Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

Законченный роман автор направляет в редакцию журнала «Новый мир» и в Гослитиздат (в книге Е. Пастернака указана и редакция «Знамени») и долго не получает ответа. Что же касается экземпляра, переданного Д'Анджело, то он попадает коммунистическому издателю Дж. Фельтринелли, который вскоре известил Пастернака, что хочет издать роман и ищет переводчика. 30 июня 56 г., посоветовавшись с сыновьями, Пастернак ответил итальянскому издателю. Он писал, что рад тому, что роман появится и будет прочитан, но предупреждал: «Если его публикация здесь, обещанная многими нашими журналами, задержится, и Вы ее опередите, ситуация будет для меня трагически трудной». При этом Пастернак, однако, добавлял: «Мысли рождаются не для того, чтобы их таили или заглушали в самихсебе, но чтобы быть сказанными» и тем самым как бы благословлял издателя на печатание романа (631).[[Через Иностранную комиссию Союза писателей Пастернак предлагал «Доктора Живаго» и чешскому издательству, выразившего желание его напечатать. В ответ на просьбу Э. Казакевича и В. Каверина он отдал текст романа в предполагавшийся второй том альманаха «Литературная Москва». Предполагая возражения редакции, он писал Паустовскому: «Вас всех остановит неприемлемость романа, так я думаю. Между тем только неприемлемое и надо печатать» (632). В середине сентября 56 г. «Новый мир» отказался от печатанья «Доктора Живаго», обосновав свое мнение коллективным письмом, подписанным пятью членами редколлегии: А. Агаповым, Б. Лавреневым, К. Фединым, К. Симоновым, А. Кривицким. В письме отмечалось искажение в романе роли Октябрьской революции и той части русской интеллигенции, которая ее поддерживала. По воспоминанием Симонова, основной текст рецензии писал он, остальные потом вносили поправки и делали вставки от себя. Так текст, написанный Фединым, содержал обвинения доктора Живаго в гипертрофии индивидуализма, «самовосхвалении своей психической сущности» (632).

Пастернак делал вид, что рецензии не было, пригласил даже Федина на воскресный обед, с условием не говорить об отзыве. Имя его не подверглось пока официальным гонениям. (632). В Италии готовился сборник переводов его стихотворений. Подборка из восьми стихотворений была напечатана в сентябрьском номере «Знамени». Стихотворения Пастернака публикуются в «Дне поэзии», «Новом мире». В последнем предполагалась поместить и очерк «Люди и положения», четыре отрывка о Блоке. Р. Симонов поставил в театре Вахтангова «Ромео и Джулъетту» в переводе Пастернака (Ю. Любимов играл Ромео, Л. Целиковская — Джульетту). В МХАТе начались репетиции «Марии Стюарт» Шиллера (тоже в переводе Пастернака). Все вроде бы налаживалось. Сборник «Стихотворения и поэмы» должен был выйти весной 57 г. Даже с публикацией «Доктора Живаго», казалось, наметились сдвиги. В январе 57 г. был подписан договор с Гослитиздатом об издании романа. Редактором назначен А. В. Старостин. Вместе с главным редактором А. И. Пузиковым он приезжал в Переделкино уточнять сроки, договариваться о тексте. Пастернак соглашался на некоторые сокращения. В феврале издательство обратилось с просьбой к Фельтринелли подождать с публикацией до сентября, когда книга выйдет в Москве. Тот ответил 10 июня 57 г. согласием, обещал подождать до сентября, писал, что хочет уладить дело с советскими инстанциями без неприятностей и что он никоим образом не собирается делать из этого издания международный скандал.

