Избранные романы. Компиляция. Книги 1-16

– Ты мой племянник, мальчик, ты же знаешь, что я хочу наставить тебя на правильный путь. Для первого дня ты хорошо поработал, и мы посмотрим, как ты дальше будешь справляться. Но всегда помни, что деньги здесь трудно достаются. – Он одобрительно похлопал меня по плечу. – А сейчас мне надо встретиться с одним человеком. Пора закрываться.

Он запер дверь ключом из своей связки и быстро спустился по лестнице, я же медленно направился к миссис Тобин. Это был странный, ни на что не похожий день, и голова моя шла кругом.

Глава двадцать третья

В последующие недели стало очевидным, что мой дядя рассчитывал полностью занять меня работой, и, поскольку нам приходилось часто заниматься одним и тем же, у меня было достаточно возможностей наблюдать за этим действительно необычным человеком.

Утром, по его поручению, я писал большую часть его писем. В офисе, конечно, не было пишущей машинки: машинопись не отвечала вкусам Лео. Более того, несмотря на разнообразие деловых интересов дяди, его переписка была относительно скромной, поскольку основная часть его дел велась благодаря устным договоренностям. Даже когда дядя писал письма, он избегал почтовых отправлений. Его послания доставлял я. Когда у меня не было такого рода утренних поручений, я дежурил в демонстрационном зале, с мерной дюймовой лентой через плечо и карандашом за ухом. Теперь мне позволялось продавать товар случайным клиентам, которые приходили в неурочное время, при условии, что они тут же расплачиваются наличными. Но самым интересным были мои, в компании с Лео, походы.

Почему он брал меня с собой? Хотя он и использовал меня в своих собственных интересах, я полагаю, что остаточные искорки совести, память о ранних годах собственного выживания или, возможно, невольное чувство долга перед моей матерью побуждали его преподать мне какие-то основы коммерческой деятельности или «искусства» бизнеса, как он это понимал. Таким образом, освободив меня от сбора арендной платы, которой занимались Энни и он сам, он дал мне возможность посещать вместе с ним все интересующие его аукционы и таможенные склады в доках.

По разумной цене Лео был готов покупать все, что угодно, – не только подешевевшие в результате реквизиции или банкротства ткани, – то есть любой товар, который немедленно или со временем, как говорило ему чутье, сулит прибыль. Стоя рядом с ним в набитых орущей публикой аукционных залах, открытых на Аргайл-стрит, я с удивлением смотрел на его бледное бесстрастное лицо, когда, почти незаметно помаргивая, он увеличивал на шесть пенсов свою ставку за неведомый товар, который, если его размеры и вес позволяли, я затем относил к нам, чтобы пополнить им свалку в складских помещениях наверху. Эти комнаты на верхнем этаже по обеим сторонам коридора были настолько – чуть ли не до потолка – забиты всяким хламом, что, открывая дверь, я рисковал быть коронованным какой-нибудь свалившейся на голову штуковиной.

От аукционов я со временем стал уставать, но мне никогда не было скучно от наших визитов по одному адресу, который Лео называл просто «акцизом». Чтобы открыть нашу дверь в этом здании, официально опечатанную, требовалось два ключа, один был в дядиной связке, а другой – у сотрудника таможни. Увидев множество бочек в тусклом свете, проникающем через матовые окна, я поначалу был сбит с толку не столько количеством и размером этих пузатых емкостей, сколько тем, что я, естественно, ожидал увидеть дядин виски не иначе как в бутылках, – вскоре дядя рассеял это мое представление, объяснив, что спиртной напиток никогда не созреет, если он не хранится в выдержанных бочках или в бочках из-под хереса.

Здесь был главный бизнес Лео, его капитал, источник его будущих прибылей. Он покупал виски, покупал в нужное время, хранил его свободным от акциза и по мере созревания следил, как неуклонно растет его стоимость. Он был не только проницательным покупателем, но и экспертом по купажу. Сколько раз я зачарованно наблюдал, как он брал пополам солодовый виски Хайленда и Лоуленда, так называемый вкус Айла [696] , и смешивал их с патентованным виски, название которого он отказывался разглашать. Затем, пригубив, он смаковал смесь, гоняя ее во рту и на языке и чуть ли не полоща ею горло, а потом с одобрительным кивком, смачно харкнув, выплевывал свою пробу. Как говорила мне Энни, он никогда не делал и глотка.

696

Знаменитое виски, которое производят на шотландском острове Айла.

