История славянских терминов родства и некоторых древнейших терминов общественного строя

Что касается этимологии слав. mozь, то на это слово распространяли старое толкование индоевропейского названия человека: нем. Мапп, др.-инд. тапи- < *тап- ‘думать, мыслить’, якобы в отличие от животных, т. е. ‘homo sapiens’ [682] . В принципе было бы трудно возражать против такого толкования. Вместе с тем такие образные значения, предполагаемые для глубокой древности, обычно вызывают понятное недоверие. С другой стороны, можно с большей вероятностью допустить существование у и.-е. *тап-, слав. *mozь функции технического термина, который определяет мужских особей древнего рода с наиболее существенной практически стороны, а именно как таковых в противоположность женским членам. Во всяком случае мы вправе искать такое значение в древнем славянском термине *modo ‘testiculi’ (у Преображенского нет), самостоятельном старом производном от и.-е. *тап-’мужчина’ с суффиксом – do. Искать также и в *modo, ст.-слав. мдо древнее значение мыслить’ было бы более чем странно.

682

В. Delbr"uck. стр. 432–433, 435.

Слав. mozь образовано самостоятельно из и.-е. *тап- ‘мужчина’ с помощью суффиксов [683] : *mon-g-io-s, поэтому – z- в слав, mozь развилось органически, а не в результате контаминации, как думал Г. А. Ильинский, сложно объяснявший возникновение mozь из сочетания zamozь, полученного контаминацией слав. *топъ (= санскр. manuh, нем. Мапп) и za mozь: mogo [684] . Попытка Г. А. Ильинского была продиктована стремлением правильно объяснить укр. замiж, которое, как он полагал, может продолжать только *za mozь, а не *za mzь. Тем не менее мы предпочитаем остаться при старой точке зрения. Укр. замiж не имеет доказательной силы, ср. еще один случай неорганического украинского i на месте общеславянского носового: дiброва < *dbrova.

683

Ср. A. Meillet. 'Etudes, стр. 209, 354; J. J. Mikkola. Urslavische Grammatik. III. Teil. Heidelberg, 1950, стр. 35.

684

Г. А. Ильинский. — «Рiдна мова», I, 1933, стр. 117 и след. Цит. по «Indogermanisches Jahrbuch», Bd. XIX, 1935, стр. 271–272.

Относительно происхождения славянской формы mzь [685] существуют различные точки зрения. Одна из них принадлежит А. Вайану. Указывая на неясный характер конца слова, Вайан видит в – z- не суффикс, а результат весьма редкого в славянском фонетического развития: атематическая флексия *тапи- с вин. п. ед. ч. *manui(n), по которому все сложение преобразовалось в склонение на – i-, а – nu- дало – ng^u– , т. е. произошло усиление группы согласных типа *-mi- > -mlj- [686] . Другая точка зрения может быть признана общепринятой. Так, А. Мейе, В. Вондрак, Р. Траутман, в последнее время Ю. Покорный и Ф. Мецгер единогласно видят в слав. mzь образование с суффиксом – g- [687] .

685

Греч. ‘ не имеет к слав. mzь никакого отношения и хорошо объясняется из греч. ‘сосок’: -- собств. ‘без соска’, что соответствует мифологическим данным. Иначе см. Н. Jасоbsоhn. . — KZ, Bd. 54, 1926, стр. 280: к слав. mzь, т. е. ‘без мужа’.

686

A. Vaillant. Slave mzь. — RES, t. 18,1938, стр. 75–77; его же. Grammaire compar'ee des langues slaves, t. I, 1950, стр. 96, 185.

687

A. Meillet. 'Etudes, стр. 354; его же. Les origines du vocabulaire slave. — RES, t. 5, 1925, стр. 12; W. Vondrak, Bd. I, стр. 470; R. Trautmann, BSW, стр. 169; J. Pokоrny, стр. 700; F. Mezger. Zu einigen indogermanischen g- und l-Bildungen. — KZ, Bd. 72, Heft 1–2, 1954. стр. 99 и след.

