История моей возлюбленной или Винтовая лестница

Я вспоминаю об этом времени с ощущением придуманного счастья. Как будто бы все это происходило и даже оставило вещественные следы: копии писем в разные организации и учреждения о готовности нашего кооперативного театра снять помещение и платить за год вперед; телефоны и адреса, записанные в специальную продолговатую кожаную книгу с язычками для алфавита; календарь с расписанием предстоящих встреч и (увы!) бессмысленных переговоров. Все это так, но неужели мы жили с Ирочкой под одной крышей несколько месяцев, как бывало два-три раза в невероятном прошлом? Или в прошлом никогда ничего не было, кроме моего раздразненного воображения? Мы просто перетаскиваем все, что было, из прошлого в настоящее, а чего не было или что мы хотим, чтобы не было, забываем, как древнего Фирса из «Вишневого сада», и ненужное прошлое перестает существовать.

Ирочка была жаворонком. Она вставала около шести утра, занималась гимнастикой, полчаса крутила педали тренажера — велосипеда, вмонтированного в пол около одной из стен спальни, принимала душ, пила кофе и начинала репетировать. Мы решили, что следующим спектаклем будет инсценировка чеховского рассказа «Попрыгунья». Должен сказать, что по единогласному решению пайщиков нашей «артели» Ирочка и я получали зарплату, то есть наши с Ирочкой поиски помещения для театра и моя работа над инсценировкой «Попрыгуньи» оплачивались за счет собранных пайщиками денег. С самого начала было решено, что мы откроем театр Хемингуэевским «Коротким счастьем Фрэнсиса Макомбера», а тем временем будем готовить «Попрыгунью». Пока что в театре была только актриса (Ирочка Князева) на роли главной героини. Мы не сомневались, что остальных актеров найдем, как только будет снято помещение театра.

Каждое утро Ирочка заглядывала ко мне и будила.

Потом мы завтракали.

Время от времени Ирочку приглашали на съемки, и она пропадала целыми днями на «Мосфильме» или уезжала сниматься в Ленинград, Одессу, Ялту — словом, на те киностудии, где ей давали эпизодические роли. Это неопределенное положение начинало бесить нашу королеву. Ей хотелось играть главные роли в своем театре.

Однажды, в московском издательстве «Советский писатель», выходя из редакторской комнаты в коридор, я столкнулся с Геней Роммом, моим литературным приятелем с незапамятных ленинградских времен, которые я делю на периоды до знакомства и после знакомства с Виссарионом. Наше приятельство с Геней восходило к до-Виссарионовскому периоду, когда нам было по 18 лет, и мы сходились читать друг другу стихи, отмеривая написанное за неделю-две длиной пеших переходов от Дома Книги до Адмиралтейства, от Адмиралтейства до Стрелки с Ростральными колоннами, от Стрелки до Сфинксов напротив Академии Художеств, а потом по другим мостам к другим набережным Невы, Невки и бесчисленных рек, речек, речушек, каналов и канавок. К тому дню, когда я встретился с Геней Роммом в коридоре московского издательства «Советский писатель», мы оба переехали в Москву. Я ночевал на Патриарших прудах, а чаще в квартире Ирочки Князевой поблизости от площади Курчатова. Геня Ромм — в двух шагах от станции метро «Полежаевская». Нам обоим полагался какой-то гонорар за переводы. Погода была весенне-омерзительная, какая бывает только в Москве, Ленинграде, Лондоне, Бостоне и Сиэтле: снег с дождем, мокрый ветер, вязкое ледяное месиво, которым окутываются ботинки, как холодным гипсом. Пальто пропитывается таким леденящим дождем, что тело становится частью остывающих городских камней. Все порождает желание нырнуть в ближайший магазин, купить водки, колбасы, хлеба и упрятаться в убежище со стенами, крышей и отопительными батареями. Так мы и сделали. Дошлепали до Калининского проспекта, купили бутылку «Столичной водки», колбасы, хлеба, анчоусов, схватили такси и помчались к Гене Ромму — на станцию метро «Полежаевская».