Даже в те давние дни Лео, несомненно, обладал уникальной и удивительной дальновидностью. Он предвидел опасность обесценивания валюты и доверял лишь недвижимости и виски. Тем не менее, когда я узнал о его нынешнем и потенциальном богатстве, я не мог не задаться вопросом: какой ему, к черту, прок от всего этого? Его жизнь была образцом скучнейшей, строжайшей и ужаснейшей аскезы. Но затем до меня дошло, что высшим удовольствием для Лео, апогеем его подспудного наслаждения, было – под этой маской нищеты — тайное чувство собственной значимости. Я уже говорил, что он никогда не улыбался. Однако порой, когда во время деловых переговоров он ронял какую-нибудь привычную для себя фразу, вроде «Я бедный человек», или «Я не мог себе этого позволить», или «Вы могли бы купить и продать меня», я замечал чуть похожее на судорогу легкое подергивание его губ, как будто ему стоило огромных усилий подавить приступы язвительного смеха. Как ни странно, хотя я видел или предполагал все это и несмотря на все его придирки и обманы, я не мог не любить его. Глядя на его бледное, с заостренными чертами лицо, я испытывал необъяснимый прилив сочувствия и был склонен жалеть его. Именно эту эмоцию он и стремился вызвать как триумф всей своей хитрости, поскольку из нее и состоял созданный им персонаж, под личиной которого жил настоящий Лео Кэрролл.

Хотя моя жизнь у Лео была не слишком обременительной, главная для меня проблема заключалась в еде. Сам дядя, помимо патентованного корма, который он потреблял благодаря своим пунктикам, казалось, вовсе обходился без пропитания. Он завтракал один и очень рано, когда я еще спал, его ланч был окружен такой же тайной, а возвращаясь поздно вечером, он шел к плите и, все еще в шляпе-котелке, стоял там с рассеянным видом, молча стряпая себе какое-нибудь месиво: кашу из пшеничной клейковины, арроурут или песочные галеты и болтанку.

Разумеется, стол наш был до нелепого скуден, а поскольку я быстро рос, то почти постоянно испытывал чувство голода. Мне бы пришлось худо, если бы не миссис Тобин, у которой не было четкой договоренности с Лео насчет расходов на питание, и как ни упорствовал Лео, твердя, что у него нет свободных наличных денег, в конце концов, стоило мисс Тобин пригрозить своим уходом, таковые находились. Эта скудная приплата позволяла добавлять к нашей элементарнейшей диете то, что мисс Тобин называла «лишкой», которую она без колебаний делила со мной. Когда же дело доходило до раздачи, то чаще всего, если не всегда, я получал большую часть.

Но мои первые впечатления от Энни были пересмотрены не только благодаря желудку. Когда прибыл мой новый костюм, его кошмарный вид грозил обречь меня на бесконечные страдания и стыд. Но в субботу вечером, после недельной муки, когда я, выходя в город, чувствовал себя объектом насмешливых взглядов, миссис Тобин попросила меня снять это оскорбительное одеяние, покрасила его в темно-коричневый, не привлекающий внимания цвет, высушила, выгладила и утром в понедельник презентовала мне то, в чем я стал, по крайней мере, выглядеть пристойно. Энни была, без сомнения, самой обязательной и самой жизнерадостной личностью, с какой я когда-либо встречался, – преисполненная благожелательности, она редко огорчалась и всегда была готова посмеяться над своими и моими проблемами. Даже ни с чем не сравнимая скаредность моего дяди была для нее поводом для смеха, и, хотя она объясняла мне это самыми убийственными клише, такими как «Жизнь – штука странная, дорогой, надо встречать ее с улыбкой» или «Смейся – и мир посмеется вместе с тобой, плачь – и будешь плакать один», эти банальности означали лишь то, что она не получила должного образования. Ничто не могло повредить ее натуре, излучавшей щедрость, высокую порядочность, – в ней не было и малейшего намека на злые чувства и умыслы. Не прочь погадать (самое любимое ее гадание – на чашках), она всегда предсказывала благоприятные события и никогда ничего худого. Сколько мы с ней ни общались, я ни разу не слышал, чтобы она отозвалась о ком-то плохо или осуждающе. Даже в адрес Лео, который, несомненно, заслуживал ее тяжелых упреков, она лишь сочувственно посмеивалась: «Тут ничего не остается, как пожалеть беднягу. Поверь, что к себе он еще строже, чем к нам».

Она была вдовой с четырьмя детьми, все сыновья. Трое из них были в британской армии. Она никогда не говорила просто «в армии», неизменно подчеркивая, что двое в Индии, один в Сингапуре, как если бы они там служили иностранным государствам, четвертый же эмигрировал в Канаду, где отнюдь не процветал. Хотя она редко получала вести от сыновей, притом весьма скупые, она иногда рассказывала мне о них, с улыбкой вспоминая какой-нибудь случай из прошлого. В кухне на каминной полке к стеклянной чаше, в которой Энни с любовью содержала довольно облезлую золотую рыбку, была прислонена старая открытка с видом Тадж-Махала при лунном свете и таким текстом: «Дорогая мама, я надеюсь, что эта открытка дойдет от меня к тебе и найдет тебя в добром здравии. Твой любящий сын Дэниел». Когда открытка попадалась ей на глаза, Энни начинала улыбаться мне: «Дэнни всегда был хорошим мальчиком, хотя иногда чуть сумасбродным. Никогда не забуду тот день, когда он упал с пирса в Дануне…»