Избранное

Пусть грянет общий хор: Проснитесь вы, что слали до сих пор! Кто спину гнул столетья — распрямитесь!

В заключение появляется Саньяси-подвижник и восклицает:

Да славится великий новый век!

Так образно, аллегорически великий индийский поэт выразил в своей пьесе основной конфликт эпохи. Вряд ли случайно; что пьеса, первоначально написанная в 1923 году, получила новую редакцию в 1932 году, после того как поэт побывал в Советском Союзе и воочию убедился в том, на что способен народ, избавившийся от векового гнета.

Тагору всегда было присуще стремление поделиться с читателем своими идеями по актуальным вопросам индийской и мировой действительности, национально-освободительного движения, литературы, искусства. В жанрах художественной литературы он делал это образно, публицистика же писателя носила, в свою очередь, эмоционально-художественную окраску, что придавало выступлениям Тагора по политическим или социальным вопросам особенно большую выразительность. В данный раздел книги включены, во-первых, материалы, отражающие его давний интерес к социалистической идее («Социализм» — 1892, «Письма из России» — 1930); во-вторых, к изысканиям в области истории Индии и ее культуры («Центр индийской культуры» — 1928), имеющие важное значение для понимания мировой культуры. Все эти страстные, богатые мыслями, яркие работы объединяет тревога автора за судьбу человечества. Его публицистика и сегодня сохраняет свою актуальность. Гражданская совесть поэта не знала ни национальной, ни религиозной ограниченности.

Глубокую тревогу у поэта вызывали рост военной опасности, разгул фашизма, нападение Италии на Абиссинию, агрессия Германии и Италии против Испанской республики, Японии против Китая. Его всегда тревожило употребление во зло человеку великих достижений науки и техники. В 1932 году, накануне вылета из Багдада в Тегеран, Тагор прочел сообщение о том, как английские бомбардировщики стерли с лица земли несколько иракских деревень. Второй раз в жизни поднявшись на самолете, он записывает: «…как ужасна может стать такая отчужденность, если однажды понадобится обрушить сверху град разрушений на эту неопределенность, распростертую внизу. Кто здесь убийца, кто здесь жертва? Кто свой, кто чужой?» Поэт словно провидел чудовищные преступления американской военщины, обратившей в атомные пепелища Хиросиму и Нагасаки, заливавшей напалмом Корею, осуществлявшей «ковровые бомбежки» во Вьетнаме и лихорадочно ищущей все новые и новые средства массового уничтожения.

Когда в 1938 году Р. Тагор осудил японское вторжение в Китай как преступление против мира и человечности, скрытое за завесой демагогии и религиозного лицемерия, японский литератор Ногучи упрекнул его в том, что поэт не понял великой миссии Японии в создании «нового великого мира в Азии для Азии». Тагор ответил: «Ваша концепция «Азия для Азии» есть инструмент политического шантажа… Вы строите такую концепцию Азии, которая венчает башню, сложенную из черепов». И сегодня снова действуют в мире черные силы, опирающиеся на подобные же концепции, идеи расового превосходства или на некую «миссию богоизбранного народа», представляющие угрозу самой жизни на нашей планете, поэтому и сегодня действенна, актуальна публицистика, созданная полвека назад.

В канун своего восьмидесятилетия Р. Тагор написал статью «Кризис цивилизации». Она стала политическим завещанием поэта, утверждением неистребимой веры в Человека. Осознавая близость конца жизни, поэт не утрачивал чувства исторического оптимизма, статья кончается словами: «Потерять веру в человечество — страшный грех; я не запятнаю себя этим грехом. Я верю, что после бури в небе, очистившемся от туч, засияет новый свет: свет самоотверженного служения человеку. Откроется новая, незапятнанная страница истории…

Думать, что человечество может потерпеть окончательное поражение, — преступно!»

Советские люди высоко ценят наследие замечательного индийского поэта, классика мировой литературы Рабиндраната Тагора. Его произведения издавались на русском и латышском, украинском и грузинском, армянском и туркменском, литовском и киргизском, эстонском и молдавском, азербайджанском и белорусском, таджикском и узбекском и ряде других языков, осуществлены восьмитомное, двенадцатитомное и четырехтомное собрания сочинений на русском языке.