Промокшие куртки, размякшие кепки и хлюпающие ботинки сушились на батареях обеих комнат и кухни. За окном хлестал ледяной дождь, а я рассказывал Гене о нашей компании (театральном кооперативе), ни на что не надеясь, но зная, что после полной откровенности тяжесть с души спадет. Вот уже несколько месяцев мы безрезультатно искали помещение для театра. Было из-за чего огорчаться! Мы сидели с Геней за круглым кухонным столиком и вязали типичный русский разговор под водочку и селедочку (анчоусы), который возможен только в наших суровых широтах и только с тем, кому доверяешь и к кому относишься по-доброму. Водка открывает поры души, и это лучше всякой исповеди. «Понимаешь, старик, — говорил Геня, проглатывая водку и забрасывая в свою пасть кружок колбасы, — понимаешь, моя жизнь не сложилась так, как хотелось вначале, когда я перенес на чистый лист бумаги свои первые стихотворные строки. Не об этом я мечтал, старик». «О чем же, Геня?» «О чем?» — повторил мой вопрос Геня Ромм, словно примериваясь к ответу, который вдруг станет ключом и отворит дверь в его сокровенную мечту. «Да, о чем ты мечтал, Геня, когда сочинил и записал на бумагу свои первые стихи? Я помню, это была поэма о ленинградских мостах?» «Старик, ты хочешь знать всю правду?» «А иначе, зачем мы пьем водку и разговариваем вдвоем, как не общались лет пять-шесть, наверняка? Зачем, если не в надежде докопаться до истины?» «Ты прав, старик. В последний раз мы толковали в Ленинграде, у меня на Рубинштейна. Ты, кажется, потерял работу в школе и перешел в какую-то загадочную лабораторию, где получали магическое средство от самых страшных болезней. Кажется так, старик?» «Примерно». «Да-да! Вспоминаю. И руководила этой загадочной лабораторией красавица, которую ты называл королевой. Я не ошибаюсь, старик?» «Все правильно, Геня! Правда, лаборатория давно закрылась, а королева стала гастролирующей актрисой, которая решила основать свой собственный кооперативный театр». «Я никогда не слышал о кооперативном театре. Где он находится? В Москве? В Ленинграде? На Магадане?»

От неожиданного скачка Гениного воображения на Магадан мне стало весело до отчаяния. И вправду, неплохо звучит: Магаданский кооперативный театр. Я расхохотался: «Магаданский кооперативный театр! Неплохая мысль. Но вначале мы попытаемся найти что-нибудь в Москве». «Подожди, подожди, старик. Объясни мне по порядку. Что это за кооперативный театр?» Я рассказал Гене о нашей кооперации, о пайщиках, о том, что мы вначале хотели построить здание кооперативного театра, но отказались от этой мечты, потому что всего нашего капитала не хватит даже на закладку фундамента. Словом, всю короткую историю, начиная с Ирочкиного участия в спектакле по Хемингуэю и ее желания основать свой собственный театр. «Теперь мы пытаемся хотя бы снять где-нибудь помещение для театра, но ничего не получается. Может быть, у тебя есть на уме что-нибудь подходящее?» «Старик, ты гигант! Какая роскошная идея: кооперативный театр! А вслед за театром — кооперативное издательство! Кооперативный телецентр! И как вершина мечты — кооперативный исправительно-трудовой лагерь для работников литературы и искусства». «Наверняка все так и кончится», — сказал я, невесело улыбаясь. «Подожди, подожди! Не падай духом, старик! Давай сначала выпьем еще по одной рюмочке, а потом… Мне, кажется, пришла в голову гениальная мысль!» Мы выпили. Геня, дожевывая ломоть хлеба с колбасой и сыром, сказал: «Дела мои, кажется, сдвинулись с мертвой точки. Обещают издать первую книгу. Первую, старик, в возрасте, когда Пушкин и Байрон, Блок и Есенин давно почили в бозе, а попросту говоря, перешли из земной жизни в пространство заоблачной славы и покоя. Но я счастлив, что наконец-то обещают». «Поздравляю, старик!» — потянулся я к его рюмке своей. Он кивнул и продолжил: «На этой положительной волне, старик, я отправился с гениальным предложением в только что открывшийся поблизости Дом культуры общества слепых». «В каком качестве, старик: как побочный сын Паниковского?» «В качестве потенциального руководителя литературного кружка!» — отпарировал Геня Ромм, забросив очередную порцию закуски в свою хохочущую пасть. «И тебя приняли?» «С готовностью! Правда, попросили принести справку из издательства, где было написано, что моя книга „Мосты“ находится в плане выпуска следующего года». «Колоссальные новости, старик! — полез я с дружескими похлопываниями по плечу и наливаниями-чоканьями-запрокидываниями рюмки и проглатыванием водки». «Да, ободряющие новости. Но дело не в этом, а в том, что тебе надо поговорить с директором этого Дома культуры общества слепых.» «Об открытии театрального кружка?» «Да, именно об открытии. Именно театрального!» «Ничего не понимаю, старик. Объясни по буквам!» «Твоя королева, а именно популярная артистка кино и театра Ирина Князева предлагает в виде шефской помощи организовать театральную студию при „Доме культуры общества слепых“. А в ответ на этот благородный поступок директор Дома культуры сдает вашему театральному кооперативу зрительный зал и прилегающие помещения, где будут гримироваться и переодеваться актеры».