И вдруг что-то переменилось. В июне стало известно, что сборник «Стихотворения и поэмы» печатать не будут. Осложнилось дело и с «Доктором Живаго». Пастернак писал об этом: «Здесь было несколько очень страшных дней. Что-то случились касательно меня в сферах, мне недоступных… Тольятти предложил Фельтринелли вернуть рукопись и отказаться от издания романа <…>Тот ответил, что скорее выйдет из партии, чем порвет со мной, и действительно так и поступил. Было еще несколько мне неизвестных осложнений, увеличивших шум» (640). Последовал вызов в ЦК, потом к Суркову. Устроили секретное заседание секретариата президиума Союза писателей по поводу романа, «на котором я должен был присутствовать и не поехал, заседание характера 37 года, с разъяренными воплями о том, что это явления беспримерное, и требованиями расправы…» (640). Состоялась встреча Пастернака в ЦК с Поликарповым, ведавшим идеологией. Перед встречей Пастернак отправил Поликарпову письмо. В нем говорилось, что роман — единственный повод, по которому ему не в чем раскаиваться; «Я написал то, что думаю и по сей день остаюсь при этих мыслях <…> он (роман — ПР) оказался сильнее моих мечтаний, сила же дается свыше, и таким образом, дальнейшая судьба его не в моей воле. Вмешиваться в нее я не буду. Если правду, которую я знаю, надо искупить страданием, это не ново, и я готов принять любое…“ (641). Потом пошли разные переговоры. Пастернака, по его словам, просили, чтобы он помог предотвратить появление книги в Италии и передоверил переговоры с итальянским издателям Гослитиздату. Предлагали потребовать вернуть рукопись для переработки. Он сделал это, хотя считал, что подобные просьбы напрасны, что они Ц“ вызовут обратное действие, подозрение в применении ко мне принуждений <…> За эти несколько дней, как бывало в таких случаях и раньше, я испытал счастливое и поднимающее чувство спокойствия и внутренней правоты…“ (641). Действительно, Фельтринелли не реагировал на просьбу Пастернака возвратить рукопись и приостановить издание. Перевод был закончен. Перед началом печатанья издатель обновил оборудование типографии и не согласен был ни на какие уступки.[[апрель 2009. В Тарту на конференции молодых исследователей с докладом» «Доктор Живаго“ в письмах Б. Л. Пастернака» выступала А. Попова из Москвы. Одно из них вносит интересную деталь в вопрос об его отказе приостановить издание романа. Пастернак писал: «Я поручаю ему [Фельтринелли] также рассказать, каким образом, желая заранее обезопасить себя от всякого постороннего вмешательства в мои планы, я его предупредил, чтобы он не обращал внимания на все, что я должен буду сказать ему против единственного и неизменного желания всей моей жизни (видеть „Живаго“ напечатанным), и чтобы он знал, что все противоречащие этому проявления нерешительности будут ложными документами, полученными под давлением, в той или иной степени грубым или мягким». Письмо заверили писатели М. Окутюрье, Э. Пельтье, Ж.-де Пруайар, Л. Мартинез, 19 января 1958 г.] Как показала дальнейшая судьба Фельтринелли, он оказался человеком решительных действий. Выйдя из коммунистической партии, он стал печатать «Цитатник Мао-Дзе-дуна», ездил в Боливию спасать Дебре и Че Гевару, был осужден за организацию взрыва кинотеатра, скрывался, субсидировал терроризм и был убит при таинственных обстоятельствах (641- 42). В октябре 57 г. в Италию ездил Сурков уговаривать издателя отказаться от печатанья романа, но из этого ничего не получилось. 15 ноября. 57 г. «Доктор Живаго» вышел по-итальянски (в Милане). Пастернак, видимо не без удовольствия, писал через месяц об этом: «Говорят, роман вышел по-итальянски, вскоре выйдет на английском языке, а затем на шведском, норвежском, французском и немецком, все в течение года». По мнению Пастернака, было бы разумнее для властей выпустить роман в России, даже в сокращенном, цензурованном виде, тогда бы выпуск полного его издания за границей не вызвал бы такого скандала (642).

