Иванов катер. Капля за каплей. Не стреляйте белых лебедей. Летят мои кони…

–  Это - вам, - сказала она Ивану вечером, когда они остались одни в кубрике.
– Не знаю, может, коротка.

Иван взял палку, примерил:

–  В самый раз.

Равнодушно поставил в угол, начал стелить постель.

Еленка смотрела в сутулую широкую спину, молила, чтобы повернулся, чтобы спросил о чем-нибудь.

–  Наврала я вам, - тихо, запинаясь на каждом слове, сказала она.
– Ни у кого я тогда не была. Просто ревела на берегу до рассвета.

Иван молча снял пиджак, потащил через голову рубаху.

–  Вы простите меня, Иван Трофимыч, - еле слышно сказала Еленка.

На секунду он замер, завяз в рубахе. Сказал глухо:

–  Ты бы вышла. Раздеваюсь я.

Еленка качнулась, прижала руки к груди. Спотыкаясь, взбежала по трапу.

Иван лег к стене, закрыл глаза. Может, надо было шагнуть к Еленке, шагнуть и обнять, и все бы вернулось, но он сразу же прогнал эту мысль.

Он отрезал Еленку, отрезал по самому сердцу. Нет, совсем не за то, что она в запальчивости наврала ему, не за ложь - за правду: она просто жалела его.

Утром встал с глухой, уже привычной головной болью. Поднялся на палубу: на корме Сергей собирал новую люльку. Иван тупо посмотрел на широко раскинутую сеть.

–  Что это?

–  Подарок, - горделиво улыбнулся Сергей.
– Кончилась наша кустарщина, капитан.

–  Закона не знаешь?

–  Законы, капитан, для дураков пишут. Для дураков да для судей, когда эти дураки попадаются.

Иван метнулся в кубрик. Выскочил оттуда, молча отстранил Сергея и полоснул по сети остро отточенным ножом.

–  Ты что?

–  А я - дурак, - запинаясь от ярости, сказал Иван.
– Тот дурак, для которого законы пишут.

И опять широко, уже не примериваясь, резанул сеть.

–  Не смей!… - Сергей, не рассчитав, с силой толкнул капитана.

Иван отлетел к борту, ударился о леер. Нож, выскользнув, упал в воду. Иван тяжело поднялся, шагнул к сети, скомкал. Сергей ухватился за другой конец:

–  Рыбинспектор дал. Понятно тебе?… Сам дал, лично!…

–  Не дам!… - Иван, задыхаясь, рвал сеть к себе.
– Не позволю!…

–  Моя сеть, ясно? Мне подарили! Мне, ясно?…

Тяжело дыша, они почти упирались лбами. Сергей был здоровее и помаленьку, по частям перетягивал сеть, мотал Ивана по всей корме.

–  Оставь! Слышишь?… Добром прошу, - бормотал он.

Иван вдруг бросил сеть и, схватив с палубы тяжелую крестовину, далеко швырнул в воду:

–  Вот так-то, Прасолов. Так-то лучше будет. Спокойнее.

–  Твою мать… - сквозь зубы выругался Сергей.
– Добро, капитан, побеседовали. В жизни этой беседы не позабуду.

–  Уходи с катера.
– Иван закурил, затянулся, говорил почти спокойно.
– Сам уходи. Не сработаемся.

–  За бабу считаешься?
– тихо спросил Сергей.
– Эх, мужик называется! Дерьмо собачье.

Швырнул в воду исполосованную сеть, пошел к рубке.

Навстречу вылезла Еленка.

–  Завтракать.

–  Идем.
– Иван встал.
– Я сказал тебе, Сергей. Все.

–  Не задержусь, капитан. Теперь не задержусь, не думай!…

Но задержаться Сергею все-таки пришлось: он задумал досрочно выпустить своих радистов. Просьбу встретили недоверчиво, но пошли навстречу: создали комиссию, в состав которой вошли директор, главный инженер и по собственной охоте Пронин.

Группа не подвела Сергея: из пятнадцати выпускников четырнадцать получили свидетельства. Пятнадцатый слушатель - Еленка - не явился на экзамены. Сергею объявили благодарность в приказе и наградили именными часами. Он был очень доволен и ради такого случая закатил на катере торжественный ужин.

–  Не откажешься, капитан?

–  Можно, - сказал Иван.

Сергей пригласил всю комиссию, но пришли только Володька Пронин да парторг Пахомов. Пронин держался официально, говорил тосты, но быстро опьянел и стал пялить глаза на Еленку. Еленка развеселилась, краснела, закрывалась рукой.

Спьяну Пронин принимал Еленку и Сергея за молодоженов, лез с поздравлениями, журил, что скрыли правду.

–  Волжская свадьба!… - кричал он, требуя внимания.
– Катера - все в цветах! Музыка! Народное гулянье!… Товарищ Прасолов, возродим народные обычаи? Возродим?…

Пахомов пил мало. Вел с Иваном тихий мужской разговор о лесе, заработках, хозрасчете, который в порядке эксперимента хотели ввести на их запани с будущего года. Он не поддерживал этого новшества, хмурился:

–  Опять, значит, рубль гнать будем, да? А сознательность?

–  Без рубля тоже не проживешь.

–  Правильно. Но вот мне скажи: хорошо зарабатываешь?

–  Хватает.

–  Вот. Ты - передовой, ты из премий не вылезаешь. По высшей сеточке пятый год без промаха. Почему? Потому, что ты сам проценты даешь, а мы тебе - соответственно. А при этой самой новой экономике что будет? А то будет, что станешь ты, передовик, получать куда меньше, чем сейчас.

–  Почему?
– не понял Иван.

–  А потому. Сейчас откуда фонд зарплаты идет? Оттуда.
– Пахомов важно поднял к темному потолку толстый палец.
– Существуют утвержденные ставки, кому сколько полагается. А будет что? Будет фонд зарплаты исчисляться из прибылей, и станем мы его делить на всех чохом. А какой он будет, этот фонд, после всех отчислений? Неизвестно. А ну - запань прорвет? А ну - катер на мель сядет? А ну - еще что? Вот и получится шиш без масла.

–  Этого я не понимаю, - вздохнул Иван.
– Работать надо хорошо - и запань не прорвет, и на мель никто не сядет…

–  Комнату!
– вдруг заорал Пронин.
– Товарищ Пахомов, сделаем комнату молодоженам?

Иван поднял голову, удивленно посмотрел на Еленку. Она с веселым вызовом встретила его взгляд, и он сразу отвел глаза.

–  Комнату?
– Пахомов, не понимая, моргал белесыми ресницами.

–  Не надо им комнату, - глухо сказал Иван, уставясь в стол.

–  Нет, надо!
– озорно сказала Еленка.
– Очень даже надо!

–  Им - не надо, - упрямо повторил Иван.
– Старикам лучше дайте. Столько лет на барже…

Разошлись за полночь. Сергей пошел провожать. Еленка, напевая, убирала со стола. Иван начал стелить постель, спросил вдруг:

–  Поздравить можно?

–  С чем, Иван Трофимыч?

–  Ну, с этим… Комнату вон обещали. И вообще.

–  Можно, Иван Трофимыч.
– В Еленку вселился какой-то бес: хотелось озорничать.
– На свадьбу-то придете?

–  Ну что ж, поздравляю, - не глядя, сказал Иван и, забыв о постели, тяжело полез на палубу.