История русской литературы второй половины XX века. Том II. 1953–1993. В авторской редакции

Совершенно очевидна была взаимозависимость документа контрразведки и докладной записки Г.Ф. Александрова.

А в это время в Крыму сражался и писал стихи Илья Львович Сельвинский (настоящее имя Карл, 1899–1968). По свидетельству биографов, за участие в одной из атак, где Илья Сельвинский проявил мужество и отвагу, он был награждён орденом Красного Знамени, потом – ещё одним орденом. Его песня «Боевая Крымская» (музыку написал Родин) пользовалась популярностью среди солдат и офицеров. Известным фронтовикам было и его стихотворение «Я это видел!», написанное в Керчи в 1942 году. Пронзительно остро И. Сельвинский написал о семи тысячах расстрелянных: «Можно не слушать народных сказаний, / Не верить газетным столбцам, / Но я это видел. Своими глазами… / Семь тысяч расстрелянных в мёрзлой яме, / Заржавленной, как руда. / Кто эти люди? Бойцы? Нисколько. / Может быть, партизаны? Нет. / Вот лежит лопоухий Колька – / Ему одиннадцать лет. / Тут вся родня его. Хутор Весёлый. / Весь «самострой» – сто двадцать дворов. / Ближние станции, ближние сёла – / Все как заложники брошены в ров. / …Семь тысяч трупов. / Семиты… Славяне… / Да! Об этом нельзя словами:

Огнём! Только огнём!» Вместе с этим стихотворением И. Сельвинский написал и «Ответ Геббельсу», который по радио обрушился на И. Сельвинского. Эти стихи И. Сельвинского были напечатаны 27 января 1942 года в издании «Большевик». В том же издании «Большевик» 26 мая 1942 года напечатано яркое, патриотическое стихотворение «России»: «…И снова по уши в огонь / Вплываем мы с тобой, Россия. / Опять судьба из боя в бой / Дымком затянется, как тайна, – / Но в час большого испытанья / Мне крикнуть хочется: «Я твой!» / Я твой. Я вижу сны твои, / Я жизнью за тебя в ответе! / Твоя волна в моей крови, / В моей груди не твой ли ветер? / Гордясь тобой или скорбя, / Полуседой, но с чувством ранним, / Люблю тебя, люблю тебя / Всем пламенем и всем дыханьем…» А какие трагические чувства вызывает «Аджи-Мушкай» (Вперёд, за Родину! 1943. 2 декабря), когда узнаёшь из посвящения: «Посвящаю героям-воинам, прикрывшим отход наших войск из Крыма в 1942 году и сражавшимся до последнего патрона с ненавистным врагом. Раненные, без воды и хлеба, ушли они в Аджимушкайские каменоломни и предпочли медленную мучительную смерть немецкому плену. Они умерли все до единого, но остались верны своей Родине». Радостные чувства вызывает и стихотворение «Кого баюкала Россия / Душевной песнею своей, / Того как будто оросила / Голубизна её степей. /… Сама как русская природа / Душа народа моего: / Она пригреет и урода, / Как птицу, выходит его, / Она не выкурит со света, / Держась за придури свои, – / В ней много воздуха и света / И много правды и любви. / О Русь! Тебя не старят годы, / Ты вся – из выси голубой, / Не потому ли все народы / Так очарованы тобой…» (январь 1943 года).

Всё это написано в действующей армии в 1942–1943 годах, пронизано патриотическим чувством борьбы с фашистами, напечатано во фронтовых газетах. «16 ноября 1943 г. пришла радиограмма: Сельвинского вызывают в Москву, – писал Лев Озеров. – Провожали с радостью – думали о новой награде. Летел на крыльях. В дневнике Сельвинский записал: «Заседание Оргбюро ЦК вёл Маленков. «Кто этот урод?» – металлическим голосом спросил он. Я начал было объяснять ему смысл этого четверостишия, но он меня перебил: «Вы тут нам бабки не заколачивайте. Скажите прямо и откровенно: кто этот урод? Кого именно имели вы в виду? Имя?» – «Я имел в виду юродивых». – «Неправда! Умел воровать, умей и ответ держать!» Вдруг я понял, что здесь имеют в виду Сталина: лицо его изрыто оспой, мол, русский народ и пригрел урода… (Сельвинский И. Избранные произведения: В 2 т. М., 1989. С. 8–9).

И сколько таких радостных и преданных писателей погасили эти «разборы» на заседаниях идеологических оргбюро, парткомов, секретариатов.

