Из истории русской, советской и постсоветской цензуры

В Записке отмечается стремление некоторых лиц «освободиться» от всякого влияния партии и государства на развитие искусства. Как пример приводится статья Б. Назарова и О. Гридневой в журнале «Вопросы философии», направленная «на отрицание самой идеи партийного руководства искусством»; против «партийности искусства и принципов социалистического реализма» выступают в «Литературной газете» и «Новом Мире» авторы других статей, в первую очередь И. Грабарь, А. Каменский, Н. Гудзий.

В Записке идет речь об идеологических постановлениях второй половины сороковых годов: в настоящее время «большую остроту приобретает <…> вопрос о партийных решениях о литературе и искусстве, принятых в 1946–1948 гг.». О том, что К. Симонов критиковал их, выступая перед заведующими кафедр советской литературы; он говорил, что «наряду с верными в этих документах содержатся неверные положения, ориентирующие нашу литературу и критику на путь лакировки и сглаживания жизненных конфликтов». Даже такая половинчатая, умеренная критика вызывает возражения авторов Записки. Признавая обоснованность некоторых замечаний Симонова, они делают упор на то, что постановления конца 40-х гг. совершенно правильны и «в важнейших своих положениях сохраняют свое значение и сегодня. Борьба за высокую идейность литературы, против аполитичности, безыдейности, пессимизма, низкопоклонства <…> всё это было и остается важнейшей задачей деятелей литературы и искусства» (Бох124).

В Записке сообщается о письме в ЦК КПСС группы писателей и деятелей искусства (Панферова, Исаковского, Вучетича, Герасимова, Царева; не удержались от доноса — ПР), которые отмечают, что в творческих организациях «подняли головы остатки разгромленных в свое время партией группировок и течений»; они ведут открытую атаку на основы нашего мировоззрения, на социалистический реализм, на руководство литературой и искусством; активизируются писатели, «которые и раньше с недоверием относились ко всему, что делается в нашем обществе» (как пример приводится Пастернак, его роман «Доктор Живаго»).

Для устранения существующих недостатков авторы Записки отдела культуры считают необходимым: 1. Разъяснить секретарям Правления Союза писателей, «что они обязаны организовать и возглавить» выступления на дискуссиях, собраниях, в печати в защиту политики партии в области литературы и искусства, мобилизовать творческие силы писателей на решение задач, поставленных XX съездом. 2. поручить редакции газеты «Правда» выступить с редакционной статьей, чтобы разъяснить в свете решений XX съезда отношение партии к партийным постановлениям, принятых в 46–48 гг. (т. е. объяснить, что они остаются в силе- ПР). Печать откликнулась: появилось 3 статьи в «Правде», осуждающие «неправильные настроения» интеллигенции, в частности сборник «Литературная Москва». (Бох 124, 610).

Мы привели сравнительно ранние примеры цензурной политики при Хрущеве средины 50-х годов. Такого же рода она остается в конце хрущевского правления, в 60-е гг. (даже имена «прорабатываемых» отчасти те же). Об альманахе «Тарусские страницы». Он вышел в Калуге в октябре 61 г. под редакцией Паустовского и других. Там стихи и проза Цветаевой, стихи и поэмы Б. Слуцкого, Д. Самойлова, Н. Коржавина, Н. Заболоцкого, проза Б. Окуджавы, В. Максимова, Ю. Казакова и др. Кому-то из «руководства» пришла охота раскрыть альманах и углубиться в чтение. Начальство ужаснулось. 9 января 62 г. в «Литературной газете» напечатана статья Е. Осетрова «Поэзия и проза „Тарусских страниц“». Не очень резкая («во многом привлекательная и умная книга»). Но с выводом: слабость современной тематики — главный недостаток альманаха. Этого было достаточно. Калужский обком КПСС объявил выговоры директору Калужского книжного издательства и главному его редактору. Затем степень взысканий усиливалась. «Виновные» увольняются… Вопрос рассматривается на заседании Бюро ЦК КПСС по РСФСР. Готовится специальное постановление о «Тарусских страницах». Составляется Записка к проекту постановления бюро ЦК по поводу выхода в свет сборника «Тарусские страницы». 1 февраля 62 г. В Записке отмечается: в конце прошлого года Калужское книгоиздательство выпустило сборник «Тарусские страницы» (редакция Паустовского и др… — перечисление). Там есть произведения хорошие (перечисляются имена, ныне совершенно забытые; самое известное — Ю. Крымова, его рассказ «Подвиг»). Но многое в сборнике на низком идейно-художественном уровне (Окуджава «Будь здоров, школяр», В. Максимов «Мы обживали землю», рассказы Ю. Казакова, поэма В. Корнилова «Шофер»). Они «пропитаны неверием в человека, изображают советских людей ущербными, показывают нашу действительность в искаженном виде». Говорится о натуралистическом копировании фактов, смаковании теневых сторон, клевете (дается относительно подробный пересказ и цитаты). Авторы отдела «Публикации» обвиняются в том, что они «стремятся затушевать ошибочные стороны отдельных писателей» (Всев. Иванов сравнивает Цветаеву с Некрасовым). Многие стихи Цветаевой, помещенные в сборнике, проникнуты тоской и пессимизмом. Паустовский восторженно пишет о Бунине, «ни слова не сказав об его идейных заблуждениях». В «Воспоминаниях…» А. Гладкова о Мейерхольде, где приведены новые интересные факты, в целом содержится то же некритическое отношение к противоречиям его творчества. Стихотворение Н. Заболоцкого «Прохожий» — «проповедь безысходности и упадочнических настроений». О шумной рекламе сборника. О том, что Калужский обком дважды обсуждал его, осудил и вынес соответствующие взыскания. Об ошибке секретаря обкома, разрешившего выпуск сборника. Проект Записки за двумя подписями. Одна из них — Е. Лигачева, заместителя заведующего Отделом пропаганды и агитации. Проект поручили переработать в течение 7 дней и вынести вопрос на Бюро ЦК… по РСФСР, которое 22 февраля 62 г. приняло постановление о наказании лиц, причастных к выходу сборника. Позднее Паустовский добился приема у Хрущева и тот отменил это постановление (Бох135-38, 611-12).

