Избранное в двух томах. Том 2

чувствовал точно так же, как наши авиационные ведущие инженеры.

Впрочем, удивляться этому сходству не приходилось. Ведь действительно в

работе экспериментаторов на любых летательных аппаратах общего по крайней

мере не меньше, чем различного. Все правильно, так оно и должно было быть. .

Впоследствии я слышал и читал немало высказываний Константина

Петровича по самым разным вопросам — начиная с узкопрофессиональных

(«Является ли старт с орбиты спутника Земли обязательным условием полета к

Луде и планетам?») и кончая такими, как, скажем, философия творчества («С чего

начинается истинный акт творчества?»). И всякий раз любовался — даже в тех

случаях, когда был не во всем согласен с ним, — самой манерой, стилем его

мышления, в котором строгая логичность и прочная подкрепленность

обширными фактическими знаниями неожиданно сочетается с оригинальностью, нестандартностью подхода к явлениям жизни. В этом у него много общего с его

коллегой Борисом Викторовичем Раушенбахом (хотя если говорить об их

взглядах на какие-то конкретные вопросы, то они могут оказаться диаметрально

проти-

371

воположными — именно вследствие того, что обоим присуще выраженное

индивидуальное своеобразие мышления).

Интересно восприятие Феоктистовым личности С. П. Королева. В беседе с

кинорежиссером А. Михалковым-Кончаловским на вопрос, испытывал ли он на

себе влияние какого-то большого мастера, Феоктистов, много лет проработавший

рука об руку с Королевым, отвечает вопреки всем ожиданиям читателей (а также, как мне кажется, и самого задавшего вопрос собеседника): «.. если говорить о

влиянии Сергея Павловича Королева. . не могу сказать, что я у него учился, —

бессмысленно учиться тому, что дается, наверное, от природы. Я могу только

завидовать.. Вот уж кто мог предсказать большинство поправок, организовать

защиту проекта и обеспечить правильную «траекторию замысла». Он обладал

великолепным умением.. доводить дело до успеха».

Однажды, не помню уж, в связи с чем, мы разговорились с Феоктистовым о

содержании деятельности конструктора, возглавляющего какой-то творческий

коллектив. Так сказать, о главном конструкторе вообще, о том, что он должен

знать и уметь непременно, а что — необязательно. В ходе разговора я рассказал

об одном авиационном главном конструкторе, человеке, вне всякого сомнения, чрезвычайно знающем и талантливом, способном породить множество

интересных идей, но по характеру своему начисто неспособном поддержать и

активно пустить в дело самую что ни на есть полезную идею, если она высказана

другим человеком. Про этого главного конструктора очень точно заметили, что

он может быть только отцом хорошей идеи, но ни в коем случае не ее отчима И

тут Константин Петрович сразу же вспомнил Королева:

— Вот как раз этим Сергей Павлович владел в совершенстве! Умел оценить

по достоинству хорошую идею, обогатить ее, поставить на вооружение всего КБ

— и возглавить ее реализацию. Совсем не гнался за тем, чтобы считалось, что все

толковые идеи исходят только лично от него. Это его мало интересовало.

Мало интересовало!. А что же интересовало больше? Какие вообще стимулы

толкают человека на то, чтобы заниматься своим делом? Именно этим, на всю

жизнь избранным — и никаким другим. Теми же космическими исследованиями, например.

372 Сам Королев, насколько мне известно, о себе в этой плане никому не

рассказывал. Правда, близкие ему люди некоторые соображения на сей счет

имела. Вспомним хотя бы парадоксальную гипотезу Раушенбаха («Если бы

сейчас Сергей Павлович был совсем молодым человеком.. он не пошел бы в

ракетную технику. Пошел бы в какое-нибудь другое, совершенно новое дело...»).

Значит, элемент новизны?

Наверное, не только он. Но, без сомнения, в том числе и он! Тут, кстати, гипотеза Раушенбаха находит поддержку — уже безотносительно к личности

Королева — у его коллег.

Во всяком случае, Феоктистов в беседе с журналистом Н. И. Маром прямо

сказал, что «человек строит космический корабль, чтобы взглянуть на Землю из

заоблачных высот, побывать на других планетах. Человек хочет проникнуть в

новые, ранее неведомые ему, бесконечно далекие сферы. Его влечет жажда

поиска, потребность знать. . Я убежден, что, готовясь к плаванию на своих

каравеллах, Христофор Колумб в какой-то степени втирал очки королю и

королеве, когда говорил о заокеанских сокровищах.. Он просто искал и хотел

найти нечто новое. Любознательность, любопытство были и остаются одними из

важнейших рычагов человеческого прогресса». Почти то же самое говорил

Константин Петрович и в уже упоминавшейся беседе о Михалковым-Кончаловским: «.. было очень любопытно делать первый корабль, на котором

сможет полететь человек. Это стремление возникло очень давно и тоже, может

быть, как желание удовлетворить собственное любопытство. Возможно, осознание общественной значимости дела не всегда приходит сразу».

Любознательность. . Любопытство... Не зря, видимо, с таким осуждением

говорил Пушкин: «Мы ленивы и нелюбопытны».

Правда, расхожая мораль придерживается на сей счет другой точки зрения:

«Любопытство — порок».

Но тут, наверное, все зависит от того, куда направлено любопытство

человеческое: одно дело — в замочную скважину, и совсем другое — в

космическое пространство.

Ну, а что, если отвлечься от вопроса о личных стимулах, заставляющих

многих незаурядных людей от-

373

давать себя делу космических исследований, и обратиться к той самой

общественной значимости этого дела», осознание которой, как заметил

Феоктистов, не всегда приходит сразу, но в конце концов все же приходит?

Иными словами — какая нам и нашим согражданам польза от освоения