Избранное
Шрифт:
Но сам-то он страдал стократ страшней, наверно. Зачем перед концом ты изрыгаешь скверну,
Дерзая сетовать, когда и кровь Христа —
Благая кровь! — лилась из ран Его с креста?
Для нас, кому чужда признательность от века, Благоволил познать Он участь человека.
Умри ж без ропота, как Он, коль час пробил.
УМИРАЮЩИЙ Я королем быть мог.
СВЯЩЕННИК Спаситель Богом был.
Пусть мне и поминать себя грешно с ним рядом,
Я все ж тебе скажу, что, в бой вступая с адом, Грудь панцирем стальным был вынужден
Хоть пытку каждый шаг сулит из-за нее мне.
У вас в обители есть место в церкви скромной,
Где каюсь я в грехах с тех пор, как дал обет,—
Там пол коленями истерт за сорок лет.
Но недостаточно и этого мученья,
Чтобы надеяться на вечное спасенье.
В горниле горести очиститься должна Душа, коль чает в рай быть впущена она.
Торопит время нас. В своих откройся винах,
Чтоб право возымел я отпустить, мой сын, их,
И пред крестом, где Бог за нас окончил дни,
Со мною мысленно колени преклони.
Монах так воспылал, обрел такую смелость,
Что не по возрасту лицо его зарделось,
И слез не удержал он на короткий миг,
И к смертному одру в волнении приник,
И перед узником воздвиг распятье божье,
С трудом его держа и сотрясаем дрожью.
Над умирающим сочувственно склонен,
Читать отходную стал еле слышно он, Подметить признаки раскаянья стараясь И с нетерпением в несчастного вперяясь.
При этом пологи раздвинулись чуть-чуть,
И отблеск факела успел меж них скользнуть,
И увидал старик, что пламя упадает Не на черты того, кто в муках ожидает Конца, желанного ему давным-давно,— Железной маскою оно отражено.
Священник вспомнил тут, что как-то раз монахи Из их обители шептались в явном страхе О государственном преступнике большом, Назвать которого не смел никто кругом.
Кому-то будучи опасен чрезвычайно,
Похищен, дескать, он из колыбели тайно И в заключенье дни с младенчества влачит, Железной маскою от глаз людских сокрыт. Прибыв во Францию, бежать он попытался,
И хоть уже едва ль не через час попался, Мгновений нескольких хватило для того,
Чтоб разглядеть кой-кто успел лицо его.
В Провансе женщина одна, как утверждали, Вступала в монастырь Сен-Франсуа де Саля И, Матерь Божию в свидетели беря,
С рыданьями клялась, что заточили зря Того, кто прозвище снискал Железной Маски; Что слухи о делах его преступных — сказки;
Что он в речах учтив, юн и собой хорош И внешностью весьма на Короля похож;
Что голос у него свежей, чем ключ студеный;
Что он иль некий принц, иль ангел воплощенный. Был случай и другой: близ замка брел монах,
И золотой сосуд приметил на камнях,
И коменданту снес свою находку честно,
И сгинул навсегда,-и что с ним — неизвестно. Вести об узнике под маской разговор Строжайше запретил в аббатстве том приор.
«А где наш брат — про то я узнавать не буду.
Он согрешил,
прочтя на золоте сосуда Гвоздем начертанный губительный секрет». Забылось это все затем за далью лет.Возобновить хотел монах свои усилья,
Но в этой камере, прижизненной могиле,
Где этот мученик с седою головой Существованье длил с пелен, как труп живой, Святой отец прервать молчание боялся.
Тут узник, увидав, что он заколебался,
На ложе чуть привстал и вымолвил: «Старик,
Так что ж ты, онемев, в растерянности сник? Ужель картиной мной испытанных мучений Остужен жар твоих бездумных поучений?
Вновь на меня взгляни и повторяй потом,
Что служит длань Творца невинному щитом.
В грехи, в которых ты велишь мне повиниться, Ни разу я не впал с рожденья до гробницы: Всегда один влачил я долгие года И стариком умру, хоть не жил никогда.
Коль повесть бед моих прочесть тебе угодно, Знай: к памяти моей взываешь ты бесплодно.
Я без следа прошел дорогой бытия:
Нет у меня «вчера» — не ведал «завтра» я.
Я тоже прошлое желал себе примыслить
И стену, чтоб года протекшие исчислить,
Зарубкой новою вседневно испещрял.
Все больше было их, я все не умирал.
Мне начал белый свет казаться тьмой густою.
Мир — что он для меня, коль для него ничто я?
Что время мне считать, коль в счет я не иду,
Коль смертный час — вот все, чего еще я жду?
Поверь, что если бы я от того родился,
По чьей вине в плену я с детства находился,
То и его обречь едва ли б захотел На свой чудовищный, неслыханный удел.
Как часто счастье звал я долгими часами,
Когда себя пьянил, впав в забытье, мечтами О милых, дружественных, нежных существах,
Порой являвшихся мне в юношеских снах!
Покрыли слезы ржой мне маску из железа.
Хлеб черный орошал я ими в час трапезы.
Ночами сердце боль мне опаляла вдруг,
Ввергал тюремщиков мой дикий вой в испуг,
А мысли у меня на волю пробивались,
Как совы, что во мрак с зубцов тюрьмы срывались,
И я, прильнув лицом к решетке, жил вне стен,
Где обрекли меня на безысходный плен».
Несчастный смолк. Но как раскат грозы прощальный,
Что страх в душе селит своей тоскою дальной И долго путнику покинуть не дает Холодный и сырой, но все ж приютный грот.
Во мраке все еще рыдания звучали:
То арестант свой путь через юдоль печали Пред смертью мысленно проделывал опять.
Священник продолжал отходную читать,
Но приказал один из стражей в тоге черной:
«Спешите, иль сейчас он в бред впадет бесспорно»,—
И божий человек обрел весь прежний пыл.
«Ваш срок свершается, мой сын,— он возгласил.— Счастлив, кто небом был наказан в мире здешнем.
На божий промысел не след роптать нам, грешным. Страданья ваши днесь пойдут во благо вам:
К спасенью вас Творец приуготовил сам.