Иван Премудрый

И ещё вспомнил Иван, Черномор посоветовал ему на тот случай, если Матрёна Марковна начнёт выпендриваться, припугнуть её, рассказать царю Салтану о бочке, в настоящий момент в его тереме, на заднем дворе пребывающей, и без устали здоровенных курей производящей. Выходило боится Матрёна Марковна этой бочки, вернее, боится того, что царь Салтан о ней узнает. А почему боится? Неизвестно, не сказал Черномор. Значит тайна там есть какая-то, не иначе волшебная, а какая же? Надо будет Емелю этого, при бочке состоящего, как следует расспросить, а то и допросить: откуда у него взялась эта бочка и что в ней находилось до курей?

***

Иван и не заметил, как в его голову заявилась ещё одна мысль: здрасьте, вот она я, любуйтесь. Эта мысль, так вообще была до невозможности ясной и конкретной. Она Ивану так и заявила: для того, чтобы северные конунги отрядили к тебе на службу своих воинов, поделись-ка ты, Иван Премудрый, с ними курями расчудесными. Только делись не жадничай, потому как царство Салтаново того стоит.

Тут картина следующая вырисовывается: насчёт курей этих Иван очень даже хитрую премудрость придумал. Да, он одаривал теми курями как купцов, так и вообще всяких других иноземцев, тех же моряков например. Но одаривал он их курями исключительно женского происхождения, без петухов к размножению абсолютно не способными.

Почти сразу же, после доставания первых же курей из бочки, выяснилось, куры те согласны нести яйца, а значит размножаться только при участии точно таких же петухов, как и они, по размеру таких же. Всех других и остальных петухов, самых обыкновенных и меньших по своим размерам, те куры до себя не допускали, а если и допускали, то сразу же заклёвывали. Факт этот очень обрадовал Ивана. Выходило, что помимо князя, Иван Премудрый, стал ещё и монополистом (слово взято из словаря университория) по производству таких огромных курей. Перспектива вырисовывалась просто головокружительная. Получалось Иван имел возможность продавать этих, ростом чуть ли не с поросёнка, курей кому угодно и не бояться конкуренции в виде последующего их размножения где-то там, куда он их продаст. Что касаемо петухов, таких же, как и куры по размерам и способных побудить своих подруг к дальнейшему размножению, это было такой тайной, что просто ужас, почти такой же, как и про Иваново происхождение...

Теперь же для того, чтобы привлечь к себе на службу северных воинов, достаточно было подарить северным конунгам, каждому, по десятку курей чудесных и волшебных, а сверху по одному петуху прибавить.

Сколько будет тех конунгов, с которыми Иван договорится: один или несколько, Иван ещё не знал, лучше конечно, чтобы один, а то воины ихние вместо того, чтобы царство Салтаново завоёвывать, только и будут, что между собой драться, но это он потом решит, после переговоров с послами. А пока то, чем можно тех воинов привлечь к себе на службу, в виде курей с петухом, присутствует, жрать-то у них там нечего, а то что посольств аж две штуки приехало - тоже хорошо, поторговаться можно.

И тут же в Иванову голову ещё одна мысль пожаловала. На этот раз мысль не была ясной и чёткой, как воин в строю, была она мутной и размытой, как погода осенняя и дождливая - скучная и тоскливая. Выходило, что весь этот военный и политический кордебалет отплясывается вокруг этой самой бочки, будь она неладна. И что же она за бочка такая? Надо будет Емелю того расспросить, покрепче и поподробнее...

Глава V

Эх, мне бы такую жизнь, как у Емели! Вот только, чтобы с курями не возиться. Но если без этого никак, тогда - ничего страшного, можно и потерпеть. Если кто-то сразу же начал возмущаться и обвинять меня паразитизме, я так и скажу: ничего они в настоящей жизни не понимают! Емеля, как попал к Ивану Премудрому, так сразу же, прямо с первого дня, начал как сыр в масле кататься, а сверху, его ещё и сметаной поливали.

С того самого момента жизнь Емелина стала такой сытой и распрекрасной, что любой нормальный человек начнёт завидовать. А что: работа не пыльная, всего и делов - с вечера цыплят в бочку посадить, а утром достать их из бочки, но уже в виде курей.

Когда Афанасий с Петром доставили Емелю со всем его имуществом на княжеский двор и как полагается доложили Тимофею, тот сначала было ругаться начал и пригрозил со службы выгнать. Но видать любопытство победило, пошёл, посмотрел на Емелю и на его чудеса. А когда Емеля на печке проехал круг по княжескому двору, Тимофею только и оставалось, что чесать затылок не снимая шапки.

