Из тьмы

Теперь ему предстояло произнести речь. Он не хотел этого делать; он скорее получил бы еще один удар по уху. Но это тоже было частью церемонии, и поэтому он не мог этого избежать. Он встал на сиденье, обращенное к западу. Воцарилась выжидательная тишина.

“Жители Павилосты, жители Адутискиса, жители сельской местности, я горжусь тем, что стал вашим маркизом”, - сказал он. “Я жил среди вас. Я знаю, что вы за народ. Я знаю, что вы никогда не верили, что рыжеволосые будут править здесь вечно, и как вы усложняли им жизнь, пока они были здесь.”

Он получил приятную порцию аплодисментов. И я знаю, какой я лжец, подумал он. Да, многие местные жители выступали против людей Мезенцио. Но многие этого не сделали. У нескольких женщин в толпе волосы все еще были короче, чем у большинства, потому что их остригли после ухода альгарвейцев. У многих мужчин были крупные дела с оккупантами. Но он не хотел зацикливаться на этой части прошлого.

“Я сражался с альгарвейцами, как и ты”, - сказал он. “Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от твоих врагов. Теперь ты, возможно, знаешь, что король Гайнибу назначил меня на это место. Но я также скажу тебе, что сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить тебя от короля, если он когда-нибудь поступит несправедливо. Это долг дворянина перед своим народом, и я сделаю все, что в моих силах, чтобы выполнить его ”.

Больше приветствий, на этот раз громче и с большим энтузиазмом. В старые времена дворяне действительно были щитом против королевской власти - не в последнюю очередь потому, что герцоги, графы и им подобные не хотели отказываться ни от какой собственной власти. В наши дни знати было не так просто; короли стали сильнее, чем раньше. Но обещание того стоило.

Он дал еще одно обещание: “Я не буду бичом для ваших женщин, как бы сильно я ими ни восхищался. И я восхищаюсь ими так сильно, что женился на одной из них”.

Он помахал Меркеле и продолжал махать, пока она, наконец, не помахала в ответ. Это вызвало у него аплодисменты другого рода, более теплые и сочувственные. В его голове промелькнуло следующее: Я возьму все, что смогу получить. Он спрыгнул с высокого сиденья и дал крестьянину, который надавал ему пощечин, одну золотую монету и три серебряных. Сумма была такой же традиционной, как и все остальное в церемонии. Ему стало интересно, как это произошло впервые и как давно. Казалось, никто не знал.

Люди подходили, чтобы пожать ему руку, поздравить его - и начать спрашивать его суждения об их проблемах и ссорах. Раз за разом он говорил: “Позвольте мне узнать больше, прежде чем я отвечу вам”. Казалось, это удовлетворяло большинство потенциальных просителей, но не всех.

Меркела сказала: “Ты очень хорошо справился”.

“Спасибо”, - ответил Скарну. “Теперь, через двадцать лет, я встану там и произнесу еще одну речь. До тех пор, спасибо, нет”.

“Но разве это не часть того, что значит быть маркизом?” Спросила Меркела. “Даже сын шлюхи вроде Энкуру делал бы это время от времени. ‘Мой народ", - называл он нас, как будто мы были его собственностью. Но нам нравилось приходить в Приекуле, чтобы послушать его. Это давало нам передышку от того, чем мы занимались каждый день ”.

Скарну подумал об этом. Там, в Приекуле, дворяне были обычными людьми. Вспоминая некоторых людей в столице, Скарну знал, что сходство на этом не заканчивается. И, с королем Гайнибу на вершине социальной иерархии, одним графом или маркизом больше или меньше не имело большого значения.

Здесь, в сельской местности, все было по-другому. Здешние люди никогда не встретятся с королем и даже не увидят его. Так кто же тогда возглавляет колонну? Я существую, благодаря высшим силам. Я тот, на кого все будут смотреть.

Он медленно кивнул. “Ты права”, - сказал он Меркеле. “Я собираюсь выйти туда и показать себя, даже если я не очень хочу этого делать”.

“Это нужно сделать”, - серьезно сказала она.

“Хорошо”, - сказал Скарну. “Но это означает, что тебе тоже придется выйти и показать себя. В конце концов, ты - моя главная связь с этой частью королевства. Ты та, кто прожила здесь всю свою жизнь. Ты должна будешь помочь мне ”.

Меркела улыбалась, когда сказала Скарну, что ему нужно встретиться лицом к лицу с людьми. Улыбка исчезла, когда он предположил, что ей тоже нужно это сделать. Туфля по-другому жала ей на ноге. Хотя ей и потребовалось время, чтобы собраться с мыслями, она тоже кивнула. Скарну ожидал, что она так и сделает. Он обнял ее. В одном он был абсолютно уверен: она ни от чего не убегала.

Мать Сабрино умерла, когда он сражался на Шестилетней войне. Он получил разрешение из сострадания пойти домой и посмотреть, как ее положат на погребальный костер, но его не было там во время ее последней болезни. Его отец прожил еще пятнадцать лет, прежде чем скончался от медленной, мучительной, изнуряющей болезни. Он вспомнил, как однажды зашел в комнату больного и понял, что то, что он увидел на лице старика, было смертью.

Теперь он смотрел на Алгарве. То, что он увидел на лице своего королевства, было смертью.

Недалеко к западу от драконьей фермы его крыла распадалась последняя альгарвейская армия, сдерживающая орды ункерлантцев от Трапани. То, что она распадалась, его не удивило. Если уж на то пошло, сюрприз заключался в том, как долго она держалась вместе и как сильно пострадала от солдат Свеммеля. В его крыле, численностью в шестьдесят четыре дракона, восемь были готовы взлететь прямо сейчас. Они летели, летели и летели. Они сделали все, что могли, несмотря на усталость, несмотря на отсутствие киновари. Каждый альгарвейец в форме сделал все, что мог.

Королевство все равно умирало. Недостаточно альгарвейцев осталось в военной форме, чтобы иметь значение.

“Может быть, нам следует отойти в сторону, сдаться, позволить ункерлантцам и проклятым островитянам покончить с нами”, - сказал Сабрино капитану Оросио, когда они ели черный хлеб и пили спиртное в жалкой маленькой палатке, которую какой-то придурок из Трапани наверняка записал на карте как штаб-квартиру крыла полного состава. “Тогда все было бы сделано, и королевство не было бы растоптано, как голый человек, пытающийся противостоять стаду бегемотов”.

Оросио оторвал взгляд от своей кружки. “Полковник, вам лучше быть осторожным в том, что вы говорите, и с кем вы это говорите”, - ответил он. “Даже сейчас - может быть, особенно сейчас - ты не можешь говорить о том, чтобы сдаться. Они схватят тебя за измену и сожгут”.

В смехе Сабрино была вся горечь мира. “И это многое изменило бы для меня или для Алгарве. Я все равно не думаю, что это произойдет. Мезенцио собирался вознести нас к высшим силам. Вместо этого он опустил нас к нижестоящим силам, и он не успокоится, пока они не съедят каждого из нас, кто прелюбодействует ”. Он сделал глоток. Духи держались, если ничего другого не помогало. “Теперь осталось недолго”.