Не возражая в принципе против мысли Вайана о возможности редкого развития g- перед u- [688] , в ряде вопросов с ним можно не согласиться. Прежде всего невероятен вин. п. ед. ч. *manui(n) от – u-основы *топи-, и.-е. *тапи, ср. u-основу ст. — слав, сынъ, вин. п. ед.ч. сынъ < *sun-m, литовск. sunu (*sanum). Далее, нет никаких следов этой предполагаемой u-основы в слав. mzь. Фактические данные говорят только о возможности существования *mongjo-, мужской основы на – о- [689] . Эта производная форма образована нанизыванием нескольких суффиксов: *man-g-io. Таким образом, мы не видим необходимости вместе с Вайаном признавать здесь органический фонетический процесс *mangu-< *man^gu- < *тапи уже потому, что ни *тапи-, ни *mangu- в славянском неизвестны, а развитие нашего *mangjo- из *mangu- сомнительно. Следовательно, образование *man-g-io-, слав. mzь, ст.-слав. мжь проходило главным образом морфологическим путем [690] .

688

Такие случаи, действительно, вероятны для славянского, ср. gvozdь < *vozdь, см. нашу статью «Славянские этимологии 1–7». — «Вопросы славянского языкознания», вып. 2. М., 1957.

689

Ст.-слав. вин. ед. мжеви объясняется влиянием других обозначений лиц независимо от основы, как правильно отмечал С. Кульбакин в своей критике объяснения слав. mzь < *mongju- на основании ст.-слав. за. мжо и дат. мжеви у Мейе (A. Meillet. Les vocatifs slaves du type mzu. — MSL, t. XX, 1916, стр. 95–102; позднее ср. его же. Общеславянский язык. М., 1951, стр. 288, 398). С. Кульбакин подкрепляет свое замечание указанием, что различия – u- и – о-основ в славянском были утрачены очень рано (см. «Jужнословенски филолог», књ. V, 1925–1926, Библиографиjа, стр. 329).

690

Особую этимологию недавно выдвинул Я. Отрембский («Miscellan'ees onomastiques». — «Lingua Posnaniensis», t. II, 1950, стр. 86 и след.): слав, mzь < *та-n-gh-, ср. вариант готск. magus.

Мы подходим к вопросу о материальной природе этих суффиксов. Занимаясь одним из интересующих нас формантов, Ф. Мецгер [691] подчеркивает единичность индоевропейских образований с суффиксом – g-, не позволяющую применить какую-либо классификацию: слав. mzь, литовск. namiegas ‘домашний, домочадец’, литовск. sargas ‘охранник, сторож’, слав. *storzь [692] . Нельзя, однако, не отметить неполноты перечня, причем упущены слова, как раз наиболее близкие по значению к слав. mzь: литовск. mer-g-a ‘девушка’ (к греч. < *- то же), др. — сканд. ekkja ‘вдова’, которое В. Краузе [693] объясняет из герм. *einkjo ‘Alleinstehende’. Герм. *ein-kjo восходит к и.-е. *ein-gja, этимологически прозрачному производному от *ein- ‘один’ (слав. inъ, лат. unus < *oino-s) в соединении с теми же суффиксами, которые мы обнаруживаем в слав. mzь: *ein-g-ia (ж. р.) — *man-g-io-s (м. р.). Морфологическое тождество образований очевидно, что находит также поддержку в семантической однородности последних слов: mer-g-a ‘девушка’, *ein-gja ‘одинокая (женщина)’, *man-gjo-s ‘мужчина’. Разумеется, относительный возраст этих образований мог быть различным (*ein-gja- только в скандинавских языках, *man-gjo-s только в славянском).

691

F. Mezger. Указ. соч., стр. 99 и след.

692

Кстати, приводить литовск. sargas, слав. *storzь как пример имени с суффиксом – g- еще преждевременно в силу недостаточной ныясненности этимологии.