Скандал на самом деле получился большим. Роман пользовался огромным успехом и вскоре, 23 октября 1958, Пастернак получил Нобелевскую премию «За выдающиеся достижения в современной лирической поэзии и на традиционном поприще великой русской прозы». Основания для такого решения были серьезные. По словам секретаря Нобелевского комитета Л. Гилленстена, Пастернак выдвигался на Нобелевскую премию ежегодно с 1946-го по 1950 год, а кроме того в 1953-м году. В 1957-м г. лауреат Нобелевской премии этого года, А. Камю, «уделил большое внимание Пастернаку в своей нобелевской речи и снова выдвинул его на премию в следующем году, это было восьмым разом». Весомые причины. Они противоречили более поздним советским утверждениям, что премия присуждена Пастенаку из современных конъюнктурных соображений. Не совсем понятно, что привело к коренному изменению первоначальной, относительно благоприятной реакции властей на роман. Не исключено, что события в Венгрии, которые сразу же накалили международную обстановку. Они происходили как раз с конца октября по декабрь 56 г. А первые упоминания «Доктора Живаго» на уровне высоких сферотносятся как раз к этому времени. О романе идет речь в Записке в ЦК… отдела Культуры ЦК КПСС от 1 декабря 56 г. «О современной литературе и драматургии». («О некоторых вопросах современной литературы и о фактах неправильных настроений среди части писателей»: «Б. Пастернак сдал в журнал „Новый мир“ и в Гослитиздат свой роман ''Доктор Живаго'' переправив его одновременно в итальянское издательство. Это произведение проникнуто ненавистью к советскому строю. Хотя роман Пастернака не был принят к печати, он имеет хождение в рукописи среди литераторов, а сам Пастернак пользуется в известных кругах, в частности среди студенческой молодежи, славой непризнанного гения. Недавно на филологическом факультете МГУ была выпущена стенгазета, которая заполнена безудержным восхвалением трех „величайших“ поэтов эпохи — Пастернака, Цветаевой и Ахматовой. Характерно, что никто из преподавателей-коммунистов не нашел в себе смелости открыто выступить против этих уродливых пристрастий студентов-филологов, раскритиковать и высмеять их дурные вкусы». (Бох124). Под запиской стоит первой подпись Поликарпова.

Члены Нобелевского комитета, понимая сложность ситуации, сформулировали мотивы присуждения премии весьма обтекаемо, не упоминая прямо «Доктора Живаго». Столь же обтекаемо Пастернак поблагодарил комитет за присуждение премии. Он писал, что награда, полученная советским писателем, будет гордостью для родной страны и ее литературы. Но всем все было ясно. А выступление государственного секретаря США Д.-Ф. Даллеса, не слишком тактичное, поставило точку над I. В нем прямо говорилось, что Нобелевская премия присуждена советскому гражданину Борису Пастернаку за роман «Доктор Живаго», осужденный и не напечатанный в Советском Союзе. Об этом поторопились доложить Хрущеву, буквально повторив формулировку Даллеса. После этого 23 октября 58 г. было принято специальное негласное (строго секретно) Постановление Президиума ЦК «О клеветническом романе Б. Пастернака». В нем речь шла о том, что присуждение Нобелевской премии роману, «в котором клеветнически изображается Октябрьская социалистическая революция, советский народ <…>строительство социализма в СССР, является враждебным по отношению к нашей стране актом и орудием международной реакции, направленным на разжигание холодной войны» (Бох130). В Постановлении предписывается, «организовать и опубликовать выступление виднейших советских писателей, в котором оценить присуждение премии Пастернаку как стремление разжечь холодную войну»; опубликовать в «Новом мире» и в «Литературной газете» письмо редакции «Нового мира», отправленное Пастернаку в сентябре 56 г, а также напечатать в «Правде“ фельетон, в котором “дать резкую оценку самого романа Пастернака, а также раскрыть смысл той враждебной кампании, которую ведет буржуазная печать в связи с присуждением Пастернаку Нобелевской премии». Всё было исполнено. В «Правде» появился фельетон «Шумиха реакционной пропаганды вокруг литературного сорняка» и передовая статья «Провокационная вылазка международной реакции». «Новый мир» и «Литературная газета» опубликовали письмо Пастернаку 56 г. Травля поэта получилась отменная. В ЦК и КГБ разрабатывались еще более строгие меры (лишение гражданства и пр.). Велась строгая слежка за всеми связями и контактами Пастернака, особенно с иностранцами. Дело решалось на самом высшем уровне. В архиве Президента Российской федерации сохранилась особая папка о Пастернаке (данные агентурной слежки за ним, его родными и близкими, протокол допроса и пр.) (Бох 610-11).