Знаменательна реакция властей на отклики честных людей, у которых критика культа Сталина пробудила какие-то надежды, заставила задуматься о своей судьбе, об окружающей действительности. Как пример можно привести статью А. П. Свободина «Перечитывая диссертацию» (письмо историку). Там идет речь о том, почему в последнее время автор не пишет и не печатается. Он вполне бы мог входить в «обойму», но не хочет этого. Просто думает, перебирает свое прошлое. Об огромном значении XX-го съезда, ориентировке на Ленина («как поразительно много он предвидел»). О своих прошлых статьях, опусах об Иване Грозном, Петре. В них нет ничего, «кроме „опрокинутого в прошлое“ культа личности». О своей диссертации «Большевики Н-ской губернии в борьбе за Советскую власть». Она ориентирована, по признанию Свободина, на заданный заранее результат: показать триумфальное шествие советской власти. В ней много умолчаний, в целом дается искаженная картина, сказывается тенденциозность, догматизм мышления, стремление «соответствовать образцам». Автор вспоминает множество подобных работ: о реакционности Шамиля, отсталости народников и пр. Вчера в библиотеке ему сказали, что есть уже три диссертации о вреде культа личности в исторической науке. Он не может с доверием относится к таким работам, к их создателям. Слишком быстро они перестроились. О том, что он перечитывает Ленина. Друг его упрекает, что он ничего не делает. Автор возражает: «никогда я так много не работал, как в эти полгода: я думал!».

Так думали в то время многие. Поверили, что начались коренные изменения. Вступали в партию (З. Г. Минц, Б. Ф. Егоров; может быть, и я с Ю. М. Лотманом вступили бы, если бы не сделали это ранее, в армии, во время войны).. Вскоре от таких наивных надежд не осталось и следа. Но нас интересует в данном случае другое: как реагировали власти на статью Свободина. Ее принял к публикации заведующий отделом науки «Литературной газеты» А. З. Афиногенов, который за это снят с должности. Проведено экстренное собрание работников редакции. Последовали «другие санкции»: В. А. Кочетову, редактору «Литературной газеты», все эти меры показались недостаточными и он 12 августа 60 г, отослал статью секретарю ЦК КПСС П. Н. Поспелову, сопровождая ее следующей запиской: «Посылаю эту отвратительную „исповедь“. Что выдумали и хотели просунуть в газету. В. Кочетов». Конечно, статью не напечатали и до цензуры она не дошла. Позднее Свободин стал известным драматургом, написал историческую пьесу «Народовольцы», поставленную театром «Современник», имевшую большой успех в 60-е гг. (Бох 541-7, 632).

Остановимся на более длительной, трагической истории отношений с властями писателя Василия Гроссмана. Начало ее относится к сталинским временам, но кульминационный момент наступил как раз во время правления Хрущева. Чтобы не дробить материала, мы будем говорить о ней в одном месте, в настоящей главе. Почти вся жизнь и творчество Гроссмана связаны с цензурными гонениями. Он принадлежал к числу так называемых писателей. старшего поколения. По окончании химического факультета Московского университета работал в Донбассе, химиком-аналитиком на шахте. Написал повесть о шахтерах, «Глюкауф», со счастливым концом (как и было положено). Но там шла речь и о тяжелой жизни горняков. Отправил повесть Горькому. Тот остался недоволен: «Автор рассматривает факты, стоя на одной плоскости с ними; конечно, это тоже „позиция“, но и материал, и автор выиграли бы, если бы автор поставил перед собою вопрос: „Зачем он пишет? Какую правду утверждает? Торжества какой правды хочет?“» Уже в начале 30-х гг. Горький критиковал Гроссмана, как и других писателей (Афиногенова), с позиций «социалистического реализма», еще не провозглашенного, требуя не «правды», а «правды в ее революционном развитии», т. е. лжи. Уже первый опыт Гроссмана вызвал осуждение, хотя субъективно автор был далек от всякой оппозиционности.

