Избранные произведения. Т. I. Стихи, повести, рассказы, воспоминания

2

Болотников боярам задал страху. Попрятались ярыжки и дьяки. Нос высунешь — и голова на плаху. И царь — мужик, и судьи — мужики.

3

Двойного самозванца пестрый стан Здесь факелы возжег. И в блеске вспышек Кружась ночною птицей, панна Мнишек Смущала сны усталых калужан: «Димитрий жи-и-в!» Но спал упрямый город. Димитрий лжив. Не тронет никого Лихое счастье Тушинского вора С ясновельможной спутницей его.

4

Губернской Талии, калужской Мельпомене Пришлось по нраву острое перо, Здесь двести лет назад царил на сцене Блистательный пройдоха Фигаро.

5

Здесь как-то проезжал поэт влюбленный, Любовью нежных жен не обделенный, Но самая прелестная из дев (Поэт дерзнул сравнить ее с Мадонной) Ждала его у речки Суходрев.

6

Дом двухэтажный в самом скучном стиле. Шамиль с семьей здесь ссылку перенес. И в их кругу семейственном гостили Полиция, тоска, туберкулез.

7

Названья здешних улиц, в них воспеты Бунтовщики, гремевшие в веках. Не позабыты первым горсоветом Жан-Поль Марат и даже братья Гракх.

8

Здесь Циолковский жил. Землею этой Засыпан он. Восходит лунный диск. И на него космической ракетой Пророчески нацелен обелиск. А он не думал вечно спать в могиле. Считал он: «Космос нужен для того, Чтоб дружным роем люди в нем кружили, Которые бессмертье заслужили, — Ведь воскресят их всех до одного!» Он был великим. Он был гениальным. Он путь открыл в те звездные края… Училась у него в епархиальном Учительница школьная моя. 1943, 1952, 1972

В КОМПАНИИ

Эдуарду Бабаеву

1

Вот так идти бы снова В распахнутых пальто, Шарахаясь от рева Мелькнувшего авто, Острить и лезть из кожи, Чтоб всех переорать, Расталкивать прохожих, Путей не разбирать. О этот звонкий вечер, Когда и черт не брат! Всегда б такие встречи, Такие вечера!

2

Темный парк услаждался джазом. И Венера сияющим глазом В мир глядела, юна и ясна. Фонари в золотой паутине, И в зеленой небесной тине Пучеглазой кувшинкой луна. 1943

«В черные ямы-тени…»

В черные ямы-тени, Знаю, не провалюсь. В лапы воров-привидений, Знаю, не попадусь. И огоньком приветным Светит мне память свиданья, Делая незаметным Пройденное расстоянье. 1943

«Незабвенной бессонницей ночь дорога…»

Незабвенной бессонницей ночь дорога. В шуме ветра, в назойливом звоне цикад Отпылала заря и ушла в берега, И волна за волной откатилась назад. Предо мной все, чем полон полуночный сад,— Вздохи ветра и звезды в просветах аллей, И трепещущей тканью стихов и цикад — Образ твой в голубой полумгле. 1943

«Но ты реальна, и слишком даже…»

Но ты реальна, и слишком даже, А голос твой просто груб, И слово, родящее столько миражей, Так редко слетает с губ. Предусмотрительная, сухая. Трезвый и ясный взор. Пошлостью благоухает Задушевнейший разговор. Детским этюдом в четыре руки Показалось мне все, что было. Может быть, лучше, что мы далеки, И разлука вовремя наступила. 1943

«Жизнь моя лежит еще вчерне…»

Жизнь моя лежит еще вчерне. Может быть, и все ее тревоги Только для того, чтобы верней Их, созрев, оставить у дороги. 1943

«Ей дали порядковый номер. Сполна…»

Ей дали порядковый номер. Сполна, По титулам называя, Парадно ее именуют — Война Вторая, Отечественная, Мировая, И люди словно привыкли к ней, Томясь повседневной бедой и славой, Как ожиданием (столько дней!) В вокзальной сумятице и суетне Задержавшегося состава. 1943

РОКОВАЯ ЧАША

Война! Секирой над головою Ее внезапная прямота. Весть о ней чашею круговою Переходила из уст в уста. И все мы пригубили, все мы выпили Из чаши грозившей каждому гибели. И каждый, кто ждал ее поздно иль рано, В то утро был ею застигнут врасплох. И каждый по-своему, все были пьяны, Все дико; и крик, и молчанье, и вздох. И если иные с сухими глазами Молчали, предвидя жребий свой, И если, захлебываясь слезами, Плакали женщины наперебой, То мы от убийственного вина Носились по улицам в шумном веселье, Самозабвенно кричали «Война!», Наслаждаясь тупым металлическим звоном Слова этого, эхом сырым повторенным, Пока не пришло похмелье… 1943

КАЛУГА, 1941

1

Навеки из ворот сосновых, Веселым маршем оглушен, В ремнях скрипучих, в касках новых Ушел знакомый гарнизон. Идут, идут в огонь заката Бойцы, румяные солдаты. А мы привыкли их встречать И вместе праздничные даты Под их оркестры отмечать. Идут, молчат, глядят в затылок, И многим чудится из них, Что здесь они не только милых, А всех оставили одних. Вот так, свернув шинели в скатки, Они и раньше мимо нас Шагали в боевом порядке, Но возвращались каждый раз. «И-эх, Калуга!» — строй встревожил Прощальный возглас. И умолк. А вслед, ликуя, босоножил Наш глупый, наш ребячий полк.

2

Каждый вечер так было. Заноют, завоют гудки. Женский голос из рупора твердо и строго Повторит многократно: «Тревога! Тревога! Тревога!» Суетливые женщины, стайки детей, старики, Впопыхах что попало схвативши с собою, В новых платьях, в парадных костюмах, как будто на бал, Устремлялись толпою В подвал…

3

А мы еще вместе. Но рядом разлука, Которой нельзя миновать. Отец не спит, ожидая стука. Слезы глотает мать.

4

Не по-русски, а вроде по-русски. Необычен распев голосов. Белоруски они, белоруски. Из лесов. Из горящих лесов. Гром войны. Громыханье телеги. Разбомбленный, расстрелянный шлях. И на скорую руку ночлеги В стороне от дороги, в полях.