2 декабря 1943 года было принято постановление Секретариата ЦК ВКП(б) «О контроле над литературно-художественными журналами»: «Только в результате слабого контроля могли проникнуть в журналы такие политически вредные и антихудожественные произведения, как «Перед восходом солнца» Зощенко или стихи Сельвинского «Кого баюкала Россия». На следующий день Секретариат принял постановление «О повышении ответственности секретарей литературно-художественных журналов», которые работают неудовлетворительно, из-за безответственного отношения секретарей журналов «в печать проникают серые, недоработанные, а иногда и вредные произведения», как в журнале «Октябрь» «антихудожественная, пошлая повесть Зощенко «Перед восходом солнца» и «политически вредное стихотворение Сельвинского «Кого баюкала Россия» в журнале «Знамя» (Власть и художественная интеллигенция. С. 507–508). Тут же, 4 декабря 1943 года, была команда дать разгромную рецензию Л. Дмитриевой в газете «Литература и искусство» под названием «О новой повести М. Зощенко» (Октябрь. 1943. № 6–7, 8–9), затем состоялось критическое обсуждение повести на заседании Президиума ССП СССР, а потом опубликовали коллективное письмо в журнале «Большевик» (1944. № 2) «Об одной вредной повести», выполняя указание А.А. Жданова: «Усилить нападение на Зощенко, которого нужно расклевать, чтобы от него мокрого места не осталось».

8 января 1944 года М.М. Зощенко написал письмо А.С. Щербакову в защиту своей повести «Перед восходом солнца», раскрыл её творческий замысел, но в итоге высказал ряд критических замечаний по своему адресу, он не справился с поставленной задачей, с публикацией поторопился, «я заглажу свою невольную вину» (Власть и художественная интеллигенция. С. 511).

10 февраля 1944 года было принято постановление Секретариата «О стихотворении И. Сельвинского «Кого баюкала Россия» (Знамя. 1943. № 7–8), которое «содержит грубые политические ошибки»: «Сельвинский клевещет в этом стихотворении на русский народ. Появление этого стихотворения, а также политически вредных произведений – «Россия» и «Эпизод» свидетельствует о серьёзных идеологических ошибках в поэтическом творчестве Сельвинского, недопустимых для советского писателя, тем более для писателя – члена ВКП(б)». И. Сельвинского этим же постановлением отстранили от работы военного корреспондента до тех пор, «пока т. Сельвинский не докажет своим творчеством способность правильно понимать жизнь и борьбу советского народа» (Власть и художественная интеллигенция. С. 510).

Известен и протокол беседы М.М. Зощенко с сотрудником Ленинградского управления НКГБ СССР, в ходе которого 20 июля 1944 года ему был поставлен ряд вопросов о его настроениях и взглядах, и прежде всего его спросили, почему выступили против его повести «Перед восходом солнца»? «Ответ: «Мне было ясно дано понять, что дело здесь не только в повести. Имела место попытка «повалить» меня вообще, как писателя». На вопрос, кто был заинтересован в этом, Зощенко ответил: «…Нет, тут речь могла идти о соответствующих настроениях «вверху». Дело в том, что многие мои произведения перепечатывались за границей. Зачастую эти перепечатки были недобросовестными. Под рассказами, написанными давно, ставились новые даты. Это было недобросовестно со стороны «перепечатников», но бороться с этим я не мог. А так как сейчас русского человека описывают иначе, чем описан он в моих рассказах, то это и вызвало желание «повалить» меня, так как вся моя писательская работа, а не только повесть «Перед восходом солнца», была осуждена «вверху». Потом в отношениях ко мне был поворот». Как он относится к только что вышедшей статье А.М. Еголина «За высокую идейность советской литературы» (Большевик. 1944. № 10–11. Май – июнь)? «Ответ: считаю её нечестной, т. к. Еголин в отношении моей повести – до критических выступлений печати – держался другого взгляда. Юнович (редактор «Октября») может подтвердить это. Еголин одобрял повесть. Но когда её начали ругать, Еголин струсил. Он боялся, что я «выдам» его, рассказав о его мнении на заседании президиума Союза писателей (февраль 1944 года. – В. П.), где меня ругали. Видя, что я в своей речи не «выдал» его, Еголин подошёл ко мне после заседания и тихо сказал: «Повесть хорошая».

М. Зощенко о двурушнической позиции сказал Поликарпову, который тут же потребовал, чтобы Зощенко написал об этом, но Зощенко писать заявление не стал, а пообещал написать повесть, в которой откровенно расскажет об этом. Так же двурушнически поступил и Виктор Шкловский – «Булгарин нашей литературы» – сначала «хвалил», а на заседании президиума – «ругал». Н. Тихонов на президиуме повесть «ругал не очень зло», а в статье «Отечественная война и советская литература», опубликованной в «Большевике» (1944. № 3–4), «жестоко критикует»: «Я стал спрашивать его, чем вызвана эта «перемена фронта»? Тихонов стал «извиняться», сбивчиво объяснил, что от него «потребовали» усиления критики, «приказали» жестоко критиковать, – и он был вынужден критиковать, исполняя приказ, хотя с ним и не согласен». Но сейчас отношение «верхов» улучшается, «Известия» заказали ему фельетон, над которым он сейчас работает.

«Как вы оцениваете общее состояние нашей литературы?» – «Я считаю, что литература советская сейчас представляет жалкое зрелище. В литературе господствует шаблон, всё пишется по шаблону. Поэтому плохо и скучно пишут даже способные писатели». И на другие вопросы сотрудника Управления НКГБ М.М. Зощенко также ответил откровенно и с достоинством: ему нечего было скрывать» (Власть и художественная интеллигенция. С. 513–517).

