Избранное в двух томах

установить по показаниям самопишущих приборов. Но абсолютно на все

приборов не поставишь. И кстати, если наблюдения летчика хорошо совпадают с

тем, что записано приборами, есть все основания полностью доверять и тому, что

приборами не фиксировалось, но было замечено пилотом.

Да, непростое дело — описать виденное в таком полете, какой получился у

нас. Непростое — и ответственное!

Я отнюдь не был уверен, что заметил так уж много. Обстановка мало

располагала к обстоятельным наблюдениям. Тем не менее писать донесение я

пошел немедленно. Чесалов был прав: откладывать можно (и даже полезно) формулировку выводов, но не описание фактов, которые удалось наблюдать в

полете,

* * *

Когда, закончив все дела, я уходил с аэродрома, уже вечерело. Воздух был

чистый и прозрачный, с реки тянуло свежим ветерком. На земле наступали

сумерки. В деревне, за летным полем, один за другим зажигались огоньки, но

небо оставалось еще совсем светлым.

Жить было очень хорошо!

98

ПЕРВЫЕ РЕАКТИВНЫЕ

Прошло еще четыре года. Снова наступила весна — первая послевоенная

весна. День Победы. Радостный шум на улицах, залпы невиданного по своей

мощи салюта, яркий свет из тысяч окон, освободившихся от штор, занавесок и

драпировок. В такие дни почему-то хочется внутренне как-то отвлечься от

праздничной атмосферы и мысленно окинуть взором все, что предшествовало

торжеству.

Одна за другой всплывают в памяти отрывочные картины пережитого за

годы войны.

. .Июль сорок первого года. Всего месяц идет война. Первый налет

фашистской авиации на Москву. В числе защитников столицы — отдельная

эскадрилья ночных истребителей, сформированная из летчиков-испытателей, успевших освоить последнюю новинку нашего самолетостроения — скоростной

истребитель МиГ-3, сконструированный коллективом инженеров во главе с А. И.

Микояном и М. И. Гуревичем.

И вот я в черном небе над Москвой.

Передо мной, в перекрестье прицела, фашистский бомбардировщик. Надо

бить по нему! По моторам, по кабине, по стрелковым постам, от которых к моему

самолету уже тянутся пунктирные строчки трасс встречных очередей.

. .Август того же сорок первого года. В большом пустом зале заседаний с

высоким куполообразным потолком (развевающийся над этим куполом красный

флаг хорошо виден с площади за кремлевской стеной) нас всего полтора десятка

человек. Михаил Иванович Калинин, несколько сотрудников Президиума

Верховного Совета СССР, один из старейших советских фотографов, Георгий

Григорьевич Петров, прозванный своими многочисленными клиентами

«бородой», и мы, несколько командиров (слово «офицер» тогда в ходу еще не

было), получающих ордена.

Большинство получало свой первый орден. Такое событие само по себе

запоминается.

Тем более запоминалось оно в годы, когда правительственная награда

(особенно боевая) была немалой редкостью, а заслуги ее обладателя

представлялись

99

всем окружающим совершенно бесспорными и, разумеется, весьма

значительными.

Но главное, что произвело на меня в тот день впечатление, была беседа с

Калининым — умная, неторопливая беседа, последовавшая после вручения

орденов.

До этого мне не доводилось видеть Калинина, и я о нем только и знал, что он

— «всесоюзный староста». Не знал я, конечно, и того, что его жена — жена

президента страны! — находится в заключении и он не имеет возможности

освободить ее. Эти печальные обстоятельства жизни Калинина мы узнали

полвека спустя. Но тогда мера власти каждого из небольшой группы людей, стоявших во главе государства, представлялась мне безграничной.

Разговаривал с нами Калинин подчеркнуто доверительно, не скрывая своей

тревоги и боли по поводу того, как началась для нас война. Но эта тревога и эта

боль не посеяли паники в его душе и не заслонили от него перспективы

дальнейшего хода событий.

— Большие жертвы еще ждут нас впереди, — сказал в заключение Михаил

Иванович, — но закончится война в Берлине.

Сейчас, когда всем доподлинно известно, где и как закончилась Великая

Отечественная война, трудно оценить всю силу впечатления, которое произвели

эти слова. Для этого надо вспомнить сложную обстановку дней, в которые они

были сказаны: продолжающееся отступление наших войск, едва ли не каждый

День новые — все более восточные — «направления» в сводках Информбюро, нехватка танков, нехватка артиллерии, нехватка авиации, нехватка почти всего, что нужно для привлечения военного счастья на нашу сторону.

И на фоне всего этого: «Закончится война в Берлине».

. .Первая военная зима — суровая, жестокая, сорокаградусная зима.

Наш полк пикирующих бомбардировщиков (судьба летчика-испытателя —

даже на войне пересаживаться с одного, типа самолета на другой) действует на

Калининском фронте. По-прежнему нас в воздухе гораздо меньше, чем

фашистов: редко встретишь во время боевого вылета звено патрулирующих

«яков» или увидишь ползущих в бреющем полете у самой зем-100

ли штурмовиков Ил-2. Зато немецкие самолеты шныряют на каждом шагу.

Потери следуют за потерями.

Втроем — Карагодов, Ефремов и я — заходим на позиции артиллерии

противника западнее Ржева. Под нами крутой берег сравнительно неширокой

реки — не верится даже, что это Волга. Но сейчас нам не до географии: впереди, как кляксы на чистом листе бумаги, вырастают черные шапки разрывов

заградительного зенитного огня. Еще несколько секунд — и идущий слева от

меня самолет Карагодова взрывается, превращаясь в огненный шар, из которого