Изгнанник. Каприз Олмейера

– В последний раз прошу – возьми ребенка и уходи!

Джоанна что-то простонала под грязными лохмотьями, в которые превратилась куртка мужа. Виллемс наклонился ниже, чтобы разобрать ее слова.

– Не пойду. Лучше этой женщине прикажи уйти. Я видеть ее не могу!

– Дура!

Он хотел выплюнуть еще какие-то слова, но передумал и повернулся к Аиссе. Та приближалась медленно, с выражением безмерного удивления на лице, потом остановилась и вперила взгляд в обнаженную до пояса фигуру с непокрытой головой.

Махмат с братом спокойно обменялись парой коротких реплик: это дочь недавно умершего святого человека; белый мужчина очень высок; везти придется трех женщин и ребенка да еще этого белого; деньги, должно быть, у него. Махмат остался на месте, отправив брата к лодке. Он стоял как часовой на посту, над его головой сверкал на солнце овальный наконечник копья.

– Дай сюда, – попросил Виллемс, протягивая руку за револьвером.

Аисса отступила на шаг. У нее дрожали губы, когда она тихо спросила:

– Это твои люди?

Виллемс едва заметно кивнул. Аисса задумчиво покачала головой, и несколько умирающих в ее волосах цветочных лепестков белыми и алыми каплями упали на землю.

– Ты знал? – прошептала она.

– Нет! Их прислали за мной.

– Скажи им, пусть уходят. Они прокляты. Что может связывать их и тебя, того, кто несет в своем сердце мою жизнь!

Виллемс стоял молча, потупившись и про себя повторял: «Надо отобрать у нее револьвер, немедля отобрать. С этими людьми опасно иметь дело без оружия. Я должен забрать у нее пистолет».

Аисса, молча смерив взглядом тихо всхлипывавшую Джоанну, спросила:

– Кто она?

– Моя жена, – не поднимая глаз, ответил Виллемс. – Моя жена по закону белых людей, данному Богом.

– По вашему закону! Вашим Богом! – презрительно пробормотала Аисса.

– Отдай револьвер, – потребовал Виллемс. Ему не хотелось приближаться и отбирать оружие силой.

Аисса, не обращая внимания на его слова, продолжала:

– Таков ваш закон… или твой обман? Чему я должна верить? Увидев чужих, я прибежала защитить тебя. Ты лгал мне и языком, и глазами. У тебя гнилое сердце! – воскликнула она и после невольной паузы добавила: – Она была первой! Тогда кто я? Рабыня?

– Будь, кем хочешь, – беспощадно заявил Виллемс. – А я уезжаю.

Взгляд Аиссы привлекло легкое шевеление под одеялом. Она шагнула к скамье. Виллемс полуобернулся на свинцовых ногах, ощутив такую дурноту и слабость, что на мгновение вместе с волной отчаяния в уме мелькнула мысль: а не умрет ли он прямо здесь, так и не выбравшись из грехов и невзгод?

Аисса приподняла угол одеяла и, увидев ребенка, содрогнулась всем телом, как от невыразимого ужаса, и уставилась на Луиса, не веря своим глазам. Аисса медленно разжала кулак, на лицо налетела тень, словно между ней и солнцем пробежала мрачная, роковая туча. Женщина смотрела на ребенка погруженная в горестные мысли, точно заглядывая в темную пропасть под ногами.

Виллемс не двигался. Весь его разум сосредоточился на идее освобождения. В эту минуту пришло убеждение – с такой силой, что ему показалось, будто он слышит громкий голос с небес: все кончено, через пять-десять минут для него наступит другая жизнь. Эта женщина, безумие, грехи, раскаяние – все сгинет, улетит в прошлое, исчезнет, обратится в прах, дым, летучий туман, в ничто! Да! Все проглотит безжалостное прошлое, даже память о его искушении и моральном падении. Ничто не имеет значения. Ему ни до чего нет дела. Видение светлого будущего разом заслонило для него Аиссу, жену, Лингарда, Хедига, всех людей на свете.

Молчание нарушил голос Аиссы:

– Ребенок! Ребенок! Чем я заслужила это горе, эту скорбь? При живом сыне и его матери ты говорил мне, что тебе не о ком вспоминать в стране, из которой ты приехал! Я поверила, что ты будешь моим. Подумала, что я…

Ее голос пресекся и сбился на неразборчивое бормотание. Вместе с даром речи, казалось, умерла великая, драгоценная надежда на новую жизнь, жившая в ее сердце.

Аисса надеялась, что в будущем слабые детские ручки свяжут их жизни в узел, который ничто на свете не сможет развязать, узел, сплетенный из любви, благодарности и трепетного уважения. Она хотела быть первой! Быть единственной! Но стоило ей увидеть сына Виллемса и другую женщину, как она почувствовала, что погружается в холодный мрак, безмолвное одиночество, непроницаемое и бескрайнее, отдаляется от возлюбленного, уходит за горизонт всех надежд в бесконечное пространство непоправимого зла.

Аисса подошла ближе к Джоанне, кожей ощутила гнев, зависть и ревность этой женщины. В ее присутствии Аиссу охватили унижение и ярость. Схватив за свисающий рукав, она вырвала куртку из рук Джоанны и громко воскликнула:

– Дай мне взглянуть в лицо той, для кого я всего лишь слуга и рабыня. Я-ва! Вот ты какая!

Резкое восклицание заполнило все пространство на солнечной вырубке, взмыло в небо и разлетелось во все стороны над землей поверх макушек деревьев в лесной чаще. Не отрывая глаз от Джоанны, Аисса оцепенела в удивлении и негодовании, затем изумленно протянула:

– Да это же сирани!

Джоанна, взвизгнув, подскочила к мужу:

– Питер, защити меня! Огради от этой женщины!

– Тихо ты! Тебе ничто не грозит, – хрипло ответил Виллемс.

Аисса бросила на них насмешливо-презрительный взгляд.

– Аллах велик! Я лежу во прахе у ваших ног, – издевательски воскликнула она. – В сравнении с вами я никто. – Аисса повернулась к Виллемсу и широко раскинула руки. – В кого ты превратил меня? Ты, лживый сын проклятой матери! В кого ты меня превратил? В рабыню другой рабыни. Молчи! Твои слова хуже змеиного яда. Сирани! Женщина всеми презираемого племени.

Аисса ткнула пальцем в Джоанну и, отступив на шаг, расхохоталась.

– Останови ее, Питер! – вскрикнула Джоанна. – Останови эту язычницу. Побей ее, Питер!

Виллемс заметил, что Аисса положила револьвер на скамью рядом с ребенком. Не поворачивая головы, он сказал жене по-голландски:

– Возьми ребенка и мой револьвер. Видишь? Беги к лодке. Я ее задержу. Не мешкай.

Аисса подошла ближе. В промежутках между отрывистыми смешками она словно в бреду теребила пряжку своего ремня.

– Все для нее! Для матери того, кто вырастет и будет говорить о твоем уме и храбрости. Все для нее. А мне нечего ей дать. Вот, бери!

Она сорвала с себя пояс и швырнула к ногам Джоанны. Торопливо сбросила браслеты, золотые булавки, цветы. Длинные волосы, освободившись, раскинулись по плечам, подчеркивая своей чернотой побелевшее от ярости лицо.

– Прогони ее, Питер. Прогони эту дикую язычницу! – твердила Джоанна, совершенно потеряв голову, и, схватив Виллемса за плечо обеими руками, топала ногами.