693

W. Кrause. Die Frau in der Sprache der altisl"andischen Familiengeschichten. — «Erg"anzungshefte zur KZ», 1926, № 4, стр. 237.

Сравнение слав. mzь с названными образованиями кажется более оправданным, чем привлечение сильно затемненного образования литовск. zmogus ‘человек’.

Этим не исчерпывается круг сопоставлений слова mzь. Ср. латышск. muzs ‘век’. Это слово, в котором И. М. Эндзелин [694] видит старую основу среднего рода – iа-п, может объясняться из балтийск. *mangja- [695] , формы, тождественной слав. *mongjo- в mzь, ср. и соотношение значений ‘век’: ‘мужчина, человек’, аналогичное отношению ст.-слав. вкъ ‘век, возраст’: чловкъ ‘’. Э. Леви [696] указывает на близость ст.-слав. мжь и литовск. amzis ‘lange Zeit’, др.-прусск. amsis ‘Volk’, но для него эта близость выражается только в общем окончании *-zis и в возможности взаимного влияния.

694

См. РФВ, т. LXXVI. стр. 308.

695

К. Буга («Aistiski studijai», I, стр. 52, 114) объясняет латышск. muzs, литовск. amzias ‘век’ вслед зa А. Лескином («Die Bildung der Nomina im Litauischen», стр. 309) из *munzja-s. Но это говорило бы об исконной палатальности задненебного (и.-е. *g), и мы ожидали бы латышск. muzs! Литовск. z и др.-прусск. s, таким образом, неясно.

696

E. Lewy. Preussisches, — IF, Bd. 32, 1913, стр. 160, сноска 2.

Если верно то, что сказано о латышск. muzs: слав. mzь [697] , то это, возможно, дает еще одно свидетельство о конце основы слав. mzь, поскольку в таком случае наличие латышск. muzs (– iа-основа) исключает мысль А. Мейе о mzь < *mon-gju-.

Из местных производных от слав. mzь интересно русск. мужик ‘крестьянин’, ‘грубый мужчина’, с уничижительным эмоциональным оттенком. Лингвисты объясняли последнее образование различно. X. Педерсен выводил суффикс – ikъ из *-inkъ (ср. литовск. – ininkas) и причину наличия – ik-, вместо – iс-, видел в том, что «закон Бодуэна де Куртене, который, между прочим, действует после n и т, не действовал после – in-: мужик» [698] . Иначе объяснял слово А. Вайан: формы на – icь могли развиваться из – ьсь после – уо-основ (словенск. mozic от moz), но это – ic обычно заменялось – ik: русск. мужик [699] . Но образование мужик нельзя отрывать от такого же образования русск. старик, для которого объяснение Вайана неприемлемо вообще, поскольку starъ — древняя твердая о-основа. Русск. мужик, старик близки по своему суффиксу немногочисленным, но достаточно древним литовским образованиям с суффиксом – eika-, -eika, ср. jauneika ‘jaunylis’, kabeika ‘kuris kabinejasi’ с характерными эмоционально окрашенными значениями, ср. и значение русск. мужик. Ср. еще литовск. диал. seniekas ‘senas’ [700] , т. е. sen-ieka-s (чередование различно интонированных долгот – ieka-: eika-), точно соответствующее по структуре, суффиксу и значению русск. стар-ик, стари-ка (русское подвижное ударение говорит о древней форме *star-ei-ko-s). Производные на *-eiko- нашли преимущественное отражение в восточнославянских языках: русск. старик, мужик, диал. молодик ‘молодой, новобрачный’ [701] , сюда же укр. молодик ‘молодой месяц’. Первоначально формы *star-eiko-s и *star-tko-s были очень близки как варианты количественного чередования суффиксального гласного. Положение изменилось только в результате различного отражения закона прогрессивной палатализации: starьcь, старец, но старик.