Поэт не увидел дня Великой Победы, как и дня 15 августа 1947 года, когда его Родина обрела независимость, завоеванную народами Индии в ходе длительной и трудной, героической борьбы, в которую и им самим был внесен немалый вклад. Перед народами Индии встала колоссальная по масштабам задача построения новой жизни, избавления от колониального прошлого, создания независимой экономики, развития национальной культуры. Немалые успехи достигнуты ими с тех пор.

В решении стоящих перед ним проблем индийский народ встретил не только полное понимание, но и бескорыстную помощь, сотрудничество со стороны советских людей. Воля народов обеих великих стран, скрепленная равноправными и взаимовыгодными соглашениями, взаимообогащение культурными ценностями, дружба народов Советского Союза и Республики Индия играют важную роль в упрочении мира, в создании того миропорядка, о котором мечтал Рабиндранат Тагор: «Будущее наше — в умении объединить свои силы с теми силами на земле, которые жаждут положить конец эксплуатации человека человеком и нации нацией».

И. Д. Серебряков,

лауреат международной премии

имени Джавахарлала Неру.

ПОЭЗИЯ

Праздничное утро

Открылось утром сердце ненароком, И влился мир в него живым потоком. Недоуменно я следил глазами За золотыми стрелами-лучами. Аруны [1] показалась колесница, И утренняя пробудилась птица, Приветствуя зарю, защебетала, И все вокруг еще прекрасней стало. Как брат, мне небо крикнуло: «Приди!» И я припал, прильнул к его груди, Я по лучу поднялся к небу, ввысь, Щедроты солнца в душу пролились. Возьми меня, о солнечный поток! Направь ладью Аруны на восток И в океан безбрежный, голубой Возьми меня, возьми меня с собой!

1

Аруна — по древнеиндийскому поверью, божество зари, возничий на колеснице Солнца.

Морские волны

(Написано по случаю гибели лодок с паломниками у города Пури [2] )

