Иверский свет

попа.

Но — о ужас! На оранжевой спине угрожающе просту-

пили черные пятна.

Просачивание началось. Изловчившись, оранжевый кру-

тил ухо соперника и сам выл от боли — это было

его собственное ухо.

Оно перетекло к противнику.

Букашкина выпустили.

Он вернулся было в бухгалтерию, но не смог ее об-

наружить, она, реорганизуясь, принимала новые

формы.

Дома он не нашел спичек. Спустился ниже этажом.

Одолжить.

В чужой постели колыхалась мадам Букашкина. «Ты

как здесь?». «Сама не знаю — наверно, протекла

через потолок». Вероятно, это было правдой. По-

тому, что на ее разомлевшей коже, как на разо

гревшемся асфальте, отпечаталась чья-то пятерня

с перстнем. И почему-то ступня.

Вождь племени Игого-жо искал новые формы перехода

от феодализма к капитализму.

Все текло вниз, к одному уровню, уровню моря.

Обезумевший скульптор носился, лепил, придавая пред-

метам одному ему понятные идеальные очертания,

но едва вещи освобождались от его пальцев, как

они возвращались к прежним формам, подобно то-

му, как расправляются грелки или резиновые шари-

ки клизмы.

Лифт стоял вертикально над половодьем, как ферма

по колено в воде.

«Вверх-вниз!»

Он вздымался, как помпа насоса,

«Вверх-вниз».

Он перекачивал кровь планеты.

«Прячьте спички в местах, недоступных детям».

Но места переместились и стали доступными.

«Вверх-вниз».

Фразы бессильны. Словаслиплисьводнуфразу.

Согласные растворились.

Остались одни гласные.

«Оаыу аоии оааоиаые!..»

Это уже кричу я.

Меня будят. Суюг под мышку ледяной градусник,

Я с ужасом гляжу на потолок.

Он квадратный.

ночь

Сколько звезд!

Как микробов

в воздухе...

ПОТЕРЯННАЯ БАЛЛАДА

I

В час осенний,

сквозь лес опавший,

осеняюще и опасно

в нас влетают, как семена,

чьи-то судьбы и имена.

Это Переселенье Душ.

В нас вторгаются чьи-то тени,

как в кадушках растут растенья...

В нервной клинике 300 душ.

Бывший зодчий вопит: «Я — Гойя».

Его шваброй на койку гонят.

А в ту вселился райсобес —

всем раздаст и ходит без...

А пацанка сидит в углу.

Что таит в себе — ни гугу.

У ней — зрачки киноактрисы

косят,

как кисточки у рыси...

II

Той актрисе все опостылело,

как пустынна ее Потылиха!

Подойдет, улыбнуться силясь:

«Я в кого-то переселилась!

Разбежалась, как с бус стеклярус.

Потерялась я, потерялась! .»

Она ходит, сопоставляет.

Нас, как стулья, переставляет.

И уставится из угла,

как пустынный костел гулка.

Машинально она — жена.

Машинально она — жива.

Машинальны вокруг бутылки,

и ухмылки скользят обмылками.

Как украли ее лабазко!..

А ночами за лыжной базой

три костра она разожжет

и на снег крестом упадет

потрясение и беспощадно

как посадочная площадка

пахнет жаром смолой лыжней

ждет лежит да снежок лизнет

самолв! ушел — не догонишь

Ненайденыш мой, ненайденыш!

Потерять себя — не пустяк,

вся бежишь, как вода в горстях...

III

А вчера, столкнувшись в гостях,

я увижу, что ты — не ты,

сквозь проснувшиеся черты —

тревожно и радостно,

как птица, в лице твоем, как залетевшая

в фортку птица,

бьет пропавшая красота...

«Ну вот,— ты скажешь, — я и нашлась,

кажется...

в новой ленте играю... В 2-х сериях...

Если только первую пробу не зарубят!..»

ТУМАННАЯ УЛИЦА

Туманный пригород как турман.

Как поплавки милиционеры.

Туман.

Который век? Которой эры?

Все — по частям, подобно бреду.

Людей как будто развинтили...

Бреду.

Верней — барахтаюсь в ватине.

Носы. Подфарники Околыши.

Они, как в фодисе, двоятся.

Калоши?

Как бы башкой не обменяться!

Так женщина — от губ едва,

двоясь и что-то воскрешая,

уж не любимая — вдова,

еще — твоя, уже — чужая...

О тумбы, о прохожих трусь я...

Венера? Продавец мороженого!..

Друзья?

Ох, эти яго доморощенные!

Я спотыкаюсь, бьюсь, живу,

туман, туман — не разберешься,

о чью щеку в тумане трешься...

Ау!

Туман, туман — не дозовешься...

Как здорово, когда туман рассеивается!

ПРОТИВОСТОЯНИЕ ОЧЕЙ

Третий месяц ее хохот нарочит,

третий месяц по ночам она кричит.

А над нею, как сиянье, голося,

вечерами

разражаются

Глаза!

Пол-лица ошеломленное стекло

вертикальными озерами зажгло

...Ты худеешь. Ты не ходишь на завод,

ты их слушаешь,

как лунный садовод,

жизнь и боль твоя, как влага к облакам,

поднимается к наполненным зрачкам.

Говоришь: «Невыносима синева!

И разламывает голова!

Кто-то хищный и торжественно-чужой

свет зажег и поселился на постой... »

Ты грустишь — хохочут очи, как маньяк.

Говоришь — они к аварии манят.

Вместо слез —

иллюминированный взгляд.

«Симулирует», — соседи говорят.

Ходят люди, как глухие этажи.

Над одной горят глаза, как витражи.

Сотни женщин их носили до тебя,

сколько муки накопили для тебя!

Раз в столетие

касается

людей

это Противостояние Очей!..