История и повествование

И Костя Орлов во сне, как и наяву, дает Сталину свое «честное пионерское»: учиться, учиться и учиться:

Показал ему я сказки, Книжки лучшие свои, Обещал ему учиться Так, как Ленин нас учил [894] .

Мальчик Костя Орлов хотел показать Сталину свои любимые книжки; в колхозах же мечтали о возможности лично поблагодарить Сталина за их хорошую жизнь:

Пусть прибудет к нам, К трудовым сынам, На веселый круг Наш Великий друг. Мы с родным вождем По садам пройдем: Распахнем дворы, Поднесем дары… [895]

894

Догомаэов С.Дети о Сталине // Красная новь. 1939. № 12. С. 247.

895

Недогонов А.Урожайная песня // Дружные ребята. 1947. № 11. [2 стр. обл.].

Визит Сталина не только видели во снах или в сокровенных мечтах. Чтобы сделать эту дорогую фантазию более ощутимой и реальной, дети даже играли во встречи со Сталиным:

Двор сугробами завален, На окошках сад расцвел… Мы играем, будто Сталин К нам на праздники пришел [896] .

Так пишет Елена Благинина в стихотворении «Задушевный разговор». В игре дети разговаривают с гостем о литературе, о китайских событиях, о войне и о своей мечте о мире. Возникает идиллическая картина, полная близости и теплоты:

896

Благинина Е.Задушевный разговор // Детский календарь на 1951 год. М., 1950. С. [12].

В окна свет вечерний льется, Тишина стоит кругом… Сталин чай пить остается С новогодним пирогом! Он сидит на лучшем месте — Коврик постлан на скамью! Пьет чаек со всеми вместе, Курит трубочку свою… [897]

На уровень выше — участие в параде перед Сталиным на Красной площади. Участники-дети своими глазами могут видеть Сталина. Приближаемся к метафизической стороне культа, и заметно, как писатели борются с беднотой языка, чтобы как можно точнее выразить чувства этого блаженного момента.

897

Там же.

Первомайский и октябрьский парады на Красной площади являются кульминацией многих детских книг. Обычно маленький герой первый раз принимает участие в ритуале. Первый важный момент этого священного акта — это когда Сталин выходит на Красную площадь и поднимается на Мавзолей. Тогда «Земля становится еще прекраснее / И небо кажется еще светлей» [898] .

Перед Мавзолеем дефилирует огромная толпа людей, но между Сталиным и детьми, несмотря на это, возникает особый, интимный контакт. Каждый ребенок чувствует, что взгляд и улыбка Сталина направлены именно на него. В этот эйфорический момент все забывается. Петя в стихотворении Агнии Барто «На майском параде» от волнения не знает, «молчит он или он поет» [899] . Этот самый мальчик также становится свидетелем апогея ритуала:

898

Матусовский М.Спасибо Сталину // Дружные ребята. 1952. № 11. С. 4.

899

Барто А.Я живу в Москве. М.; Л., 1949. С. 39.

И пионерка в белом платьице Бежит отдать ему букет: — Мне поручили третьеклассницы Вам передать от нас привет! У нас плохих отметок нет [900] .

Это самый высший уровень сталинианы — встреча с реальным Сталиным. Дети, получившие возможность встречаться и разговаривать со Сталиным, были не только школьниками на параде, но и участниками разных делегаций, совещаний, конгрессов, съездов. О них писали в газетах, их фотографии публиковали, им давали возможность рассказать о своей встрече со Сталиным. В 1939 году вышла целая книга, в которой собраны подобные рассказы [901] . Впервые они были опубликованы в центральных газетах в середине 30-х годов. Вполне возможно, что это и есть начало сталинианы для детей.

900

Там же.

901

Дети о Сталине. М.; Л., 1939.

Одна задача подобных рассказов — показать человечность Сталина. Разговоры сами по себе лишены интереса. Реплики Сталина скудны: «Как тебя зовут?», «Как ты учишься?», «Молодец!», «До свиданья!». Но самое важное — это то, что чудо совершилось: «бог» принял человеческий облик. «Сначала я волновалась, — рассказывает пионерка Нина Здрогова, — а потом, когда побыла рядом с товарищем Сталиным, увидела, какой он простой и ласковый, тогда я совсем успокоилась и стала разговаривать» [902] .

