Иван Премудрый

"Не иначе, Анна Ивановна меня сюда привела.
– подумал царевич Гвидон, но подумал как-то рассеяно, потому что не был в этом уверен.
– А может быть Щука сюда заманила, может она сказать мне что-то важное хочет, а Анна Ивановна, как бы предупредила. Не поймёшь их, этих волшебников".

***

Царевич Гвидон присел на берегу, а потом вообще лёг на спину, раскинул руки и стал смотреть в синее небо, облаками разукрашенное.

– Что видно, царевич?
– раздался слегка скрипучий голос.

– Здравствуй, Щука.
– не вставая поздоровался царевич Гвидон.

А тут и не надо особо догадываться, чтобы догадаться, кроме Щуки, разговаривать с ним здесь больше некому, Щукино это место и другим вход сюда наверняка заказан, кроме царевича Гвидона разумеется.

– Небо видно, голубое и бездонное. И чем больше в него всматриваешься, тем оно голубее становится. Бездонное оно какое-то.

– Так, хорошо. А ещё что?

– Ещё облака видно. Красивые такие, белые и все непостоянные, прямо как дети непоседливые, всё время меняются.

– Тоже хорошо. А ещё что видишь?

– Всё, больше ничего не вижу.
– разочарованно ответил царевич Гвидон и поднялся, неудобно всё-таки, с тобой разговаривают, а ты развалился.

Щука была на том самом месте, на котором царевич её увидел в первый раз. Слегка пошевеливая плавниками и хвостом, она, высунув из воды голову, внимательно смотрела на царевича Гвидона. А что, взгляд у рыбы очень внимательный, присмотритесь при случае, и не обязательно это должна быть Щука.

– Жаль, что не видишь. Ну да ничего, видать время твоё ещё не пришло.

Во время их разговоров царевич Гвидон не уставал удивляться тому, как это у Щуки получается слова человеческие произносить? Вот ему для того, ну чтобы хоть одно слово сказать, сколько раз, да по разному, надо губами пошевелить. А она, Щука, пасть свою, или рот, царевич Гвидон не знал, как правильно назвать, только открывает и закрывает, и по другому никак ей не шевелит, а слова, самые настоящие, у неё получаются. Ну разве что голос скрипучий такой, как колесо тележное, но это мелочи по сравнению с тем, как Щука говорит.

– Щука, объясни мне, что это вы, с Анной Ивановной, всё о каком-то времени говорите, которое должно прийти?

– А ты не понимаешь?

– Нет, не понимаю. Если бы понимал, не спрашивал.

– Тоже верно. А ты особого внимания на слова наши не обращай. Когда оно придёт, ты сразу поймёшь и догадываться не надо будет. Ты вот добрый и вежливый, а для жизни совершенно не воспитанный, почему так?

– Не знаю.
– царевич Гвидон даже слегка обиделся на такие слова, поскольку невоспитанным себя не считал, и дело тут не в скромности, или нескромности, не чувствовал он себя таким, и всё тут.
– А почему это я невоспитанный?

– Вижу обиделся? А ты не обижайся. Воспитание, оно воспитанию рознь. Одно дело доброта и вежливое обхождение. Оно всё это, ребёнку от родителей передаётся, с материнским молоком и отцовским семенем. И другое дело, воспитание для жизни предназначенное. Оно, если от родителей и передаётся, то совсем чуть-чуть и только для того, чтобы дальнейшему воспитанию было куда пристать и присоседится. Понимаешь?

– Понимаю, но не очень.
– честно признался царевич Гвидон.

– И хорошо, что не очень.
– ответила Щука.
– Гораздо хуже было, если бы ты всё понимал.

– Какими-то загадками, Щука, вы с Анной Ивановной говорите, иногда даже хочется разозлиться.

– А ты и позлись, если хочется. На нас можно позлиться, мы не обидчивые. Ты только на людей не злись, особенно попусту.

– Ну это мне более-менее понятно, а в остальном - сплошная загадка.
– Царевичу Гвидону от таких словесных Щукиных выкрутасов даже смешно стало, вот он и рассмеялся.

– Смеёшься? Это хорошо, что смеёшься. Да, царевич, а что это ты мои предложением ни разу не воспользовался? Мне даже обидно. Это что же получается: я тебя за доброту твою отблагодарить захотела, а ты выходит не принимаешь мою благодарность. Или она тебе не по нраву? А может быть мало?

– Да что ты, Щука, такое говоришь?
– "День сегодня какой-то непонятный.
– подумал царевич.
– Сплошные разговоры и сплошь непонятные или такие вот обидные".
– Принял я твою благодарность и благодарю тебя за твою щедрость. Только ни к чему мне твоя помощь. Знаешь, Щука, я думаю человек, если они не волшебник, сам всё должен делать: головой думать, и руками делать. Тогда и помощь твоя, волшебная, не понадобится. Погоди! А можно я посмотрю, чем батюшка мой, царь Салтан занят, а то матушка уж очень печалится. Она хоть вида и не показывает, но я сердцем чувствую, а значит вижу и замечаю. А насчёт твоей благодарности вообще, лучше бы она вообще никогда не пригодилась. Ну а если уж приспичит, обращусь, воспользуюсь твоей добротой, если ты к тому времени не передумаешь.

– Не переживай, не передумаю.
– раздалось от воды.
– А батюшка твой по вам тоскует, извёлся весь. Вот и покажи матушке, пусть сердце своё успокоит, а заодно и сам посмотришь. Слова, какие надобно говорить помнишь или повторить?

– Помню, помню, Щука, спасибо тебе.

– Вот и хорошо. А насчёт всего остального и прочего верно мыслишь, хоть жизни и не воспитанный. Я даже сомневаться начинаю, а ты точно невоспитанный?
– и Щука засмеялась. Конечно смех не очень-то был похож на человеческий, но всё-таки сам факт говорил о многом.

А царевич Гвидон нисколько не удивился смеху Щуки, ни самому смеху, ни тому, как он звучал. Видать та мера удивления, которая для него на сегодня была определена, закончилось, потому так оно и получилось.

– И всё-таки нужен тебе тот, кто тебя жизни и для жизни воспитает, ой как нужен.

– Опять ты за своё, загадками разговариваешь?

– Это не загадки, - проскрипела Щука.
– это как раз наоборот, отгадки. Так что смотри царевич Гвидон в небо, почаще и повнимательнее.
– и, подобно Анне Ивановне, ну почти один в один.
– Что-то заболталась я с тобой, а у меня дел, полный омут. Прощай, некогда мне.

Тихий всплеск воды и Щуки, как и Анны Ивановны в лесу, как будто и вовсе не было. Царевич Гвидон опять остался один, огорошенный, обрадованный и огорчённый одновременно загадочными разговорами, что в лесу, с Анной Ивановной, что здесь, со Щукой. Он опять прилёг, спешить было некуда, раскинул руки и принялся смотреть в небо. Но теперь, помня совет Щуки, смотрел он внимательно, даже можно сказать, пристально, но ничего особого и другого не увидел. Всё было тоже самое, как и в прошлый раз, ну разве что на птиц стал внимание обращать. А вот птицы на царевича Гвидона внимания никакого не обращали, летали себе и летали, и было им совершенно наплевать и безразлично на человека, который развалился в траве и бездельничает в то самое время, когда другие делом заняты.