Во тьме, словно бред бессвязной, свои разрушенья празднуй — О дикий ад! То ветра свист исступленный иль крыльев миллионы Кругом гремят? И с морем небо мгновенно слилось, чтобы взор вселенной Задернуть, ослепив. То молний внезапных стрелы иль это ужасный, белый Усмешек злобных извив? Без сердца, без слуха и зрения проносится в опьяненье Каких-то гигантов рать — В безумье все разрушать. Ни цвета, ни форм, ни линий. В бездонной, черной пучине — Смятенье, гнев. И мечется море с криком, и бьется в хохоте диком, Осатанев. И шарит — где же граница, чтоб о нее раздробиться, Где берегов черта? Васуки [3] в грохоте, визге валы разбивает в брызги Ударом хвоста. Земля потонула где-то, и бурею вся планета Потрясена. И разрываются сети сна. Беспамятство… Ветер. Тучи. Нет ритма, и нет созвучий — Лишь пляска мертвеца. Смерть ищет опять чего-то, — она забирает без счета И без конца. Сегодня во мгле свинцовой ей надо добычи новой. И что же? Наугад, Не чувствуя расстояний, какие-то люди в тумане К смерти своей летят. Путь их бесповоротен. Вместилось несколько сотен Людей в ладью. Цепляется каждый за жизнь свою! Уже отбиваться трудно. И буря бросает судно: «Давай! Давай!» А вспенившееся море гремит, урагану вторя: «Давай! Давай!» Со всех сторон обступая, смерть кружится голубая, От злобы побледнев. Теперь не сдержать напора — и судно рухнет скоро: Моря ужасен гнев. Для бури и это шалость! Все спуталось, перемешалось — И небо и земля… Но рулевой — у руля. И люди сквозь мрак и тревогу, сквозь грохот взывают к богу: «О всеблагой! Смилуйся, о великий!» Несутся мольбы и крики: «Спаси! Укрой!» Но звать и молиться поздно! Где ж солнце? Где купол звездный? Где счастья благодать? И лет невозвратных были? И те, кого так любили? Здесь мачеха, а не мать! Пучина. Удары грома. Все дико и незнакомо. Безумье, мгла… А призракам нет числа. Не выдержал борт железный, проломано дно, и бездны Раскрыта пасть. Здесь царствует не Всевышний! Здесь мертвой природы хищной Слепая власть! Во тьме непроглядной звонко разносится крик ребенка. Смятенье, дрожь… А море словно могила: что не было или было — Не разберешь. Как будто ветер сердитый задул светильники чьи-то… И в тот же час Свет радости где-то погас. Как в хаосе мог безглазом возникнуть свободный разум? Ведь мертвое вещество, Бессмысленное начало — не поняло, не осознало Себя самого. Откуда ж сердец единство, бестрепетность материнства? Вот братья обнялись, Прощаясь, тоскуя, плача… О солнечный луч горячий, О прошлое, вернись! Беспомощно и несмело сквозь слезы их заблестела Надежда вновь: Светильник зажгла любовь. Зачем же всегда покорно мы смерти сдаемся черной? Палач, мертвец, Чудовище ждет слепое, чтоб все поглотить святое — Тогда конец. Но даже и перед смертью, дитя прижимая к сердцу, Не отступает мать. Ужели же все напрасно? Нет, злобная смерть не властна Дитя у нее отнять! Здесь — бездна и волн лавина, там — мать, защищая сына, Стоит одна. Кому же отнять его власть дана? Ее бесконечна сила: ребенка загородила, Прикрыв собой. Но в царстве смерти — откуда любви подобное чудо И свет такой? В ней жизни бессмертной зерна, источник чудотворный Неисчислимых щедрот. К кому прикоснется эта волна тепла и света, Тот матерь обретет. О, что ей весь ад восставший, любовью смерть поправшей, И грозный шквал! Но кто ей такую любовь даровал? Любовь и жестокость мести всегда существуют вместе, — Сплелись, борясь. Надежды, страхи, тревоги в одном обитают чертоге: Повсюду связь. И все, веселясь и плача, решают одну задачу: Где истина, где ложь? Природа разит с размаху, но в сердце не будет страха, Когда к любви придешь. А если чередованье расцвета и увяданья, Побед, оков — Лишь спор бесконечный двух богов?

2

Пури — город на побережье штата Орисса, в котором находится храм Джаганнатха (Покровителя мира — Вишну), главный центр паломничества индусов.

3

Васуки — один из фантастических змеев в индийской мифологии, иногда отождествляется с другим — шешей, служащим ложем для бога Вишну, когда он отдыхает после «акта творения мира».

