Избранное

И пэров сбила с ног ударом смертоносным.

«Спасибо! — бросил граф.— От плена я спасен!» И, камень оттолкнув, из волн поднялся он С такою яростью и силой исполинской,

Что ужас овладел всей ратью сарацинской.

III

А Карл по склону гор, восставших до небес, Своих баронов вел на Люз и Аржелес,

Уже заметные за дымкой светло-синей В обильной водами лесистой котловине.

О, радость! Позади чужой, коварный кряж! Французское вино из иноземных чаш Лилось рекой, и песнь слагали трубадуры Во славу ивами поросшего Адура.

Спокойно шли полки — Роланд их прикрывал.

От императора Турпен не отставал На вороном коне под чепраком лиловым.

Вдруг пробудился страх в служителе Христовом.

«Мой государь, огнем пылает небосвод.

Не искушай Творца и прекрати поход.

Святым Денисом я клянусь, что это пламя —

Кровь тех, чьи души в рай летят сейчас над нами.

Смотри: две молнии! И две других подряд!»

Тут рога дальнего послышался раскат,

И Карл, на стременах привстав недоуменно,

Лихого скакуна остановил мгновенно.

«Трубят?» — промолвил он. Прелат ответил: «Да. Скликают пастухи на пастбищах стада Иль карлик Оберон в зеленом одеянье Зовет Титанию на тайное свиданье».

И снова едет Карл дорогою своей,

Но тучи грозовой чело его черней —

Измену чует он, томит его тревога,

А сзади то гремят, то тихнут звуки рога.

«Нет, то племянник наш трубит в предсмертный час — Иначе б не просил он помощи у нас.

Назад в Испанию, вассалы и сеньоры!

Пусть снова задрожат предательские горы!»

IV

Лишь у вершины дух перевели войска.

С коней струится пот. Темнеют облака.

Закат на Ронсеваль роняет отсвет слабый. Вдали скрываются последние арабы.

«Турпен, что это там внизу, на дне ручья?» — «Тела двух рыцарей под глыбой вижу я — Своею тяжестью она их раздавила,

Но рог у одного зажат в руке застылой.

Два раза он послал тебе пред смертью зов». Как грустен гулкий рог во мгле густых лесов!

Париж

Возношение

«Мне руку, путник, дай, взойди вослед за мной На Башню и впери зрачки во мрак ночной,

Весь горизонт окинь горящими глазами,

Чтоб, словно у змеи, они метали пламя,

Добычу с жадностью в себя стремясь вобрать,— Не должен ничего ты из виду терять.

С донжона древнего за камнем парапета Откроются тебе все разом страны света И мир в движенье, мир без отдыха и сна,

Как ветер, молния, иль туча, иль волна,

А ты описывай, что обнаружишь всюду,

Куда указывать тебе перстом я буду».

«Я различаю круг такой величины,

Что мне его края и глубь едва видны.

С полудня, с полночи, с заката и восхода

Он взят в кольцо холмов, но в нем мертва природа. Там плавных нет кривых, всё только под углом,

А значит, создано людьми — не естеством.

Там прямы линии, но хаос — их сплетенье;

Там нагромождены вкруг площадей строенья,

Что серы, как во мгле надгробия могил;

Там в грязном воздухе, который сперт и гнил,

Из бездны фонари сверкают ярким глазом,

Подобные в эбен оправленным алмазам.

Там сонная река петляет в берегах,

Как уж, который в зной ползет уснуть в кустах.

Там мощных крепостей глухие бастионы,

Темницы, и дворцы, и башни, и колонны,

И парки, и леса, и кружево аркад,

И колокольни, где порой гудит набат,

Соборы, купола, пронзительные шпили,

Форты, валы, мосты, что над водою взмыли,—

И всюду все кипит, все вдаль и вширь растет,

Уходит в глубь земли и к небесам встает.

А Башня, с коей круг я созерцаю ныне,

В нем возвышается на самой середине:

Когда вычерчивал его Творец благой,

На этом месте он поставил циркуль свой...

Нет, брежу я. Ужель мне зренье изменило?

Что это? Колесо? Иль, может быть, горнило?»

«Да, это колесо, гигантский маховик,

Что задержать свой бег не властен ни на миг. Парижем дивное то колесо рекомо.

В таинственную даль им Франция влекома.

Коль сбавит ход оно, придется вслед за ним Движенье замедлять колесам остальным,

С ним прочно сцепленным зубчатой передачей;

А станет — станут все, да и нельзя иначе,

Затем что их судьба — покорствовать ему,

Как верноподданных — монарху своему.

Париж — нетленная та ось, что мир вращает,

Что всем и каждому движенье сообщает,

А ей, чтоб двигаться, не нужно внешних сил — Довольно внутренних Господь в нее вложил. Покуда вертится она, жива машина:

Колебля маятник, работает пружина;

Спешит то вверх, то вниз за рычагом рычаг;

У стрелок выверен и точен каждый шаг;

Велениям оси безропотно внимая,

Назначенный ей путь свершает часть любая.

Так есть и быть должно. Когда из них одна Решила, что идти как вздумает вольна,

И дерзко выбилась из ритма трудового,

За это было ей отплачено сурово:

Ее, в куски разбив, на гибель обрекли,

Как руку, что мечом от тела отсекли.

Парижу ль мятежа подобного страшиться?

Пусть треснет колесо — была б цела ступица! Пусть станет все, а то и обратится вспять — Вращаться ей ничто не может помешать.

А колесо — ну что ж, его потом починят! Заблещут вновь лучи, коль солнце не остынет... Однако бред порой пророческим бывал.

Не только колесом, пришлец, ты круг назвал,

Но в миг, когда тебя сверканье ослепило,

Еще предположил, что под тобой горнило.

И это так. Оно свой отблеск огневой Шлет в небо черное, как в купол храмовой,

И в нем глухой порой, когда сквозь сон мы слышим, Как барабанит дождь по островерхим крышам, Бдят души сильные, чей безымянный труд Высоким подвигом в грядущем назовут.