697

Различные соображения против данного сближения видвигает Э. Бенвенист (Е. Benveniste. Notes d’etymologie prussienne. «Studi baltici», t. 2. 1932, стр. 80, 81). Ср. еще к вопросу о родстве латышск. muzs.: слав. mzь — К. М"ulenbach, II, стр. 681, где прежде всего отмечается родство латышск. muzs, литовск. amzis, др.-прусск. amsis (И. М. Эндзелин). Конечно, *mangja- (слав. mzь) должно было бы дать латышск. *mudzs. В наличии muzs, возможно, сказалось влияние литовских форм с z, ср. известные примеры в, — латышск. es вместо es: литовск. as и др. Старые влияния, унифицировавшие здесь характер согласного, были вообще возможны, в том числе и со стороны славянского с z < g, ср. выше Э. Леви.

698

Н. Pedersen. Die Nasalpr"asentia und der slavische Akzent. — KZ, Bd. 38, 1902, стр. 384.

699

A. Vaillant. Grammaire compar'ee des langues slaves, t. I, Paris — Lyon, 1950. стр. 143.

700

Литовские примеры взяты из кн. P. Skardzius. Lietuviy kalbos zodziu, daryba, 159, 160.

701

А. Подвысоцкий. Словарь областного архангельского наречия, стр. 92.

Весьма загадочно название мужа, из славянских языков лучше всего известное древнерусскому, но по ряду признаков имеющее право считаться древним славянским образованием: др.-русск. лада. Ср. в «Слове о полку Игореве» обращение плачущей Ярославны к ветру: «чему мычеши хиновьскыя стрhлкы на своею не трудною крилцю на моея лады вои?» (стихи 443–445 изд. 1800 г.). А. Г. Преображенский называет еще чешск. ladа [702] . Ср. сербск. лада ‘супруга’. Слово сохранилось в живом русском языке, в устном народном творчестве почти до наших дней, обозначая всякий раз мужа — ‘милого, любимого мужа’ (возможны переносы на жену), ‘возлюбленного’, а также его противоположность — ‘нелюбимого, немилого мужа’ [703] . Др.-русск. лада (ср. и другие случаи употребления этого слова) фигурировало «с оттенком ласкательности (следовательно, оно не было собственно термином для обозначения данного понятия)…» [704] .

702

А. Преображенский, т. I, стр. 428.

703

См. П. А. Расторгуев. Словарь народных говоров Западной Брянщины. — «Доклады и сообщения Ин-та языкознания АН СССР», VI. М., 1954, стр. 122, со ссылкой на запись песен, сделанную М. Н. Косич (там же, стр. 67).

704

Ф. П. Филин. О терминах родства и родственных отношений в древнерусском литературном языке. — «Язык и мышление», т. XI, 1948, стр. 341.

В восточнославянских народных песнях слово лада употребляется еще и в других, более затемненных случаях, как например в известной песне, которая начинается словами: «А мы просо сеяли, сеяли, ой, дед-ладо, сеяли, сеяли» — считающейся одной из древнейших у славян [705] . Еще более затемнено и удалено от своего возможного первоначального значения употребление слова в детской песенке: «Ай, ладушки, ладушки, где были? — у бабушки…» — где форма от лада лишена всякого конкретного значения, близка к междометию. Неудивительно, что именно такие «темные» места в первую очередь давали повод для кривотолков в те времена, когда велись деятельные разыскания древнеславянских божеств. Это порождало и резко противоположную точку зрения. Так, А. Брюкнер отказывался вообще видеть в слове лада что-либо большее, чем простое восклицание из песенного рефрена [706] . Последняя мысль является другой нежелательной крайностью, так как если междометное употребление в песнях действительно лишено сейчас конкретного значения (хотя есть все основания полагать о развитии этих восклицаний из полнозначного слова), то примеры вроде др.-русск. лада ‘муж’ чужды всякой двусмысленности и нуждаются в ином объяснении.

