Избранное в двух томах

достаточно скоро.

Но считать в таком виде машину доведенной явно не приходилось. А ее ведь

уже выпускали серийно! Как же это могло получиться?

Едва самолет, успокоенный несколькими энергичными движениями рулей, замер в режиме набора высоты, я обернул свою несколько растерянную

физиономию к соседу — ведущему инженеру конструкторского бюро.

— Чего вы так смотрите? — забеспокоился он.

— Как вы считаете: пилотажные свойства у нее Доведены? Ничего лечить не

надо? — дипломатично спросил я, сделав при слове «нее» неопределенное

движение головой в сторону штурвала, приборной доски и носа машины.

Мой сосед удовлетворенно хмыкнул:

— Все в порядке. Ее облетывал.. — тут он назвал фамилию одного из моих

товарищей, уже в то время прочно стоявшую в списке первой пятерки лучших

испытателей страны. — Он сказал после полета, что все отлично, машина

превосходная.

372 По-видимому, выражение удивления на моем трепетном челе усилилось, ибо

ведущий инженер счел нужным повторить:

— Так и сказал.

— И написал в летной оценке?

— И написал в летной оценке.

Мы полетели дальше. Самолет, требующий неусыпного внимания на взлете, не стал смирнее ни на крейсерских режимах полета, ни на виражах, ни на

посадке. Для массового летчика он был, бесспорно, сложноват.

На земле я спросил у коллег:

— Как могло получиться, что такой старый зубр умудрился не разобраться в

столь очевидном деле?

И получил неожиданный ответ:

— А мы его уже спрашивали. Он сказал: «Захотелось сработать на фирму.. »

Сработать на фирму — иными словами, помочь конструктору самолета, не

теряя времени на всякие исследования, искания, доводки, переделки, быстренько

воткнуть машину в серию. Это всегда приятно, и, конечно же, заключение

летчика, открывающее ворота к подобной возможности, всегда способствует

установлению самых радужных взаимоотношений между ним, летчиком, и

конструктором.

Излишне говорить, что на самом деле в подобной ситуации происходит

срабатывание не на фирму, а против фирмы: пилотажные недостатки самолета

рано или поздно (счастье еще, если рано!) неизбежно выявятся в жестоком опыте

широкой эксплуатации, и все недоделанное на опытном экземпляре придется с

несравненно большим трудом делать на серийных машинах. Мороки при этом

достанется всем и в первую очередь самому конструкторскому бюро. Правда, остается надежда (сложны извивы человеческой психики!), что раздражение

конструктора по поводу означенной мороки выльется не на покривившего душой

летчика, а на тех будущих критиков, которые «выдумали какие-то недостатки в

прекрасной машине». Если одни люди говорят нам приятное, а другие —

неприятное, всегда хочется считать, что правы первые.

Эксплуатировать эту человеческую слабость соблазнительно. Иногда —

например, ухаживая за интересной дамой и зная всю силу действия самых, казалось бы неправдоподобных комплиментов, — прости-373

тельно надобному соблазну и поддаться. Во всяком случае, существенного урона

интересам общества от этого проистечь не может.

Но создатели новой авиационной техники не светские дамы. Разговаривать с

ними надо без комплиментов, в открытую. Тем более что получить объективную

информацию из какого-либо другого источника, кроме летчика-испытателя, они

могут далеко не всегда.

Это, как говорится, налагает. .

* * *

Если вдуматься, «фирмачество» — такую кличку получила тенденция к

необъективно преувеличенному рекламированию изделий своего КБ — тоже, подобно многим другим порокам, представляет собой не что иное, как

гипертрофию неких достоинств, а именно: горячего, патриотического отношения

к творчеству своего коллектива. Другое дело, что порой эта гипертрофия

подогревается соображениями далеко не коллективистского свойства.

Иногда приверженность к своей фирме проявляется в формах невинных, никому вреда не приносящих и даже в какой-то мере симпатичных.

Помню, вскоре после окончания войны над нашим аэродромом, появилась

размашистая двухмоторная машина. Конечно, мы сразу узнали ее: это был новый

опытный бомбардировщик хорошо знакомого нам конструкторского бюро. Летал

на нем известный советский испытатель Владимир Константинович Коккинаки со

вторым пилотом — собственным братом Константином Константиновичем.

Но почему они прилетели к нам? Ведь испытания этой машины проводятся

на другом аэродроме. Да и никакой заявки на этот неожиданный визит в нашу

диспетчерскую не поступало. В чем дело?

Однако раздумывать на эту тему уже не было времени: самолет заходил на

посадку.

Заходил он как-то не по-обычному — низко, издалека, на работающих

моторах, по очень пологой траектории. Подойдя к земле, самолет не перешел, как

испокон веков положено, на большие углы атаки, а, почти не задрав носа, в том

же положении, в котором летел, на большой скорости коснулся бетона колесами

и побежал по полосе, держа, как выражаются на аэродромах, «хвост дудкой».

374 После такой посадки машина, как и следовало ожидать, прокатилась очень

далеко — в самый конец летного поля — и прирулила оттуда на стоянку только

минут через десять.

Мы уже ждали ее и сразу же набросились на весело улыбавшихся летчиков с

вопросами:

— Чем обязаны?

Братья Коккинаки отшутились:

— А вы что, не рады?

— Рады, рады. Всегда вам рады. А чего это она у вас так интересно садится?

— Вот потому так и садится, чтобы вам было интересно. Она и так может и