Но сразу же проблема возникла. Когда Емеля на своей печке и в сопровождении Афанасия с Петром въехал на княжеский двор, то дворня, все кто чудо такое наблюдал: кто в обморок сразу падать начал, особенно бабы, кто визжать и голосить принимался, тоже в основном бабы, а кто напрочь дара речи лишался. От такого поведения сразу же проблема возникла: надо было как-то языки дворне так поотрезать, вернее, так прищемить, чтобы они о печке этой, которая сама по себе по двору ездит, никому ни слова, ни полбуковки. Выход из казалось бы тупиковой ситуации Тимофей нашёл очень быстро и выход тот оказался самым простым и самым эффективным. Он собрал всю дворню и заявил: если кто начнёт молоть языком насчёт печки, самостоятельно по двору ездящей, в смысле, не в тереме княжеском, а в городе или ещё где, он, Тимофей, всем без исключения дворовым мужикам, сразу же всю ихнюю мужескую гордость поотрезает. Так и сказал! Ой, что там началось! Бабы сразу же заголосили, да ещё пуще, чем при виде самопередвигающей печки, а мужики, те сразу и все как один, стали серьёзными, потому что тут же начали всех подозревать в распускании языка. Вот так просто и без лишних затрат и волнений тайна, которая ну просто не смогла бы продержаться в виде тайны и пяти минут, стала самой-пресамой нерассказываемой тайной.

Что касаемо городских жителей, там ещё проще. Сразу же, только в горницу пришлось пройти, Афанасий,под диктовку Тимофея написал бумагу, а после этого, пошёл на базарную площадь и там её зачитал.

Народ, ясно дело, увидев одного из ближних слуг князя Ивана Премудрого, да ещё с бумагой в руках, тут же побросал все свои: дела, товары, разговоры и скандалы, и вокруг Афанасия собрался. А может быть оно и хорошо, что народ до такой степени любит всякие новости, а то пришлось бы всех отлавливать и на подзатыльниках, и пинках гнать к тому месту, где Афанасий бумагу собирался зачитывать.

Так что народ, проявив любопытствующую сознательность сам, без принуждения, собрался вокруг Афанасия, а тот не заставил никого долго ждать, обрадовал всех и каждого радостной новостью. Из бумаги той следовало, что тот горожанин, и любой другой человек, который сегодня видел, как по городу печка ехала, на самом деле является сумасшедшим. А поскольку он таковым является, то согласно княжеского указа, которого, кстати, отродясь не было, но народ на такие мелочи внимания не обратил, подлежит выселению не только из города, но и из княжества с обязательным лишением всего им нажитого имущества. И, видимо уже от себя, Афанасий пояснил, что в ихнем княжестве не может быть никакого места для всяких там сумасшедших, и вообще людей, у которых голова вся больная. И что бы вы думали? Новость, которую не далее, как полчаса тому назад обсуждал весь город и аж захлёбывался от восторга и от грядущих перспектив насчёт проезда печки по городу, сразу же исчезла как испарилась, без следа и даже напоминания о нем. Тут же, не сходя с места, выяснилось, что печку, которая сама по себе ехала по городу, не видел никто! Вот так вот! Учитесь!

***

И вот с того самого, первого дня, жизнь Емелина превратилась в сказку, действие которой происходило не иначе, как в раю. В тот же день ему выдали одёжку, да не крестьянскую: холщовые штаны с рубахой и лапти на верёвочке, на шею. Выдали ему одёжку самую настоящую, почти княжескую, это Емеля так решил. Рубаха красная, штаны - синие, даже кафтан дали, во как! А самое главное, на такое наверное даже Щука не способна, выдали Емеле сапоги, ей Богу, самые настоящие! Наверное не надо объяснять, как обрадовался тем сапогам Емеля, правда ноги Емелины тем сапогам вовсе не обрадовались. Да и с чего бы им радоваться, если они в своей жизни ничего кроме пыли и грязи под собой не видели, это летом, а зимой, валенки видели, вот и все их капризы с развлечениям. А тут сапоги, которые со всех сторон прямо как гири пудовые, ногу сжимают, да ещё натирают всё, начиная с пальцев и заканчивая пятками, больно же! Но Емеля хоть и страдал нестерпимо, приказал и себе, и ногам, терпеть и на жизнь сказочную и ласковую не жаловаться.

"Оно ведь как, - морщась от боли рассуждал Емеля.
– к жизни, которая вдруг переменилась и стала совсем другой, к ней привыкать надо. Неважно куда она изменилась и какой стала: хорошей или плохой - все едино, без привычки трудно. Ничего страшного, привыкну. А что сапоги, так новые они, потому такие неудобные. Мужик один рассказывал, новые сапоги они всегда такие, всегда неудобства доставляют".

Ну а дальше: загнали Емелину печку в какой-то сарай, правда его наполовину пришлось разобрать, чтобы печка прошла, но это мелочи, не сам же разбирал. Тот же сарай Емеле и под будущих курей определили.