Избранное

Но в миг, когда явил свой дар высокий миру И звуки первые из дивных струн извлек,

Ее отбросил прочь и взялся за клинок.

На свете два венка желанны для любого. Украсившись одним, он восхотел второго И там, где лавры днесь, как в древности, цветут, Труд поэтический сменил на ратный труд.

Он сделал шаг и пал, но взысканный судьбою. Блажен, кто смерть принять успел в начале боя, Кто был, пока его не обнял вечный сон, Славолюбивыми мечами упоен!

При виде гибнущих друзей он не страдает,

И мир его душа спокойно покидает,

И с нею, искрою, что в нас роняет бог,

Взлетает к небесам бойца последний вздох.

В огонь вседвижущий влилась душа поэта,

И знает он теперь, откуда искра эта,

И чьим дыханием раздута в нем была,

И почему сожжен он пламенем дотла.

Быть может, дочь его⁴⁵, вступая в те года,

Когда впервые в жизнь вторгается беда,

Узнает истину, порвет с семьей сношенья, Склонится горестно перед отцовской тенью, Обильно оросит горючею слезой И лютню смолкшую, и меч его стальной И тихо пропоет слова того прощанья,

Что матери ее он спел при расставанье.

Победно ты ушел, поэт, из жизни ныне.

Прощай! Но я твоей завидую кончине:

Былых иллюзий клад еще не расточив,

Ты умер молодым и остаешься жив.

Не так ли в тропиках светило дня садится?

Оно немеркнущим в пучину вод катйтся И столь же яркий свет в приют свой новый льет, Каким был озарен поутру небосвод.

Гавань

Ты, якоря отдав, качаешься сонливо В спокойной гавани, и все-таки, фрегат,

Два раза в день на киль садишься в час отлива,

И дважды в день опять всплываешь горделиво, Когда вода спешит назад.

Как ты, мы рады бы на якорь стать лениво,

Но настигает жизнь нас в гавани любой,

Вздымает на волнах, свергает вниз глумливо. Никто, веди себя он кротко иль строптиво,

Не сладит с морем и судьбой.

К Мари Дорваль

Кем был Шекспир? — Не жди ответа от меня.

Я эту пьесу, тень им прожитого дня,

Воспроизвел, понять напрасно тщась, какую Оправдывает он иллюзию людскую —

Богатство, славу, власть, любовь... Но я постиг, Что за душу его берет лишь светлый лик,

То, в чьем ты образе по сцене перед нами Скользишь, как бледный луч в лесу меж деревами, И покидаешь мир, скорбна, грозна, проста, Потупив взор и сжав презрительно уста.

Посвящение Мари Дорваль на форзаце

«Супруги маршала д’Анкра»

Когда-нибудь потом, коль я не кану в Лету, Вслух скажут то, о чем лишь шепчутся сейчас, И с вами свяжет свет открыто драму эту, Которая была написана для вас.

Не ваши слезы в ней струились, а чужие, Слова слетали с уст не ваших, а чужих,

И станут в будущем, увы, уста другие Фальшивить все сильней, твердя со сцены их.

Не важно! У реки всегда истоки чисты,

Хоть после может стать она и камениста,

И заболочена до степени такой,

Что слиться уж невмочь ей с волнами морскими... Пусть пьесу осквернят, но будет ваше имя На форзаце сиять нетленной чистотой.

Час,

когда ты плачешь

Час пробило в тиши ночной, Усталый город замирает,

И мгла уже следы стирает Огней и суеты дневной.

Стал весь театр, где ты — богиня, Одним громадным залом ныне,

И беглым эхом по пустыне Разносится в нем голос твой.

Свечами лишь до половины Озарены колонны лож,

И, с дальним черным лесом схож, Уходит в сумрак ряд их длинный. В безмолвье звонок каждый шаг, И пол дрожит под нами так,

Что нам идти мешает, как Упавшие во прах руины.

И ты мечтаешь одиноко Здесь, где тебе сегодня зал Восторженно рукоплескал,

Тобою восхищен глубоко.

О небе грезишь ты опять —

Так птица улетает спать В гнездо, где можно сон вкушать От всех опасностей далеко.

Но рядом с выводком своим В гнезде, как будто в колыбели, Спит птица слаще, чем в постели,— Спокойно и тепло ей с ним.

Она крылом птенцов прикроет —

И вот уж их не беспокоит Туман, ползущий вверх, как дым.

А ты — ты думаешь и плачешь...

Госпоже де Виньи

С тех пор как смерть мрачит небесный взор ее, Душа старается покинуть бытие:

Помедлит на устах, пытаясь сладить с речью,

И, легкокрылая, уносится далече.

А я, простершись ниц, скорбя, едва дыша, Взываю: «Где же ты, прекрасная душа?

И почему я, мать, твой голос слышу, словно Доселе ты со мной беседуешь любовно О том же, что тогда, когда я мальчик был И в сердце у тебя черпал высокий пыл, Который озарял мне путь по жизни бренной, Как над Иуловым челом огонь священный?..»

Глухонемым детям

Не стоит, дети, вам пенять на мать и Бога: Гомера с Мильтоном счастливей вы намного — Природу можете вы мирно созерцать,

И эту радость вам не омрачит тревога

О том, что пошлостью дерзнут вам помешать. Молчанье вечное для вас — как двери в храме, Что накрепко от всех незваных заперты. Открыть их иль закрыть — решаете вы сами,

А мир воспринимать удобней лишь глазами, Чтоб квинтэссенцию извлечь из красоты.

Буржуазии, увенчивающей поэтов смешными гербами

Вы стали, торгаши, от лавок отвыкать,

За мнимой знатностью гонясь со спесью вздорной, И, щеголявшие когда-то в тоге черной,

Гербами силитесь теперь ее заткать.

Ужель умели вы поэтов обласкать И почитали те вас публикой отборной,

У коей было им нисколько не зазорно Венка лаврового — не титулов искать?

Буржуазия, зря за божий дар сейчас Ты геральдические раздаешь фигуры,