На следующий день Геня, Ирочка и я отправились в Дом культуры общества слепых. Директор, отставной полковник, ждал нас в своем кабинете. Журнальный столик был накрыт к чаю: чашки, заварной чайник, сдобные булочки. Геня по телефону так расхвалил актерские и режиссерские способности Ирочки Князевой, что отказать во встрече было невозможно. Директор и не собирался отказывать. Такая знаменитость будет в числе педагогов Дома культуры! Попили чаю. Поговорили на общие темы. Оказалось, что в танковом полку, которым командовал директор до отставки, был театральный кружок, разыгрывавший короткие пьесы. Чаще всего это были инсценировки военных рассказов. Решили, что Ирочка будет заниматься с кружковцами два раза в месяц. В конце сезона они примут участие в массовках тех пьес, которые пойдут в Кооперативном театре. В помощь Ирочке дадут педагога из Дома культуры. «Я уверена, что это будет первый опыт во всей стране! — воскликнула Ирочка и добавила. — А, может быть, и во всем мире?!» «Вы так думаете?» — переспросил директор. «Никаких сомнений! Грандиозная идея!» — пробасил Геня Ромм. Директор вызвал секретаршу и продиктовал проект соглашения между Домом культуры общества слепых и Московским кооперативным театром. Плата за аренду помещения была смехотворно малой и, в основном, должна была покрывать расходы за уборку помещения и гардероб. Да, кроме того, Ирочка предложила нововведение: в гардеробе предполагалось развесить таблички: в зрительном зале разрешается сидеть в пальто и галошах!

Ирочка начала репетиции «Короткого счастья Фрэнсиса Макомбера». Решили начать с этого спектакля, который шел с успехом в Театре на Малой Бронной. Тем более что режиссер Баркос перенес на сцену Кооперативного театра свою постановку этого спектакля на Малой Бронной. Актеры Михаил Михайлович Железнов и Лев Яковлевич Зверев согласились играть Макомбера и Уилсона. Друзья живописцы из мастерской Художественного фонда по рекомендации Юрочки Димова сделали огромный рекламный плакат, который был водружен на фасаде Дома культуры общества слепых. Все шло как дружеские услуги и не стоило больших денег, так же, как и рекламные афиши, отпечатанные в типографии Университета при содействии Вадима Рогова и развешенные в салонах трамваев, троллейбусов, автобусов и метро. Несмотря на все это деньги кооперативной кассы таяли на глазах. Однако Ирочка не сомневалась в успехе. Я верил в Ирочкину счастливую звезду.

Да, было еще одно нововведение, которое усилило позицию нашего Кооперативного театра. Ирочка предложила мне в дополнение к тексту пьесы добавить для слепых зрителей комментарии того, что происходит на сцене. Мне же и предстояло транслировать эти комментарии по микрофону. Места в зрительном зале были оборудованы наушниками. Еще до первого представления спектакля в газетах «Вечерняя столица» и «Социалистическая культура» появились статьи под названиями: «Гуманный театр» и «Слепые зрители увидят пьесу Хемингуэя». Да, у Ирочки был особый талант: видеть в обычном — чудесное. Идею с наушниками подал наш музыкальный руководитель Глебушка Карелин. А Ирочка мгновенно его поддержала. В оркестровую яму решено было посадить несколько слепых музыкантов из местного самодеятельного оркестра. Они с энтузиазмом играли куски бравурной музыки (скажем, марш из оперы «Аида»), соответствующие драматизму охоты на антилоп или львов.