В докладной записке Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) секретарю ЦК ВКП(б) Г.М. Маленкову снова говорилось о том, что журнал «Знамя» плохо выполняет указания ЦК ВКП(б), Управление должно было исправлять «грубые ошибки» при подписании журналов в свет, так задержаны и сняты «политически неправильные статьи Юзовского и Усиевич», в поэме Е. Долматовского «Вождь» Красная армия всё время отступает, напечатаны «пустые, манерные рассказы В. Шкловского» и «пошлые, антихудожественные рассказы Я. Киселёва (Знамя. 1943. № 11–12). Остро критикуются статьи и обзоры. Ошибочной Управление считает статью Л. Поляк «О лирическом эпосе Великой Отечественной войны» (Там же. № 9—10), в которой говорится, что в довоенной лирике накладывалось «вето на интимно-лирические темы»: «Советские поэты наших дней освободились от аскетических пут, от железных вериг, которыми они стесняли себя в недавнем прошлом… Великая Отечественная война усилила, заострила, наполнила новым содержанием патриотические чувства советского человека и тем окончательно сняла противоречия между личными, «своими» интересами и интересами нации, родины». Почему это положение Л. Поляк «неприемлемо»? Это неточность Управления. Достаточно посмотреть развитие русской поэзии в довоенные годы, чтобы убедиться в том, что Л. Поляк права. Критикует Управление и за статью П. Антокольского о Борисе Пастернаке (Там же). Снова, как и прежде, Управление пропаганды и агитации навязывает свои субъективные точки зрения на литературный процесс и на оценку отдельных писателей. В связи с этим ЦК ВКП(б) утвердило ответственным редактором журнала «Знамя» Вс. Вишневского, членами редколлегии журнала – К. Симонова, А. Тарасенкова, Л. Тимофеева, Н. Тихонова, М. Толченову (Власть и художественная интеллигенция. С. 518–521).

Завершая рассказ о вмешательстве вышестоящих органов в литературную жизнь и контроль над писателями, приведём выдержки из «Информации наркома государственной безопасности СССР В.Н. Меркулова секретарю ЦК ВКП(б) А.А. Жданову о политических настроениях и высказываниях писателей» от 31 октября 1944 года:

«По поступившим в НКГБ СССР агентурным сведениям, общественное обсуждение и критика политически вредных произведений писателей Сельвинского, Асеева, Зощенко, Довженко, Чуковского и Федина вызвали резкую, в основном враждебную, реакцию со стороны указанных лиц и широкие отклики в литературной среде.

Поэт Асеев Н.Н. по поводу своего вызова в ЦК ВКП(б), где его стихи были подвергнуты критике, заявил: «Написанная мною последняя книжка не вышла из печати. Меня по этому поводу вызвали в ЦК, где ругали за то, что я не воспитываю своей книжкой ненависти к врагу. Нашли, что книжка получилась вредной…

Я, конечно, соглашался с ними, но сам я считаю, что они не правы. Вступать с ними в борьбу я не видел смысла. Мы должны лет на пять замолчать и научить себя ничем не возмущаться. Всё равно молодежь с нами, я часто получаю письма от молодежи с фронта, где меня спрашивают: долго ли им ещё читать «Жди меня» Симонова и питаться «Сурковой массой» (стихи А.А. Суркова. – В. П.). Я знаю, что написал те стихи, которые нужны сегодня народу… Надо перетерпеть, переждать реакцию, которая разлилась по всей стране. Я продолжаю писать стихи, но я не показываю их. Я не имею права изменять себе, и поэтому эти стихи неугодны… В России все писатели и поэты поставлены на государственную службу, пишут то, что приказано. И поэтому литература у нас – казённая. Что же получается? СССР как государство решительно влияет на ход мировой жизни, а за литературу этого государства стыдно перед иностранцами… Ничего, вместе с демобилизацией вернутся к жизни люди, всё видавшие. Эти люди принесут с собой новую меру вещей. Важно поэту, не разменяв таланта на казёнщину, дождаться этого времени. Я не знаю, что это будет за время. Я только верю в то, что будет время свободного стиха».

1 марта 1944 года в «Правде» вышла разгромная статья П.Ф. Юдина «Пошлая и вредная стряпня К. Чуковского» – о его сказках. Между тем год тому назад на заседании Президиума ССП хорошо оценили сказку «Одолеем Бармалея». А годы спустя К. Чуковский в своём «Дневнике» рассказал такой эпизод: как-то он упрекнул художника П. Васильева, что тот написал картину «Ленин со Сталиным в Разливе», а ведь Ленин в Разливе был с Зиновьевым. Художник доложил об этом в ЦК. А.С. Щербаков тут же вызвал К. Чуковского и обругал его (Чуковский К. Дневник: 1930–1969. М., 1994. С. 487). И сразу появилась статья П. Юдина в «Правде» как наказание за непослушание.