Известность Гроссману принес небольшой рассказ, напечатанный в апреле 34 г. в «Литературной газете», «В городе Бердичеве» (эпизод гражданской войны; о беременной женщине-комиссаре, скрывающейся от белых в маленьком еврейском городке). Всё в рассказе не выходило из позволенных норм, но, вероятно, еврейская тема раздражала начальство, хотя в 34 г. этого было недостаточно, чтобы рассказ запретили. Позднее по рассказу поставлен один из прекрасных фильмов, «Комиссар», долгие годы пролежавший «на полке» (см. о нем в главе о Брежневе). С похвалой отозвались о рассказе Бабель и Булгаков. Последний писал: «Как прикажете понимать, неужели кое-что путное удается все-таки напечатать?»

Переезд Гроссмана в Москву. Относительное благополучие после полунищей жизни в Донбассе. Роман «Степан Кольчугин», имевший успех. Война. Фронт. Сотрудник «Красной звезды». Сталинград. Передовая линия фронта. Сталинградские очерки, регулярно печатавшиеся в «Красной звезде». Сталин приказал перепечатать один, «Направление главного удара», в «Правде», хотя не любил Гроссмана (еще до войны лично вычеркнул «Степана Кольчугина» из списка произведений, представленных на Сталинскую премию, когда все члены комитета по Сталинским премиям голосовали за). Огромный успех военных очерков Гроссмана. Эренбург писал ему: «Вы теперь можете получить всё, что попросите». Но Гроссман ни о чем не просил. Таким он был всегда, на протяжении всей жизни. Повесть «Народ бессмертен». Даже в период его преследования повесть не вычеркнули из списка лучших произведений о войне.

Во время войны Гроссман остается, в основном, в рамках официальности (мы уже говорили о позиции интеллигенции, писателей в начале войны). Он считает, что война смывает сталинскую грязь с лица России, очищает страну от крови невинно раскулаченных, крови 37 г., «бльшого террора». С 43 г. Гроссман начинает писать роман «За правое дело», тоже не оппозиционный. Одна из ведущих тем его: «Партия, ее Цека, комиссары дивизий и полков, политруки рот и взводов, рядовые коммунисты в этих боях организовали боевую и моральную силу Красной армии». Позднее, при издании за границей романа Гроссмана «Жизнь и судьба», автор неподписанной заметки «От издательства» утверждал, что до этого романа Гроссман был обычным благополучным советским писателем, что роман «За правое дело — обыкновенное произведение сталинского времени, в одном ряду с „Белой березой“ Бубеннова, „Днями и ночами“ Симонова и других подобных произведений. С. Липкин, друг и биограф Гроссмана (книгу которого я использую в своем курсе), решительно возражает против такого толкования. С его точки зрения, Гроссман никогда не был благополучнымсоветским писателем. Но он понадобился во время войны: одни оказались в тылу, другие отсиживались в штабах, а скромный, близорукий, но бесстрашный Гроссман, как и его друг — гонимый Андрей Платонов, находился на передовой, нес бесстрашно свою службу, создавая замечательные очерки о Сталинградской битве. За это его хвалили, но еврейская тема продолжала начальство раздражать. Еще во время войны очерк Гроссмана „Украина без евреев“ с большим трудом был напечатан во второстепенном издании. А Гроссман продолжал о них писать. В начале 45 г. в „Литературной газете“ напечатана с его слов записанная заметка о деятельности Комитета писателей, ученых и общественных деятелей Америки, возглавляемого Альбертом Эйнштейном и писателем Шолом Ашем, по расследованию злодеяний фашистов над мирным населением оккупированных стран, в том числе над еврейским. Комитет приглашал Еврейский антифашистский комитет в Москве принять участие в этой работе, в подготовке так называемой „Черной книги“ (Берз 126). Главным организатором, редактором, собирателем советского раздела „Черной книги“ вместе с Эренбургом становится сам Гроссман. Готовый макет раздела пошел под нож в 46 г. (еще до разгрома Еврейского антифашистского комитета в 48 г., ареста его руководителей, гибели Михоэлса). Опубликован лишь в 93 г. Еврейской теме посвящен и очерк „Тремблинский ад“, напечатанный в журнале „Знамя“ в 45 г., но не переиздававшийся потом при жизни Гроссмана никогда, не включавшийся ни в один его сборник (исключение — крошечный выпуск Военного издательства в 45 г.; говорили, что специально к Нюренбергскому процессу (Берз.136-7).