Герой Бенгалии

За стенкою Бхулубабу [4] , худея от изнеможения, Читает громко таблицу умножения. Здесь, в этом доме, обитель друзей просвещения. Юный разум познанию рад. Мы, В. A. and М. А. [5] , я и старший мой брат, Три главы прочитали подряд. Жажда знанья в бенгальцах воскресла. Мы читаем. Горит керосин. Возникает в сознании много картин. Вот Кромвель [6] , воитель, герой, исполин, Обезглавил владыку Британии. Голова короля покатилась, как манговый плод, Когда его палкою с дерева мальчик собьет. Любопытство растет… Мы читаем часы напролет Все настойчивей, все неустаннее. За родину жертвуют люди собой, Вступают они за религию в бой, Расстаться готовы они с головой Во имя возвышенного идеала. Откинувшись в кресле, читаю я жадно. Уютно под крышей у нас и прохладно. Написаны книги разумно и складно. Да, читая, узнаешь немало. Помню я имена тех, кто в поисках знания Во власти дерзания Пустился в скитания… Рожденье… Кончина… За датою дата… Понапрасну минуты не трать! Это все записал я в тетрадь. Знаю: многим пришлось пострадать За правду святую когда-то. Ученые книги листали мы, Своим красноречьем блистали мы, Кажется, взрослыми стали мы… Долой унижение! Долой подчинение! Зубря день и ночь, за свои мы воюем права. Большие надежды, большие слова… Поневоле тут кругом пойдет голова, Поневоле придешь в исступление! Мы не глупей англичан. Страх перед ними забудь! Мы от них отличаемся с виду чуть-чуть, Так ведь не в этом же суть! Мы — дети Бенгалии славной, Мы британцам уступим едва ли. Мы книги английские все прочитали. Пишем к ним комментарии мы на бенгали. Перья нам служат исправно. «Арийцы» — Макс Мюллер [7] изрек. И вот мы, не зная тревог, Решили, что каждый бенгалец — герой и пророк И что не грех нам теперь отоспаться. Мы не допустим. обману! Мы поднапустим туману! Позор не признавшим величия Ману [8] ! Священный мы трогаем шнур [9] и клянем святотатца. Что? Мы не великие? Ну-ка, Пускай клевету опровергнет наука. Наши предки стреляли из лука. Или об этом не сказано в ведах [10] ? Мы громко кричим. Разве это не дело? Доблесть арийская не оскудела. Мы будем кричать на собраниях смело О наших былых и грядущих победах. В размышленье святой пребывал неустанном, Рис на пальмовых листьях мешал он с бананом, Мы святых уважаем, но тянет нас больше к гурманам, Мы приспособились к веку поспешно. Мы едим за столом, ходим мы по отелям, Не являемся в классы по целым неделям. Мы чистоту сохранили, к возвышенным шествуя целям, Ибо Ману прочли (в переводе, конечно). Сердце при чтенье Самхиты [11] восторгом объято. Однако мы знаем: съедобны цыплята [12] . Мы, три знаменитые брата, Нимай, Непах и Бхуто, Соотечественников просветить захотели. Мы волшебною палочкой знанья у каждого уха вертели. Газеты… Собранья по тысяче раз на неделе. Мы всему научились как будто. Стоит услышать нам о Фермопилах [13] , И кровь, словно лампы фитиль, загорается в жилах. Спокойными мы оставаться не в силах, Марафон вспоминая и славу бессмертного Рима. Разве неграмотный это поймет? Разинет он от изумления рот, И сердце мое разорвется вот-вот, Жаждою славы томимо. Им бы хоть о Гарибальди [14] прочесть! В кресло бы тоже могли они сесть, Могли бы бороться за национальную честь И за успехи прогресса. Говорили бы мы на различные темы, Сочиняли бы дружно поэмы, В газетах писали бы все мы, И процветала бы пресса. Но об этом пока и мечтать неуместно. Литература им неинтересна. Дата рождения Вашингтона [15] им неизвестна, Не слыхали они о великом Мадзини [16] . А ведь Мадзини — герой! За край он боролся родной. Отчизна! Лицо от стыда ты закрой! Невежественна ты и поныне. Обложился я грудами книг И к источнику знания жадно приник. Я с книгами не расстаюсь ни ни миг. Неразлучны со мною перо и бумага. Опахало бы мне! Кровь горит. Вдохновеньем охвачен я властным. Насладиться хочу я прекрасным. Стать стилистом хочу первоклассным. Во имя всеобщего блага. Битва при Незби… [17] Читайте о ней! Кромвель бессмертный титанов сильней. Не забуду о нем до кончины своей! Книги, книги… За грудою груда… Ну, хватит читать! Поясница болит у меня. Эй, служанка, скорей принеси ячменя! A-а, Нони-бабу! Здравствуй! Третьего дня В карты я проиграл! Отыграться бы нынче не худо.

4

Бхулубабу — имя нарицательное, обращение «почтенный», «достойный».

5

В. А., М. А. — английские сокращения названий ученых степеней: В. А. — бакалавр искусств, М. А. — магистр искусств.

6

Кромвель, Оливер (1599–1650) — выдающийся деятель английской буржуазной революции.

7

«Арийцы» — Макс Мюллер изрек… — Макс Мюллер (1823–1900) — видный английский индолог, выдвинувший, в частности, идею об особой роли гипотетических ариев в создании индийской цивилизации. В стихотворении Р. Тагора отразилось критическое отношение прогрессивной индийской общественности к этой идее.

8

Ману — автор древнего свода индийского права «Законы Ману».

9

Священный мы трогаем шнур… — Представители трех высших сословий индусов (брахманов, кшатриев, вайшьев) носят через левое плечо джанев — священный шнур, символизирующий принадлежность к этим сословиям.