705

См. Е. Gasparini. L’esogamia degli antichi Slavi. — «Ricerche Slavistiche», vol. II, 1953, стр. 134–135; К. Moszynski. Kultura ludowa Slowian, czesc II, Krakow, 1939, стр. 1085.

706

См. A. Br"uckner. Mythologische Studien. III. — AfslPh. Bd. 14, стр. 161, 185; ср. обзорную статью словенского ученого France Веzlaj. Nekaj besedi о slovenski mitologiji v zadnjih desetih letih. — «Slovenski etnograf», letnik III–IV, 1951, 346.

Форма русск. лада, слав. lada в таком виде, возможно, неисконна и является одним из случаев славянской метатезы плавных, ускользнувших от внимания исследователей. Тогда lada < *ald-, и.-е. *aldh-, которое в свою очередь поддается расчленению на индоевропейский аффикс – dh-(-d-), выражающий состояние, особенно — завершенное состояние [707] , и известный индоевропейский корень *al- расти’ [708] : *al-dho-s ‘выросший, зрелый’. Полученное гипотетическое значение могло лечь в основу названия человека, мужа, мужчины, что действительно имело место в отдельных индоевропейских диалектах, ср. основанные на близких признаках (‘смертный’, ‘сильный’): греч. , арм. mard ‘человек’, лат. vir, литовск. vyras ‘муж, мужчина’. К и.-е. *aldhos восходят др.-сакс., др. — англосакс. aldi ‘Mensch’, сюда же лангобардск., др. — бавар. aldius ‘halbfrei’< ‘Mensch’ [709] . Сюда же, далее, принадлежат готск. aids ‘’, aldeis ‘’, др. — шведск. aldr ‘отпрыск (дитя), ‘человечество’, др. — сев. — зап. old ‘жизнь, время господства’, на связь которых с готск. alan ‘расти’, aljan (каузатив) кормить’, ср. лат. alo, ирл. alim, производное лат. altus ‘высокий’, указывает В. X. Фогт [710] . Отношение значений готск. alds, др. — сев. — зап. old ‘жизнь’: aldius ‘человек’ сопоставимо с выработавшимся в славянском соотношением значений vekъ ‘век, возраст’: celovekъ ‘человек’. Помимо др.-русск. лада ‘муж’, соответствующего указанному герм, aldi- ‘человек’, славянский представляет и другую группу слов, материально восходящих к *al-dh-, а по значениям примыкающих к др.-исл. old, готск. aids ‘жизнь’: русск. лад ‘порядок, согласие’, ладить ‘жить в согласии’, ‘устраивать’, которые состоят в очевидном родстве с др.-русск. лада ‘муж’ [711] .

707

См. 'E. Benveniste. Origines de la formation des noms en indoeurop'een, I. Paris, 1935, стр. 189.

708

Там же, стр. 190.

709

См. W. Bruckner. Aldius. — «Beitrage», Bd. 17, 1893, стр. 573–575.

710

W. H. Vogt. ALDARTRYGGDIR ok AEVINTRYGGDIR. — «Beitr"age», Bd. 58. 1934, стр. 1–66; см. еще A. Johannesson. Isl"andisches etymologisches W"orterbuch. Bern. 1951–1954, стр. 37–38.

711

M. Фасмер (REW, Bd. II, стр. 4–5) указывает, помимо родства с др.-русск. лада, на невыясненность этимологии слова лад.

Таким образом, слав. lada может быть объяснено из формы *ald-, которая в конечном счете восходит к и.-е. *a1- ‘расти’, ср. выше готск. alan, нем. alt, лат. altus. В славянских языках тот же корень имеется в др.-русск. лода ‘особая кость’, а также в др.-русск. лодья, русск. лодка (< *old-), причем везде точно прослеживается их связь с корнем, обозначающим ‘ствол’, ‘выросшее’ < ‘расти’.