Иверский свет

ком был — «формализм».

Для меня же «Гойя» — звучало «война».

В эвакуации мы жили за Уралом.

Хозяином дома, который пустил нас, был Константин

Харитонович, машинист на пенсии, сухонький, шустрый,

застенчивый, когда выпьет; он некогда увез у своего

брата жену, необъятную сибирячку Анну Ивановну. По-

этому они и жили в глуши, так и не расписавшись, опа-

саясь грозного мстителя.

Жилось нам туго. Все, что привезли, сменяли на про-

дукты. Отец был в ленинградской блокале. Говорили,

что он ранен. Мать, приходя с работы, плакала. И вдруг

отец возвращается—худющий, небритый, в черной гим-

настерке и с брезентовым рюкзаком.

Хозяин, торжественный и смущенный более обычно-

го, поднес на подносе два стаканчика с водкой и два

ломтика черного хлеба с белыми квадратиками нарезан-

ного сала — «со спасеньицем». Отец хлопнул водку, об-

тер губы тыльной стороной ладони, поблагодарствовал,

а сало отдал нам.

Потом мы пошли посмотреть, что в рюкзаке. Там бы-

ла тускло-желтая банка американской тушенки и книга

художника под названием «Гойя».

Я ничего об этом художнике не знал. Но в книге рас-

стреливали партизан, мотались тела повешенных, корчи-

лась война. Об этом же ежедневно говорил на кухне

черный бумажный радиорупор. Отец с этой книгой летел

через линию фронта. Все это связалось в одно страшное

имя «Гойя».

«Гойя» — так гудели эвакуационные поезда великого

переселения народа, «Гойя» — так стонали сирены и

бомбы перед нашим отъездом из Москвы, «Гойя» — так

•ыли волки за деревней, «Гойя» — так причитала сосед-

ка, получившая похоронку, — «Гойя»...

Эта музыка памяти записалась в стихи, первые мои

стихи. Сигнал первой моей книжки я привез ему в день

похорон.

Из-за перелома ноги Пастернак не участвовал в вой-

нах. Но добровольно ездил на фронт, был потрясен на-

родной стихией тех лет. Хотел написать пьесу о Зое

Космодемьянской, о школьнице и стихии войны.

Я с самых ранних детских лет

Был ранен женской долей.

Отношение к женщине у него было и мужским и юно-

шеским одновременно. Такое же отношение у него

было к Грузии.

Он собирал материал для романа о Грузии, с герои-

ней Ниной, периода первых христиан, когда поклонение

богу Луны органически переходило в обряды новой

культуры.

Как чувственны и природны грузинские обряды! По

преданию, святая Нина, чтобы изготовить пер-

вый крест, сложила крест-накрест две виноградные ло-

зы и перевязала их своими длинными срезанными воло-

сами.

В нем самом пантеистическая культура ранней поры

переходила в строгую духовность поздней культуры.

Как и в жизни, эти две культуры соседствовали в нем.

В его переписке тех лет с грузинской школьницей

Чуккой, дочкой Ладо Гудиашвили, просвечивает влюб-

ленность, близость и доверие ее миру.

Он никогда не кривил душой в оценках. Жалея зна-

комых, он иногда ахал: «Как ваша книга нравится Зине

или Лене!»

В*

— 259 —

Несколько раз, спохватившись, я пробовал начинать

дневник. Но каждый раз при моей неорганизованности

меня хватало ненадолго. До сих пор себе не могу про-

стить этого. Да и эти скоропалительные записи пропали

в суматохе постоянных переездов. Недавно мои домаш-

ние, разбираясь в хламе бумаг, нашли тетрадку — днев-

ник нескольких дней.

Чтобы хоть как-то передать волнение его голоса, по-

ток его живой ежедневной речи, приведу наугад не-

сколько кусков его монологов, как я записал их тогдз

в моем юношеском дневнике, ничего не исправляя, опу-

стив лишь вещи личного плана.

Вот он говорит восемнадцатого августа 1953 года на

скамейке в скверике у Третьяковки. Я вернулся тогда

после летней практики, и он в первый раз прочитал мне

«Белую ночь», «Август», «Сказку» — все вещи этого

цикла.

— Вы долго ждете? — я ехал из другого района —

такси не было — вот пикапчик подвез — расскажу о се-

бе — вы знаете я в Переделкине рано — весна ранняя

бурная странная — апрель — деревья еще не имеют

листьев а уже расцвели — соловьи начали — это кажет-

ся банально — но мне захотелось как-то по-своему об

этом рассказать — и вот несколько набросков — правда

это еще слишком сухо — как карандашом твердым—

но потом надо переписать заново — и Гете — было в

«Фаусте» несколько мест таких непонятных мне скле-

розных — идет идет кровь потом деревенеет — заку-

порка — кх-кх — и оборвется — таких мест восемь в

«Фаусте» — и вдруг летом все открылось — единым

потоком — как раньше когда «Сестра моя — жизнь»

«Второе рождение» «Охранная грамота» — ночью вста-

вал — ощущение силы — даже здоровый никогда бы

не поверил что можно так работать — пошли стихи —

правда Марина Казимировна говорит что нельзя после

инфаркта — а другие говорят это как лекарство — ну

вы не волнуйтесь — я вам почитаю — у Ахматовой

три инфаркта было — слушайте.

— «Сказку» я задумал как символ — Георгий или

Егорий Храбрый побеоюдает — освобождает от драко-

на — дракон в чешуе — а он в кольчуге — это как у

Пушкина — просто — жил на свете рыцарь бедный —

звонили из редакции — заинтересовались стихами — я

сказал пусть печатают три — «Рассвет» «Соловья-раз-

бойника» и «Засыпал снег дороги» —

А вот телефонный разговор через неделю: