История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

— Откуда ты знаешь? — сказал Володя.

— Мне сказал мальчишка из сиротского приюта, он жил в то время в Горкиной квартире, а потом его родственники деревенские забрали. Горка во время боев якшался с казаками.

— Что же ты молчал? — поразился Володя.

— Я сказал маме, — ответил Алешка. — Она не хотела отцу говорить. «Мы, говорит, ничего доказать не можем». По-моему, она боялась, что Горку расстреляют. Не хотела.

— Эх, мама, мама! — сказал Володя.

— Она не велела и Саньке с Ильей говорить, чтоб чего-нибудь не наделали самовольно, — сказал Алешка. — Слово с меня взяла.

Володя посмотрел на Алешку. Вот, значит, какой он, Алешка. Они тотчас собрались к тете Марусе, где ныне мать дневала и ночевала. Алешка вошел один, вызвал мать в коридор. Через несколько минут Алешка появился в калитке вместе с матерью, ветер развевал ее косынку.

— Ждите дома, — строго сказала мать. — Пусть меня расстреляют, а Саньку не дам! — сказала она почти в исступлении. С силой стянув у горла концы ситцевой косынки, мученицей поглядела на сыновей и бросилась разыскивать Фонарева.

Небо было в дождевых облаках, дождь нет-нет и принимался вновь, из водосточных труб с бульканьем вытекала вода.

Понурившись, братья пошли домой.

— А зачем Горка у нас делал обыск? Он нас ненавидит, — сказал Володя, зачерпнув в луже. Ноги у него и без того промокли, и он шел, не разбирая дороги, шлепая непросыхающими подошвами.

— Дурной ты, ей-богу! Ему надо доказать, что он не баклуши бьет, не зря паек получает. А нас… за что ему нас любить?

— А про какое он восстание говорил? Он наврал?

— Ты без пользы для себя врешь, а он с пользой! — ответил Алешка.

Придя домой, они сварили на таганке несколько картофелин и съели с солью, без хлеба и без масла — о масле и думать забыли.

И сели читать. Один — «Овода», другой — «Пятнадцатилетнего капитана». Льняная Алешкина прядь свисала на лоб, светлое лицо осунулось, глаза смотрели не так ясно и спокойно, как всегда, но в них не было смятения. Младший же надулся, как жук.

К полуночи оба заснули детским сном. Под утро, когда сон так крепок, они угадкой почуяли шум, пробудились. Это пришли мать с Санькой и Фонаревым. Все трое были вымотанные, ни говорить, ни чаю пить не стали.

— Где Колюшка? — сказал Алексей.

— Домой отвели, к тете Марусе. Она не спит, изводится, — ответила мать.

Фонареву мать постлала в зале на диване, но когда дети встали поутру, Фонарев, отпив чаю, был у порога.

— Если бы дело было так поставлено: вот красные, а вот белые, и одни чистые красные, другие чистые белые… — сказал он задумчиво. — Ан нет, пудами грязи наворачивается, она облепляет, а очищаться времени недостает, и это не больно просто делается. И еще, кроме того, одному совесть позволяет людей запросто списывать, а другому не позволяет. — И с этими словами он ушел.

От матери Алешка с Вовкой узнали, что Горка сам и не являлся в Чека, а бойцов, которые делали обыск, обманул. Его давно прогнали из Чека, всего два месяца и работал. А удостоверение отобрать забыли. Он обыск сделал, зло сорвал — и скрылся.

— Проходимец он, — сказала мать. — А-ван-тю-рист!

Санька несколько театрально, но очень искренне воскликнул:

— Я клянусь перед вами всеми, что если вернусь с войны, то из нас двоих с Горкой одному не будет места на земле!

5

Санька получил обмундирование. Гимнастерка и шинель сидели на нем складно, только рукава были длинные, но мать укоротила. Сапоги солдатские он трижды бегал менять, и ничего, подобрал. Где-то в расположении полка он учился играть, но и домой стал приходить с трубой, разучивать ноты. Звуки были ужасные, разносились по всему дому и улице, так что приходили соседи и просили пощадить их хоть в вечерние часы, когда детей укладывают спать, на что Санька неизменно отвечал, что это надо для революции и пусть маленькие дети приучаются к боевым маршам. А один доподлинный музыкант, живший в доме, сказал, что от Санькиной игры музыка ему вконец опротивела и осталась одна дорога — в сумасшедший дом.

— Если у него такой нежный слух, то пусть едет в Петроградскую консерваторию и учится на арфе, — сказал Санька. И продолжал свои неутомимые занятия.

Алешка от Санькиных упражнений убегал на пустырь и там учил уроки, но порой ронял небрежно:

— Симфония! Прелюд Шопена! Увертюра! Рапсодия! Санькина труба разгонит белых!

— Разгонит, как дым из печной трубы, — добавил Володька. Но втайне Володя гордился Санькой не меньше, чем Ильей или отцом.

Однако по прошествии времени из Санькиной трубы начали вылетать связные и доступные уху звуки, образуя некое подобие мелодии.

Несколько раз Володя с Алексеем бегали к Большим Исадам, откуда должен был выступить полк, но выступление его откладывалось. И наконец…

День стоял сухой, солнечный. Во дворе шарманка играла на мотив «Ах, зачем эта ночь так была хороша». А когда шарманщик убрался, музыкант, живший напротив, заиграл на прекрасной флейте, и звуки были чистые и трогательные.

Братья с матерью стояли на углу Первомайской, по которой должен был пройти полк, и вот вдалеке мелькнуло красное знамя, в облаке пыли обозначились фигуры командиров, за ними — слитная масса красноармейцев.

Первым шел музыкантский взвод в новеньком обмундировании, ладном и пригнанном, трубы блестели на солнце, и горожане, толпившиеся на тротуаре, особенно мальчишки, восхищенно смотрели на музыкантов, прижимавших к груди свои серебряные инструменты.

Командир, невысокого роста, с бритым темным лицом, на котором чернела короткая полоска усов, скомандовал с восточным акцентом: «Марш гарой», что означало «Марш героя», и трубы запели громко и протяжно.

Но каково же было разочарование матери и братьев, когда они не обнаружили среди музыкантов Саньку! С Санькиной трубой шел другой человек, игравший на ней искусно, как бы без усилий, а Саня… Саня шествовал в шеренге красноармейцев позади музыкантского взвода. Значит, не напрасно он грозил, что переведется в обычный взвод. Но разве музыкантский взвод хуже других? Разве он не украшает полк красноармейцев? И ведь у Сани получалось совсем неплохо.

Саня разглядел в толпе своих, кивнул им весело и тревожно, и они пошли за полком. «Марш героя» замер перед самой станцией. Здесь почему-то стояло оцепление — никого не пускали. Возможно, готовилась облава, а в нее кому охота попадать, и мать с сыновьями поспешила домой. И зачем он ушел от музыкантов? — говорили они у себя. Матери все слышался «Марш героя», переплетавшийся с «Разлукой», и она до позднего вечера думала свою думу.

6

Зима пришла ранняя, выпал снег. В бывшей гимназии наладились занятия. А после занятий — катание на салазках. Повсюду смех, крики детворы, девчонки отчаянно визжат, щеки нарумянены морозом. В самом воздухе — радость, которая входит в грудь вместе с дыханием. Алеша не знал, что то же самое не раз пережил Санька, пережили и тысячи других, да и что за дело ему было до других?