902

Там же. С. 18.

Встретить Сталина могли только избранники, им завидовали, их ревновали. Поэтесса Наталия Забила описала в своей книжке «Про всех» следующую сцену: во дворе дети вместе смотрят книгу и видят фотографию, на которой девочка обнимает улыбающегося Сталина. Возникает горячий спор, причем каждый хочет быть на месте девочки. Дети ищут какие-то общие черты у себя и у нее, доказывают свои заслуги.

Цель Забилы — объяснить детям глубокое символическое значение того, что они видят на снимке. В сюжете стихотворения коллектив советских детей нерушим. Это акт высшего, полного соединения Сталина со всеми советскими детьми:

Спорить нам совсем не нужно, Нет дружнее нас, ребят: Мы всегда играем дружно, Вместе ходим в детский сад. Все мы вместе подрастаем, Точно цветики в росе. Всех нас крепко любит Сталин, И его мы любим все. Если ж девочку с букетом Сталин поднял как-то раз. То, конечно, он при этом Вспоминал про всех про нас. И про тех, кто вместе с нами Только учится читать, И про тех, кто даже «мама» Не умеет лепетать. И про тех, кто пионером Скоро станет, а потом Будет взрослым — инженером, Летчиком иль моряком. И о северных и южных В нашей солнечной стране, — Обо всех ребятах дружных: О тебе и обо мне! [903]

903

Забила Н.Про всех. М.; Л., 1952. С. 13–16.

Но вот ирония судьбы. Девочка Гела, с которой Наталия Забила велела всех ребят отождествить себя, во время перестройки выступала в газете «Труд» с рассказом о том, что произошло после встречи со Сталиным в 36-м году. Уже год спустя счастливому детству пришел конец. Ее отца-коммуниста, вместе с которым она была в Кремле, арестовали и расстреляли. Письмо Гелы Сталину, с упоминанием об их встрече, привело к аресту матери. Последующие годы девочка прожила в ссылке: после войны ее жизнь во многом была осложнена тем фактом, что она являлась дочерью «врага народа» [904] .

904

Девочка с фотографии // Спутник. 1989. № 5. С. 79–81.

Таким образом, символическое значение сцены, на которую смотрят дети, иное, нежели представляла себе Забила. «Великий друг детей» оказался их злейшим врагом. Чем ближе дети приближались к Сталину, тем опаснее становилось их положение. Речь идет о великом обмане, в котором советские детские писатели играли активную роль.

Роман Тименчик 1960-е годы в записных книжках Анны Ахматовой

Записные книжки Ахматовой [905] , которые она как-то назвала «книгой жизни» (с. 341), являют собой гетерогенный, но единый нарративный текст, в котором отражена история 60-х годов XX века (1958–1966). Единство текста строится на взаимоперекличках стихов и прозы, «творческих» и «бытовых» записей. Жанрово-тематический состав ахматовских рукописных книжек многоразличен: ежедневник (organizer), брульоны, шпаргалки, альбом, книга посетителей и, как принято говорить в российской текстологии о классиках, — записи на первом попавшемся листке. Парадные автографы стихотворений, наброски стихов, конспекты словесных цепочек [906] , подсчеты долгов и гонораров, пробы вечного пера (авторучки тож), исправные дневниковые репортажи [907] , выписки, адреса, конспекты, сны, страхи.

905

Записные книжки Анны Ахматовой (1958–1966) / Сост. и подгот. текста К. Н. Суворовой; вступ. статья Э. Г. Герштейн; науч. консультирование, вводные заметки к записным книжкам, указатели В. А. Черных. М.; Torino, 1996; в дальнейшем в тексте: С. и цифра в скобках.

