История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 2

— Я уйду, мадам, только после вашего прямого приказа, и в этом случае я проведу эти четыре часа в вашей прихожей, так как г-н Д. Р. мне сказал его дождаться.

— В таком случае, садитесь, если хотите.

Такая сухость меня задела, но я ее любил, и никогда еще не видел ее такой красивой. Ее недомогание не показалось мне притворным — у нее был жар. Я оставался там еще с четверть часа, хуже чем немой. Выпив полстакана лимонада, она позвонила горничной, попросив меня выйти на минуту. Когда она позвала меня войти снова, она спросила, наконец, куда подевалась моя веселость.

— Если моя веселость, мадам, пропала, я думаю, что она ушла единственно по вашему приказу; призовите ее, и вы ее снова увидите, всегда счастливую в вашем присутствии.

— Что я должна делать, чтобы ее призвать?

— Быть такой же, какая вы были при моем возвращении из Казопо. Я вам не нравлюсь уже четыре месяца, и, не понимая, от чего, я в отчаянии.

— Я такая же. В чем вы видите мое изменение?

— Святое небо! Во всем, за исключением вашей личности. Но я принимаю свою участь.

— Какова же ваша участь?

— В том, чтобы страдать в молчании, никогда не теряя чувства уважения, которое вы мне внушаете, неустанно подчеркивать глубокую покорность, всегда искать случай оказать вам знаки своего усердия.

— Я благодарна вам, но я не знала, что вы можете страдать в тишине из-за меня. Вы мне интересны и я всегда слушаю с удовольствием рассказы о ваших авантюрах; это правда, что меня очень заинтересовали три ваши влюбленности, о которых вы говорили.

Стараясь быть занимательным, я сочинил три небольших любовных истории, в которых развернул парад сантиментов и чистой любви, не говоря ни слова о наслаждениях, видя, что она именно этого ожидает. Деликатность, уважение, долг все время испытывали с ними трудности; но настоящий возлюбленный, говорил я, никогда не нуждается в таких доказательствах, чтобы испытать счастье. Я видел, что она воображает вещи такими, какими они должны быть; но я замечал также, что моя сдержанность и мое уважение ей нравятся. Хорошо ее понимая, я не видел лучшего средства, чтобы ее настроить. Она стала размышлять о последней моей возлюбленной даме, которая из сострадания ко мне задумала меня спасать, что запало мне в душу; но я притворился, что ничего не понял.

— Если это правда, — сказала она, — что она вас любила, возможно, она не думала вас спасать, а спасалась сама.

На другой день после этого примирения г-н Ф. попросил г-на Д. Р. направить меня в Бутинтро вместо своего адьютанта, который тяжело заболел. Я должен был обернуться в три дня.

Бутинтро находится напротив Корфу, на расстоянии семь миль. Это место на материке, самое близкое к Корфу. Это не форт, а деревня в Эпире, который называют сейчас Албанией и который принадлежит Венеции. Политическая аксиома гласит, что право, которым пренебрегают, — это потерянное право, поэтому венецианцы каждый год посылали туда четыре галеры, с которых команды сходили на берег, рубили лес, грузили его на барки и отправляли на Корфу. Подразделение регулярных войск образовывало гарнизон этих четырех галер и в то же время эскорт галерников, которые без охраны могли бы легко дезертировать и уйти к туркам. Одной из этих галер командовал г-н Ф, ему нужен был адъютант, и он подумал обо мне. В течение двух часов я очутился на фелуке г-на Ф. Рубка деревьев была уже завершена. В течение двух следующих дней срубленная древесина была погружена на барки, и на четвертый день я вернулся на Корфу, где, раскланявшись с г-ном Ф., возвратился к г-ну Д. Р., которого нашел в одиночестве на террасе. Это было в святую пятницу. Этот сеньор, которого я нашел задумчивым больше, чем обычно, затеял со мной разговор, который трудно забыть.

— Г-ну Ф., адъютант которого умер вчера вечером, нужно теперь найти кого-нибудь, кто мог бы ему помогать, он подумал о вас и говорил со мной этим утром о том, чтобы я вас ему уступил. Я ответил ему, что не вправе распоряжаться вами, и что он может сам к вам с этим обратиться. Я его заверил, что если вы обратитесь ко мне за разрешением, я без всякого затруднения могу вас откомандировать, хотя мне нужны два адьютанта. Он не говорил вам ничего сегодня утром?

