
– Трагедия! Он сошел с ума! Но хоть на миг прорвался к бескорыстию и единению с людьми!
– Нет, – отрезает антрепренер. – Публика не пойдет.
– Пойдет! Люди все поймут, все почувствуют…
– Публика – дура! – убежденно заявляет Рудзевич.
– Ну, попробуем, ну, пожалуйста! Я буду работать без гонорара!
– Ой, как будто твой гонорар покроет аренду…
– Так увеличьте мой гонорар!
Антрепренер смеется:
– Ты таки мертвого уговоришь!
И вот, на сцене скромного херсонского театра Лёдя без комического грима, в костюме бедного конторщика, играет «Повесть о господине Сонькине».
– Во мне все танцует! Вы думаете, от жадности? Вы думаете, мне деньги нужны? Что мне деньги! От радости во мне все танцует! Я могу все деньги раздать. Сколько я вам обещал? Десять тысяч? А я вам дам пятнадцать. А вам, сколько вам нужно, чтобы быть счастливым? Берите все, кому нужно, берите у меня! Все маленькие, забитые, несчастные, идите ко мне…
Публика, затаив дыхание, смотрит на сцену.
В финале зрители несут Лёде цветы.
Он раскланивается с достоинством столичного премьера.
А на другой день в гримерку, где Лёдя надевает костюм Сонькина, входит долговязый Рудзевич с газетой и бросает ее на стол.
– Я читал, – улыбается Лёдя. – Очень хвалят.
– Да, хвалят, поздравляю!
– Знаете, что мне больше всего дорого? – Лёдя цитирует по памяти: – «Господин Утесов пьет из маленького, но – собственного стаканчика».
– Да, однако из этого стаканчика мне ни на какие расходы не хватит! – вскипает антрепренер.
– Как? Был полный сбор!
– Один вечер. Друзья, поклонники, пресса … И половина зала – по приглашениям. А на сегодня продано пятнадцать билетов, на завтра – три!
Лёдя грустно снимает картуз Сонькина.
– Очень жаль… Но все равно – я сменил амплуа.
– Ах, ты сменил амплуа? Но я не менял театр! И у меня зритель хочет получить немножко смеха. А все трагедии со слезами они имеют дома – за бесплатно.
– Публика тоже разная, – упрямится Лёдя. – Образованный человек не выносит пошлых водевильчиков.
– Это кто здесь образованный? Может, ты по ночам читаешь Спинозу?
– Кого? – не понимает Лёдя.
Антрепренер поднимается во весь свой рост и нависает над Лёдей:
– Брось эти глупости и работай, пока сезон!
В книжной лавке Лёдя разглядывает дешевые олеографии, лубочные картинки, красочно изданные книжки. К нему подходит хозяин.
– Ищете что-то конкретное или так интересуетесь?
– Я… Да, ищу… У вас есть Спиноза?
Хозяин с уважением смотрит на Лёдю.
– Я держу эту лавку уже тридцать лет, и еще никто ни разу не спрашивал Спинозу!
– Ну, а что-нибудь другое… серьезное… есть?
– Несомненно! – заверяет хозяин.