Итальянец

Берег, к которому они приближались, окаймлял обширный залив. Вдоль отмели рос темный лес, выше лесистые склоны чередовались с распаханными; местами к воде подступали утесы, их известняковые обрывы белели в сумерках. Постепенно показался город, лежавший на берегу залива; меж деревьев, подобно звездам в облачную ночь, мелькали и тут же исчезали огоньки; послышалась унылая песня рыбаков, промышлявших вдоль берега.

Но вот до слуха странников донеслись другие звуки.

— Вот поистине веселая мелодия, — восхитился Пауло, — аж сердце забилось живее! Смотрите, синьора, там на берегу, под деревьями, вовсю пляшет какая-то компания. Нет, ну и музыка! Вот бы и мне туда, к ним; конечно, если бы вас, синьор, и вас, синьора, не было здесь.

— Уместная поправка, Пауло.

— Это, вероятно, сельское празднество, — заметил Вивальди. — Похоже, здешние крестьяне умеют веселиться не хуже изощренных в удовольствиях горожан.

— Что за музыка, сплошное веселье! — не унимался Пауло. — Ах, частенько и мне случалось поплясать на берегу залива в Неаполе такой же чудесной ночью, после заката, и ветерок тогда освежал так же приятно! Ах, никому не сравниться с неаполитанскими рыбаками в танцах при лунном свете; они просто-напросто порхают! Вот бы опять туда! Я хочу сказать, вместе с вами, maestro, и синьорой. Ну и мелодия!

— Благодарим тебя, любезный наш синьор Пауло, — сказал Винченцио, — думаю, скоро так и будет, и уж тогда ты попляшешь и повеселишься от души, не хуже нынешних танцоров.

Путники вошли наконец в городок, состоявший из од-ной-единственной улицы, извивавшейся вдоль берега; осведомившись о монастыре урсулинок, они очутились вскоре перед воротами. На звон колокольчика тут же явилась привратница, поспешила к аббатисе с донесением, так же проворно вернулась обратно и сообщила, что аббатиса приглашает Эллену к себе. Девушка спешилась и вслед за привратницей отправилась в приемную; Вивальди же остался у ворот в ожидании известия, что Эллене предоставлен подходящий ночлег. Вскоре и он был приглашен в приемную, к решетке. Там ему было предложено угощение, каковое он отклонил ввиду необходимости приискать пристанище на ночь. Узнав об этом, аббатиса любезно порекомендовала ему соседнюю бенедиктинскую общину, высказав при этом пожелание, чтобы Винченцио непременно упомянул ее при переговорах с аббатом.

Хотя разлука предстояла недолгая, Вивальди, прощаясь с Элленой, испытывал печаль и даже какую-то ни в малейшей степени не оправданную обстоятельствами тревогу, которую не мог подавить. Когда за юношей закрылась дверь и Эллена оказалась вновь среди чужих, она склонна была разделить грусть своего возлюбленного, но отнюдь не его беспокойство. Тем не менее, несмотря на всю заботу аббатисы, ощущение уюта к Эллене так и не пришло; к тему же во взглядах некоторых из сестер она прочитала затаенное, а то и явное любопытство, выходившее, как ей показалось, за пределы вполне понятного интереса к сторонней посетительнице. Посему она более чем охотно удалилась в отведенную ей комнату, дабы предаться долгожданному отдыху.

Вивальди тем временем нашел радушный прием в монастыре бенедиктинцев, которые в своем уединении радовались новому собеседнику. Аббат и немногие приближенные к нему братья с готовностью воспользовались случаем отточить те мысли, кои давно дремали в праздности, а также вкусить удовольствия, которые испытывает наш разум при восприятии новых идей. Разговор, таким образом, затянулся допоздна. Когда страннику было дозволено наконец удалиться на покой, его стали осаждать размышления, очень далекие от темы недавней беседы. Необходимо было что-нибудь предпринять, дабы отвести нависшую над ним угрозу вновь потерять Эллену. Ныне, когда девушка обрела покой под сенью почтенной обители, причин для молчания у него уже не было. Он пришел к решению ближайшим же утром изложить ей все резоны в пользу скорейшего заключения брачного союза и подкрепить их самыми горячими мольбами; он не сомневался, что легко убедит одного из братьев-бенедиктинцев совершить обряд, который, он верил, должен был принести ему счастье, а ей покой и защиту от злобных посягательств.

Глава 3

Под благовидным дружеским предлогом И вежества коварными речами,

Их оснастив приманкой здравомыслья, В доверчивое сердце проникаю,

Чтоб заманить в силки.

Мильтон

В то время как Вивальди и Эллена находились на пути из Сан-Стефано, маркиз Вивальди чрезвычайно беспокоился о своем сыне, а супруга его не менее тревожилась о том, что воспоследует, если будет обнаружено местопребывание Эллены. Впрочем, указанные заботы не помешали маркизе по-прежнему принимать участие во всех увеселениях, какими богат Неаполь. В этом падком на удовольствия городе приемы у маркизы, как всегда, стояли в ряду самых блестящих; кроме того, объектом постоянных покровительственных забот маркизы оставался и ее любимый композитор. Но и в вихре развлечений мысли ее отвлекались от окружения в мрачном предчувствии предстоявших ей страданий оскорбленной гордости.