В книге сына Пастернака подробно отражены события, связанные с награждением его отца Нобелевской премией. В их доме ожидали гостей, когда пришел Федин и прошел в кабинет Пастернака. После его ухода жена нашла Пастернака в обмороке на диване. Федин уговаривал Пастернака отказаться от Нобелевской премии, иначе завтра против него начнется общественная кампания. 25 октября «Литературная газета» перепечатала рецензию редакции «Нового мира» о причинах отказа печатать «Доктора Живаго». 27 октября Пастернак был исключен из Союза писателей. Во всех газетах появились ругательные статьи о романе, полные проклятий и грубых передержек. Авторы прямо сознавались, что не читали роман. Но это им не мешало поносить его и его автора. Пастернак перестал читать газеты. Гослитиздату было запрещено заключать с ним договоры, что-либо переиздавать из его прежних произведений. Но поляки добились разрешения Пастернаку далее работать над переводом драмы Ю. Словацкого «Мария Стюарт». В эти страшные дни перевод оказался для поэта единственной отдушиной. Внешне Пастернак казался бодрым, шутил, в нем чувствовалась какая-то приподнятость… В Москву он поехал только на пятый день, 27 октября, вызванный на заседание секретариата Союза писателей. Но почувствовав, что не вынесет готовящегося ему судилища, он отказался пойти на заседание, послав письмо из 22 пунктов. В них кратко излагалось его отношение к «происшедшему недоразумению», объяснялись причины его поступков, согласие на цензурованное издание и критику. Пастернак продолжал считать присуждение ему Нобелевской премии высокой честью для себя и русской литературы, а деньги готов был пожертвовать в Фонд мира. В конце добавил, что не ждет справедливости и готов быть уничтоженным или высланным, но просит не торопиться с этим и помнить, что потом придется его реабилитировать. И последние слова письма: «Я вас заранее прощаю». 29 октября в Переделкино приехал академик М. А. Леонтович. В этот день в «Правде» появилась статья, подписанная шестью академиками, о выдающихся достижениях советских физиков, награжденных Нобелевскими премиями. В ней содержался расплывчатый абзац о том, что присуждение премий физикам было объективным, а по литературе — вызвано политическими соображениями. Леонтович счел долгом уверить Пастернака, что физики так не считают, а тенденциозные фразы в статье не содержались и были вставлены помимо их воли (648-49). Пастернак сказал, что это теперь не имеет значения, так как он сегодня утром послал в Швецию телеграмму об отказе от премии: «В виду того значения, которое приобрела присужденная мне награда в обществе, к которому я принадлежу, я вынужден от нее отказаться. Не примите в обиду мой добровольный отказ». В тот же день поликлиника Литературного фонда (из нее Пастернака не исключили или не успели исключить) прислала врача с набором лекарств, необходимых для оказания скорой помощи. А через два дня Общее московское собрание писателей единодушно(курсив мой — ПР) одобрило решение секретариата об исключении Пастернака из членов Союза писателей и обратилось к Президиуму Верховного Совета с просьбой о лишении его гражданства и высылке за границу (некоторые, возможно, считали последнее для Пастернака лучшим выходом).

Все это вызвало громкий. международный скандал. В защиту Пастернака был создан общественный комитет во главе с премьер министром Индии Дж. Неру. Тот позвонил Хрущеву по телефону и изложил свою точку зрения. После этого ТАСС гарантировал неприкосновенность личности и имущества Пастернака и «беспрепятственность его поездки в Швецию» (для получения Нобелевской премии, от которой он был вынужден отказаться??). По инициативе заведующего Отдела культуры ЦК Д. А. Поликарпова Пастернак подписал согласованные тексты обращений к Хрущеву и в газету «Правда» (650).. Далее глухая тишина и тревожная неизвестность. Работы нет. Перевод «Марии Стюарт» Словацкого лежит в Гослитиздате без движения. Из собрания сочинений Шекспира срочно изымаются переводы Пастернака. Договоры расторгаются. Театральные постановки перестают идти. Денег нет. А тут еще газетная ложь о полученных миллионах. Несколько поднимали настроение получаемые ободряющие письма, от двадцати до пятидесяти в день. Из-за границы, со всего мира еще больше. Но нужды это не уменьшало. «Неужели я недостаточно сделал в жизни, чтобы в 70 лет не иметь возможности прокормить семью?», — спрашивал он (651). Стихотворение «Нобелевская премия»:

Я пропал, как зверь в загоне, Где-то люди, воля, свет, А за мною шум погони, Мне наружу хода нет

Ощущение мучительной боли. Пережитое давление властей, вынужденные уступки, отказ от премии, публичные заявления, — всё это оказалось ненужной жертвой. И тем не менее вера в будущее, не для себя, для других людей, сохранилась:

Но и так, почти у гроба, Верю я, придет пора — Силу подлости и злобы Одолеет дух добра.