Директор боготворил Ирочку, повторяя многократно, что появление нашего Кооперативного театра поднимает авторитет Дома культуры общества слепых на небывалую высоту. Надо сказать, что мы (Глебушка, Димочка и ваш покорный слуга) посмеивались, услышав подобные сентенции директора, но Ирочка была настроена весьма позитивно и всячески убеждала нас ценить свалившееся счастье. Для справедливости следует заметить, что Ирочка по своей натуре была ценителем добра. Поэтому (несмотря на первоначальное наше недоумение) продолжала дружить с капитаном Лебедевым и одаривать всех нас, начиная с меня, Глебушку, Юрочку, Васеньку («тоскующего ангела») и Вадима Рогова знаками своего любовного внимания. Она была гораздо прозорливее, чем каждый из нас, и гораздо демократичнее, то есть, не считала зазорным общаться с людьми из самых разных социальных кругов, если только кто-то из них, этих людей, пришедших из толпы, чем-то интересен Ирочке. Умом, красотой и талантом Ирочка была прирожденным лидером. Такие, как она, притягивают к себе, протягивая руки другим. Они идут по дороге жизни и не брезгуют наклоняться и поднимать с земли или асфальта блестящий предмет. Наклоняться, поднимать и класть в заплечный мешок. Глядишь, окажется золотом!

За хлопотами пролетело лето. Первое представление «Короткого счастья» назначили на второе октября. Для слепых зрителей я приготовил текст-комментарий (какие на сцене выставлены декорации, после каких реплик и куда передвигаются актеры). Глебушка отрепетировал музыкальные вставки. Слепые актеры-статисты из театрального кружка, играющие охотников или слуг, выучили, сколько шагов и в какую сторону пройти по сцене, где остановиться и предложить кофе, виски или ружье ведущим актерам. Пришло время продавать билеты в кассе Дома культуры и городских театральных кассах. А в нашем театре до сих пор не было опытного кассира-администратора. Ирочка никак не могла остановиться на ком-нибудь из предлагавших свои услуги. Задним числом я понял, что наша королева боялась вводить новое лицо в сердцевину деятельности Кооперативного театра. Я видел, что Ирочка нервничает. Особенно, когда я не являлся к ней домой на площадь Курчатова по нескольку дней. А это случалось все чаще и чаще. Мне нужна была свобода: мое собственное пространство, моя комната, где я мог закрыться и мерить метрономом шагов зарождающиеся стихи. Ирочка видела, что меня тяготит неволя, огорчалась этим, молчала, и безумно радовалась, когда я приезжал к ней. Это было, как в первые годы нашей любви. Неделю-две не решался я возвращаться к себе на Патриаршие пруды. Когда же исчезал, а потом звонил или приезжал, находил Ирочку озабоченной. Все чаще и чаще она целыми днями находилась в театре, который так прижился в Доме культуры общества слепых, что мы перестали замечать, что находимся внутри чужеродной скорлупы, которая когда-нибудь расколется, и мы окажемся беззащитными.

А пока нужно было подыскать главного администратора — опытного финансиста, который будет связан с сетью городских театральных касс. И главное — которому Ирочка сможет полностью доверять. «Ксения Арнольдовна!» — вот кто был нужен Ирочке. Она однажды сказала мне: «Даник, я решила попросить маму взять на себя кассу театра». У меня от неожиданности, сделалось такое лицо, что Ирочка поспешила добавить: «Мама поможет начать, а дальше видно будет. Во всяком случае, я могу ей доверить нашу кассу». Наверно, Ирочка была права. Но что я мог поделать со своей физиономией, которая за сорок лет жизни так и не научилась выражать нечаянную радость, когда хочется топать ногами и размахивать кулаками. Вся история моих отношений с Ксенией Арнольдовной состояла из весьма прохладного обмена минимальным количеством вежливых (никаких) слов и взаимным желанием поскорее разминуться. Напомню, что Ксения Арнольдовна, служившая когда-то администратором в Большом Драматическом Театре (БДТ), лет пятнадцать назад решила уйти на раннюю пенсию, то есть даже раньше 55 лет, справедливо полагая, что муж ее Федор Николаевич Князев, профессор и заслуженный деятель науки, ставший к тому времени директором Лесной академии, вполне может прокормить семью. Ну а теперь Ирочка заручилась обещанием Ксении Арнольдовны приехать из Ленинграда в Москву и профессионально наладить кассовые дела Театра. Предполагалось, что Ксения Арнольдовна позвонит или даст телеграмму о своем выезде из Ленинграда, но она решила сделать дочери сюрприз. В те годы, отдаленные от времени, когда я записываю эту историю, телеграммы играли одну из важнейших ролей нынешней электронной почты. Ксения Арнольдовна, как назло, не позвонила и не «отбила телеграмму».