Иверский свет

позавидовать этой хищной, фантастичной точности!

Меланжевый Микеланджело.

Примелькавшийся Микеланджело целлофанирован-

ных открыток, общего вкуса, отполированный взглядами,

скоростным конвейером туристов, лаковые «сикстинки»,

шары для кроватей, брелоки для ключей — никелиро-

ванный Микеланджело.

Смеркающийся Микеланджело—ужаснувшийся встре-

чей со смертью, в раскаянии и тоске провывший свой

знаменитый сонет: «Кончину чую... » «Увы! Увы! Я предан

незаметно промчавшимися днями».

«Увы! Увы! Оглядываюсь назад и не нахожу дня,

который бы принадлежал мне! Обманчивые надежды и

тщеславные желания мешали мне узреть истину, теперь

я понял это... Сколько было слез, муки, сколько вздо-

хов любви, ибо ни одна человеческая страсть не оста-

лась мне чуждой.

Увы! Увы! Я бреду, сам не зная куда, и мне страш-

но... » (Из письма Микеланджело.)

Когда не спасали скульптура и живопись, мастер об-

ращался к поэзии.

На русском стихи его известны в достоверных пере-

водах А. Эфроса, тончайшего эрудита и ценителя Ренес-

санса. Эта задача достойно им завершена.

Мое переложение имело иное направление. Повто-

ряю, я пытался найти черты стихотворного тропа, общие

с микеланджеловской пластикой. В текстах порой откры-

вались цитаты из «Страшного суда» и незавершенных

«Гигантов». Дух создателя был един и в пластике, и в

слове — чувствовалось физическое сопротивление ма-

Не только Петрарка, не только неоплатонизм были

поводырями Микеланджело в поэзии. Мощный дух Са-

вонаролы, проповедника, которого он слушал в дни мо-

лодости, — ключ к его сонетам: таков его разговор с

богом. Безнравственные люди поучали его нравствен-

ности.

Их коробило, когда мастер пририсовывал Адаму пуп,

явно нелогичный для первого человека, слепленного из

глины. Недруг его Пьетро Аретино доносил на его «лю-

теранство» и «низкую связь» с Томмазо Кавальери. Го-

ворили, "то он убил натурщика, чтобы наблюдать аго-

нию, предшествовавшую смерти Христа.

Как это похоже на слух, согласно которому Держа-

вин повесил пугачевца, чтобы наблюдать предсмертные

корчи. Как Пушкин ужаснулся этому слуху!

Не случайно в «Страшном суде» святой Варфоломей

держит в руках содранную кожу, которая — автопорт-

рет Микеланджело. Святой Варфоломей подозрительно

похож на влиятельного Аретино.

Галантный Микеланджело любовных сонетов, курти-

зирующий болонскую прелестницу. Но под рукой скульп-

тора постпетрарковские штампы типа «Я врезал Твой

лик в мое сердце» становятся материальными, он гово-

рит о своей практике живописца и скульптора. Я пытал-

ся подчеркнуть именно «художническое» видение

поэта.

Маниакальный фанатик резца 78-го сонета (в нашем

цикле названного «Творчество»).

В том же 1550 году в такт его сердечной мышце

стучали молотки создателей Василия Блаженного.

териала, савонароловский своенравный напор и счет к

мирозданию. Хотелось хоть в какой-то мере воссоздать

не букву, а направление силового потока, поле духовной

энергии мастера.

Идею перевести микеланджеловские сонеты мне по-

дал покойный Дмитрий Дмитриевич Шостакович. Вели-

кий композитор только что написал тогда музыку к эф-

росовским текстам, но они его не во всем удовлетво-

ряли. Работа увлекла меня, но к готовой музыке новые

стихи, конечно, не мо:ли подойти.

После опубликования их итальянское телевидение

предложило мне рассказать о русском Микеланджело и

почитать стихи на фоне «Скрюченного мальчика» из Эр-

митажа. «Скрюченный мальчик» — единственный под-

линник Микеланджело в России, — маленький демон

смерти, неоконченная фигурка для капеллы Медичи.

Мысленный каркас его действительно похож в про-

филь на гнутую напряженную металлическую скрепку,

где силы Смерти и Жизни томительно стремятся и разо-

гнуться, и сжаться.

Через три месяца в Риме Ренато Гуттузо, сам схожий

с изображениями сивилл, показывал мне в мастерской

своей серию работ, посвященных Микеланджело. Это

были якобы копии микеланджеловских вещей — и «Сик-

стины» и «Паолино», — вариации на темы мастера.

XVI век пересказан веком XX, переписан сегодняшним

почерком. Этот же метод я пытался применить в пере-

водах.

Я пользовался первым научным изданием 1863 года

с комментариями профессора Чезаре Гуасти и сердечно

благодарен Г. Брейтбурду за его любезную помощь.

Тот же Мандельштам говорил, что в итальянских стихах

рифмуется все со всем. Переводить их адски сложно.

Например, мадригал, организованный рефреном:

О 1Мо, о О'ю, о Р1о!

Первое попавшееся: «О боже, о боже, о боже!» —

явно не годится из-за сентиментальной интонации рус-

ского текста. При восторженном настрое подлинника

могло бы лечь:

О диво, о диво, о диво!

Заманчиво было, опираясь на католический культ

Мадонны, перевести:

О Дева, о Дева, о Дева!

Увы, и это не подходило. В строфах идет ощущаемое

почти физическое преодоление материала, ритм с одыш-

кой. Поэтому следует поставить тяжеловесное слово

«Создатель, Создатель. Создатель!» с опорно направ-

ляющей согласной «д». Ведь идет обращение Мастера

к Мастеру, счет претензий их внутри цехового по-

рядка.

Кроме сонетов с их нотой гефсиманской скорби и

ясности, песен последних лет, где мастер молитвенно