10

Веды — совокупное название четырех древнейших памятников индийской словесности, время возникновения которых относят к рубежу II и I тысячелетий до новой эры, — «Ригведа» (знание гимнов), «Яджурведа» (знание жертвоприношений), «Самаведа» (знание мелодий) и «Атхарваведа» (знание заклинаний).

11

Самхита — систематизированное собрание поэтических или прозаических текстов вообще; здесь — совокупное название четырех вед.

12

Однако мы знаем: съедобны цыплята… — правоверные индусы должны соблюдать ряд запретов на пищу, — например, они не могут есть говядину, в силу святости коровы; птичье мясо не входит в число запретной пищи.

13

Фермопилы — город, возле которого в 480 году до н. э. отряд спартанских воинов, преградив путь персам в Среднюю Грецию, пал смертью храбрых.

14

Гарибальди, Джузеппе (1807–1882) — итальянский революционер-демократ, участник борьбы за воссоединение Италии.

15

Вашингтон, Джордж (1732–1799) — первый президент Соединенных Штатов Америки.

16

Мадзини, Джузеппе (1805–1872) — итальянский демократ, участник борьбы за воссоединение Италии.

17

Битва при Незби (1649) — сражение, в котором войска Кромвеля нанесли поражение королевской армии.

Два бигха [18] земли

Я имел два бигха, — их нет, землю забрал сосед, не дав ничего взамен. Раз он мне сказал: «Твой участок мал, продай-ка его, Упен». Я ж ему в ответ: «Конца-края нет земле твоей, господин, Что продам я? Бог сохранить помог мне всего лишь клочок один». Но уперся он: «Если ты умен, то уступишь участок мне, Я решил свой сад обратить в квадрат, ширину приравнять к длине, Не мешай, дружок!» Душу страх обжег, и молитвенно руки сложив на груди, Пересохшим ртом я шепнул: «Мой дом, мой посев, раджа [19] , пощади. Тут отец и дед семь десятков лет лили пот, земля — наша мать. Не избыть беды тем, кто в миг нужды может старую мать продать». Захрипел бабу, закусил губу, почернел лицом, словно ночь: «Спорь, коль хватит сил, я тебя просил, а теперь проучить не прочь!» Пять недель прошли, и насчет земли был составлен ложный указ: Взял мой дом судья за долги, хоть я не был должен на этот раз. Жизнь голодных гнет, ненасытен тот, у кого завелась деньга. Что считать гроши? Ведь рука раджи грабит нищего, как врага. Я молил, чтоб бог мне помог, чем мог, и мольбы мои впрок пошли,— Появись во сне, подарил он мне мир огромный вместо клочка земли. И вот я — аскет, как саньяси [20] , одет пил воду из рек, где вода свята, Тешил свой взор громадами гор, посещал святые места. Но ни на море синем, ни в желтой пустыне, нигде — ни вблизи, ни вдали, Даже во сне не случалось мне позабыть о двух бигхах родной земли. На рынках кричащих, в молельнях и чащах промчались пятнадцать-шестнадцать лет, И открылось уму, что бежать ни к чему, ведь спасенья от памяти нет. Привет, привет тебе, мать! Как не узнать бенгальской земли! Рокот Ганги [21] и воздух родной, полный ласковой тишиной, счастье мне возвратить смогли. Вот поле… Вот лес… Голова небес склонилась к твоим стопам, А в манговых рощах [22] птицы поют, надежен там прохладный приют, приготовленный пастухам. Деревни, как птичьи гнезда, хранят из теней сплетенный наряд и покой, А водоемы, что с детства знакомы, зовут зачерпнуть прохладу рукой. Бенгалка с кувшином идет не спеша, трепещет душа, и глаза мокры… Как сладко сказать земле моей: «Мать», встретив ласковый взор сестры. Промчались два дня — и вокруг меня места родные, — мой сон давнишний. Тут все как вчера: и дом гончара, и колесница Вишну [23] . Вот рынок, вот храм, вот склады, а там тропа, что давно знакома, Я еле дышал, когда добежал бегом до родного дома. Земля, о стыд, о позор! — Ты изменила