К поведению сына маркиза была в последнее время тем более чувствительна, что с ее супругом завел разговор

на матримониальную тему видный аристократ, отец девицы, которая, вне всякого сомнения, была бы достойна назваться дочерью также и семейства Вивальди. К тому же названная молодая особа располагала значительным состоянием — немалое достоинство в глазах маркизы, чью суетную страсть к роскоши не удовлетворяли более доходы семейства Вивальди, сколь бы велики они ни были.

И вот, в то время как маркиза с раздражением обдумывала поведение сына в деле, почитаемом ею жизненно важным как в отношении ее меркантильных интересов, так и фамильной чести, прибыл посланник от аббатисы Сан-Стефано с известием о бегстве Эллены и Винченцио. При тогдашнем расположении духа маркизы происшедшее преобразило ее недовольство в подлинную ярость; предавшись порывам бешенства, маркиза сделалась недостойной даже того сочувствия, на какое может рассчитывать мать, которая искренне полагает, что ее сын принес свой род, а прежде всего самого себя, в жертву унизительной страсти. Она не сомневалась в том, что ее сын успел связать себя узами брака и отныне потерян для нее навеки. Под гнетом этой убежденности маркиза послала за своим всегдашним советчиком, отцом Скедони, дабы излить ему свои чувства и через то обрести хотя бы слабое подобие утешения, а кроме того, узнать, не представится ли какой-нибудь возможности разрушить ненавистный брак. В угаре злобных страстей маркиза, однако, не настолько утратила осмотрительность, чтобы ознакомить своего супруга с посланием аббатисы, до того как она посоветовалась с духовником. Ей было заранее известно, что маркиз, неизменно опиравшийся в своих суждениях на высокие принципы морали, не склонен будет одобрить те меры, к которым, возможно, она сочтет нужным прибегнуть; посему маркиза решила, что женитьба сына должна оставаться для ее супруга тайной до тех пор, пока не будут найдены — и пущены в ход — средства, пригодные для того, чтобы поправить положение, сколь бы отчаянными эти средства ни оказались.

Отыскать Скедони не удалось. Между тем маркиза пребывала в таком состоянии, что ничтожнейших обстоятельств было довольно, чтобы довести ее до крайнего раздражения. Изнывая от желания облегчить свое сердце как можно скорее, она вновь и вновь посылала слуг за духовником.

— Не иначе как хозяйка уж очень сильно согрешила, — говорил слуга, дважды за последние полчаса успевший побывать в монастыре. — Видно, совесть не дает ей покоя, полчаса вытерпеть — и то не под силу. Богатым хорошо: греши себе сколько хочешь, а потом дукат-другой — и ты снова невинен как младенец. А вот нам, беднякам, чуть ли не по месяцу приходится замаливать каждый грех, да и то, только если хорошенько себя побичуешь.

Под вечер Скедони явился и подтвердил худшие опасения своей духовной дочери. До него тоже дошли вести о бегстве Эллены, о ее пребывании на берегах Челано и о свершившемся там браке. Каким образом до него дошли эти известия, монах поведать не пожелал, но привел немало убедительных подробностей в подтверждение своей осведомленности и всем своим видом показывал, что не питает ни малейших сомнений в подлинности изложенного; маркизе оставалось лишь разделить его уверенность, вследствие чего ее злоба и отчаяние вышли за границы приличия.

С тайным удовлетворением наблюдал Скедони за неистовством ее чувств; он понял, что наступил час, когда он сможет подчинить эти чувства собственным целям, добиться, чтобы маркиза не в силах была обойтись без его содействия, и тем самым получит долгожданную возможность отомстить Вивальди, не теряя расположения его матери. Менее всего желая облегчить страдания маркизы, Скедони делал все, чтобы возбудить ее негодование и уязвить гордость, но добивался своего при помощи столь неприметных маневров, что казалось, он елико возможно старается оправдать поведение Вивальди и утешить его впавшую в отчаяние мать.

— Он, безусловно, совершил опрометчивый шаг, — говорил духовник, — но он еще слишком юн, чтобы предвидеть последствия своих поступков. Он не способен постичь, какой ущерб причинен будет родовой чести, сколь пострадает его положение при дворе и в кругу людей знатных, равных ему по рангу, — и даже среди тех самых плебеев, до которых он вследствие своего легкомыслия снизошел. Опьяненный юношескими страстями, он пренебрегает благословенными дарами, оценить каковые может лишь мудрость и опытность зрелых лет. Он отвергает эти дары лишь потому, что не видит, как много они значат в обществе и как сильно он унизит себя в глазах окружающих, если легкомысленно откажется от этих даров. Несчастный молодой человек; не менее, чем порицания, он достоин жалости!