— Ничего. Он поблагодарил меня за то, что я съездил в Бутинтро на галере, и это все.

— Он будет говорить с вами сегодня. Что вы ему ответите?

— Естественно, что я не покину Ваше Превосходительство иначе как по вашему приказу.

— Я не отдам вам никогда такого приказа, так что вы не уйдете.

В этот момент часовой ударил дважды, и вот: г-н Ф. с мадам Ф. Я оставил их с г-ном Д. Р., и четверть часа спустя меня зовут. Г-н Ф. говорит мне сердечным тоном:

— Правда ли, Казанова, что вы охотно уйдете ко мне в качестве моего адъютанта?

— Его превосходительство дает мне отставку?

— Ничего подобного, я оставляю это на ваше усмотрение.

— В таком случае, не хочу быть неблагодарным.

Я остался по видимости недовольным и не скрывал обиды, проистекавшей из моей ситуации. Держа глаза опущенными, я время от времени вскидывал их на мадам Ф., которая могла заглянуть мне в душу. Затем ее муж сказал холодно, что, конечно, у него, в одиночку, у меня будет намного больше дел, чем у г-на Д. Р., впрочем, служить у командующего галерами гораздо большая честь, чем у простого sopracomito.

— Казанова прав, — добавила мадам Ф. с рассудительным видом.

Заговорили о других вещах, и я ушел в прихожую, посидеть в кресле, поразмыслить над этим фактом и понять его значение.

Я решил, что г-н Ф. не мог попросить меня у г-на Д. Р., не получив сначала согласия мадам, и, более того, она могла подтолкнуть его к принятию такого решения; это в значительной степени обнадеживало мою страсть. Но мое самоуважение соглашалось с этим предположением только при условии, что это понравилось г-ну Д. Р. Как же мог я такое допустить? Я допустил это, когда г-н Д. Р. заявил мне без обиняков, что, перейдя к г-ну Ф., я доставлю ему удовольствие. Так что это явно дело рук г-на Ф.

На крестном ходу вся знать шла пешком, что дало мне повод подать руку м-м Ф., которая не сказала мне ни слова. Моя безнадежная любовь заставила меня провести в постели бессонную ночь. Я опасался того, чтобы она не приняла мой отказ за знак пренебрежения, и эта мысль терзала мне душу. На другой день я не мог есть и вечером, в ассамблее, не сказал ни слова. Я пошел спать в лихорадке, с сопровождающим ее ознобом, и она продержала меня в постели весь пасхальный день. В понедельник, чувствуя себя очень слабым, я не выходил бы из комнаты весь день, если бы не пришел слуга м-м Ф., сказав, что она хочет со мной поговорить. Я велел ему не говорить, что он застал меня в постели, и передать, что я буду через час.

Я вхожу в ее кабинет, выглядя как мертвец. Она ищет что-то со своей горничной. Она видит меня осунувшимся, но не спрашивает, как я себя чувствую. Ее служанка выходит, она смотрит на меня и вспоминает некоторое время, зачем меня вызывала.

— А, да. Вы знаете, что, поскольку наш адъютант умер, нам надо найти другого. Мой муж, которому вы нравитесь, будучи уверен, что г-н Д. Р. вас отпустит, забрал себе в голову, что вы пойдете к нам, если я попрошу вас доставить мне это удовольствие. Он не ошибся? Если вы согласны, вы сможете занять эту комнату.

Затем она показывает мне окна комнаты, смежной с той, где она спит, которые находятся за углом, на боковой стене, так, что увидеть внутренность этой комнаты можно, не высовываясь в окно. Видя, что я медлю с ответом, она говорит, что г-н Д. Р. не стал относиться ко мне хуже и что поместив меня вблизи нее, он учел и мои интересы.

— Скажите же. Хотите вы перейти или нет.

— Мадам, я не могу.

— Вы не можете. Это странно. Садитесь. Почему вы этого не можете, при том, что, перейдя к нам, вы наверняка доставите удовольствие также и г-ну Д. Р.