мне, тщетно блуждает взор — от прошлого нет следа. Так, значит, вот какова ты, мать, может любой тебя пожелать, и отдашься ты без стыда. Все уважали тебя, пока была ты матерью бедняка и жила от его трудов. Кто смел бы дурное сказать о земле, скромно несущей в своем подоле груз овощей и плодов? А ныне порочною стала ты, тебя украшают листва и цветы, твой новый наряд богат. О горе! Постигнуть не в силах я, как ты смогла изменить себя от головы до пят. Я, нищим ушедший в чужие края, сюда вернулся ради тебя, взгляни: Я оборван… Чудовище! Ты, пока я страдал, облачалась в цветы, улыбалась ночи и дни. Гордишься ты милостями богача, а я так надеялся, миг улуча, увидеть прежней тебя, Но от минувшего нет и следа, душу мне ранит твоя красота, я плачу, былое любя, В те дни для хозяина-бедняка ты, как амрита [24] , была сладка, а ныне цветут цветы. Ты ими украшена, ты весела… Но слушай, богинею ты была, рабынею стала ты… Словно чужой, с пустою душой на все я смотрел в упор, И взор мой набрел на манговый ствол, памятный с давних пор. Я сел у корней, а горе во мне притихло и замерло начеку,— Детство и мать я стал вспоминать, чтоб разогнать тоску. Вспомнилось, как в грозовую ночь сны прочь отлетали от глаз: Как спелые манговые плоды, лишь ветер, бывало, встряхнет сады, собирал я в рассветный час, Вокруг оглядевшись, я вспомнил пруд; из школы сбежав, мы прятались тут когда-то очень давно, И стало ясно до боли мне, что землю, грезившуюся во сне, вновь увидеть не суждено. Но ветерок промолчать не смог, он, прилетев с пруда, Прошумел и стих, чтоб у ног своих я нашел два спелых плода. Тут я понял — мать не могла не узнать того, кто вернулся к ней, И гнев мой поник: чем горестней миг, тем ласковый дар ценней. Но вдруг из кустов, не в меру суров, садовник вылез и прямо Пошел на меня, браня и кляня (таких посылает Яма [25] ). Я молвил ему: «Шуметь ни к чему, я землю отдал без спору, А ты готов из-за двух плодов со мною затеять ссору!» Но крикун меня не узнал и палкой погнал туда, Где ласкала прохлада хозяина сада, где он рыбу ловил у пруда. С ним были друзья. Увидев, кто я, закричал он: «Пробил твой час! Околей, злодей!» Он бранился зло, а друзья еще злей в сто раз. Я взмолился тогда: «Два упавших плода мне, как милостыню, подай». Суд бабу был скор: «Ты, по сути, вор, хоть на вид и свят, негодяй!» И, себя губя, рассмеялся я: «Справедлив судьбы приговор: Раз земля моя чтит святым тебя, то я, разумеется, — вор».

18

Бигх — мера земли, около четверти гектара.

19

Раджа — царь, правитель; почтительное обращение к вышестоящему лицу.

20

Саньяси — подвижник, отвергший мир, человек, живущий подаянием и странствующий по местам паломничества.

21

Рокот Ганги… — река Ганг названа по имени Ганги, дочери отца гор Хима-лая; именно поэтому в переводе ее название дано в женском роде.

22

А в манговых рощах… — Манго — широко распространенное в Индии плодовое дерево; плоды имеют приятный вкус и запах.

23

Вишну — одно из трех главных божеств индуизма, олицетворение солнца, света, покровитель, хранитель мира.

24

Амрита — сказочный напиток, дарующий бессмертие. Мифы повествуют, что он был утрачен во время всемирного потопа и боги со своими сородичами асурами решили извлечь из Молочного океана золотой сосуд, содержащий амриту, вместе с другими сокровищами, также утраченными во время потопа. Асуры согласились при условии справедливого раздела всего добытого. Однако когда сокровища были извлечены, из-за дележа добытого разгорелся яростный спор, в котором боги одержали верх.

25

…таких посылает Яма… — Яма — бог смерти в индуистской мифологии, посылающий за душой умершего своих гонцов.