906

См., например, заготовку паронимического сближения: «скука, скую». Нелепость публикации их под видом отдельных стихотворений — отмечена Н. А. Богомоловым в рецензии на издание: Ахматова А.Собр. соч.: В 6 т. М., 1998–1999. Т. 2–2. (НЛО. 2000. № 42. С. 400).

907

Обнаружившиеся сразу же после смерти Ахматовой дневниковые записи вызвали самим фактом своего существования удивление у самых близких к ней людей. В 1948 году Ахматова говорила, что «никогда не вела дневников» (Воспоминания об Анне Ахматовой. М., 1991. С. 544). Но ср. запись ее же слов у К. Чуковского в 1940 году: «Я так и в дневнике записала: „Одичалые немцы бросают бомбы в одичалых англичан“» ( Чуковский К.Дневник. М., 1994. Т.2. С. 155). Записными книжками она пользовалась в Ташкенте ( Белкина М.Скрещение судеб. Попытка Цветаевой. М., 1988. С. 222).

К самому концу жизни дневниковые записи, поначалу предельно конспективные, становятся все пространнее. Они сделаны в больнице после четвертого инфаркта и в последовавшем за больницей реабилитационном санатории. Они окрашены предчувствием приближающейся смерти, и сама их возрастающая продолжительность до известной степени является магическим актом продления жизни.

В этой связи следует заметить, что важнейшей внутренней семантической чертой ахматовских записей является их появление в результате преодоленного отвращения к письму как таковому. Автору этих записей, пестрящих описками [908] , были присущи разные формы аграфии и дисграфии, увековеченные прозвищем, полученным ею от друзей в бытность секретарем Цеха поэтов, — «секлета Анне Гу» (с. 430), и шутливо канонизированные в ее рабочем титуле задуманной прозы: «Кига». Представляется, что такая конфликтная энергетика преломляет этос сообщения, внося дополнительное смысловое измерение в текст, с которым нельзя оперировать так, как будто владелец этих блокнотов «изъяснялся непосредственно на гербовой бумаге», как говорит Мандельштам в «Разговоре о Данте». Страх письма получил в советскую эпоху дополнительную мотивировку [909] , и в самое жанровое качество некоторых ахматовских записей входит установка на недолговечность подлежащих уничтожению занесений [910] .

908

Ср.: «Перед моим уходом она подписала мне фотографию. На лестнице я прочла: „вдень, когда мы читали Анненского“. В фамилии ошибка — пропущена буква» ( Чуковская Л.Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. М., 1997. Т. 1. С. 116). Ср., например, «Доллан» (с. 531) — Доуленд (Дауленд; Dowland) Джон (1563–1626), английский композитор, «Аппи», прочтенное публикаторами как «Аппи» (с. 252). Описками являются, например, односложное имя «Браз» вместо «Гауш» (с. 661) или абсурдное слово «доязыческая» (с. 175) — контаминация «языческой» и «дохристианской». Некоторые метонимические обмолвки (например, «Аптекман» вместо «Рецептер», «Флейта Марсия» вместо «Свирель Пана») исправлены самой Ахматовой. Но даже в таком более чем ответственном документе, как ее письмо Сталину в 1939 году, Ахматова не видит неисправности текста: «С великим смущением и чувствую всю громадность моей просьбы я опять обращаюсь к Вам. Иосиф Виссарионович! Спасите советского историка и дайте мне возможность снова жить и работать!»

909

Ср.: «воспитанная десятилетиями преследований привычка не доверять бумаге» ( Серман И.«Замечательное и беспримерное заклинание судьбы…». Поэт о себе // Русская мысль. 1984. 20 сентября).

910

Ср. разговор во время ее парижского пребывания в 1965 году:

«Анна Андреевна держала в руках небольшую книжечку в сафьяновом переплете, подаренную ей в Англии; в ней были записаны разные имена, поручения и ряд неизданных стихов, записанных на память:

— Вот видите эту книжечку? Завтра перед отъездом я ее сожгу…

— Что вы, что вы, оставьте ее здесь.

— Ну, это нет! Вот этими руками два раза я сжигала свои архивы».

( Струве Н.Восемь часов с Анной Ахматовой)