(652)

11 февраля 59 г. перевод на английский язык стихотворения «Нобелевская премия» был напечатан в газете «Нью Стейтсмен». После этого Пастернака вызывали к Генеральному прокурору Руденко. Ему предъявили обвинение по статье 64 (в измене Родине), пригрозили арестом, если будет встречаться с иностранцами. Здоровье становилось все хуже. Начались постоянные боли в спине. В 20 —х числах апреля 60-го года он слег в постель. Кардиограмма показала инфаркт. В больницу Пастернак лечь отказался. 26 мая сделан рентген и поставлен диагноз: рак легких. За день до смерти он жаловался, как мучает его сознание незначительности того, что он сделал, двусмысленности мирового признания, которое обернулось полной неизвестностью на родине. 30-го мая 1960 года Пастернак скончался. У себя дома, не в тюрьме или лагере, не расстрелянный, «член Литфонда», как было написано в единственном в СССР кратком сообщении «Литературной газеты» об его смерти.

Разобрали венки на веники, На пол часика погрустнели. Как гордимся мы, современники, Что он умер в своей постели! (А. Галич «Памяти Б. Л. Пастернака»)

Погиб еще один великий поэт в длинном списке жертв. На этот раз во время так называемой «оттепели».

В той же Записке Отдела культуры ЦК КПСС от. 1 декабря 56 г., направленной в ЦК, где начинается травля романа «Доктор Живаго», затрагиваются и общие проблемы современной литературе и драматургии. Знаменательно и ее название: «О некоторых вопросах современной литературы и о фактах неправильных настроений среди части писателей» (Бох 121). Она составлена уже после XX съезда партии и внешне ориентирована на его решения, и, тем не менее, демонстрирует прежнее отношение властей к литературе, как бы подводя итог за последние годы и указывая перспективу на будущее. В ней идет речь о том, что съезд выдвинул задачу создания глубоких полноценных произведений о нашей современности, о сближении с жизнью народа, преодолении отрыва части писателей от жизни трудящихся, борьбы за коммунизм. По мнению авторов Записки, пока поставленная задача реализуется слабо. Эта мысль ими подтверждается обзором современной литературы: писатели старшего поколения В. Катаев, Ф. Панферов, С. Щипачев, В. Кожевников и другие. публикуют свои воспоминания 40-летней давности; преобладают пьесы на семейно-бытовые темы; в сборнике «День поэзии» напечатано большое количество стихов незначительного общественного содержания; в некоторых из них ощущаются настроения пессимизма и растерянности; в других произведениях не нашли отражения важнейшие вопросы современности; появилась тенденция рассматривать культ личности «как закономерное порождение социалистического строя», желание найти «в нашем обществе социальные силы, породившие его».

В Записке говорится о полемике по поводу романа Дудинцева «Не хлебом единым»: в руководстве Союза писателей о нем высказываются противоположные мнения; говорят, что в романе удачно обрисованы типы дельцов, карьеристов; главный же недостаток его в том, что этой сплоченной группе отрицательных персонажей противостоят положительные — как правило, душевно надломленные, занимающие оборонительные позиции (приводятся примеры); всё это дает возможность «нездоровым элементам» использовать роман «для клеветнических измышлений», «якобы советская социалистическая система не способствует творчеству и новаторству, порождает косность и бюрократизм»; тон такому «клеветническому истолкованию» задал Паустовский, утверждающий, что роман зовет на бой против чиновников, захвативших управление всей нашей жизнью (цитаты из Паустовского); выступление его, полностью перепечатанное в стенгазете физического факультета МГУ, разжигающее нездоровые настроения среди студентов, послужило сигналом для «различных нездоровых и озлобленных элементов», также комментирующих Дудинцeва.