Изгнанник. Каприз Олмейера

Нина спустилась по лестнице и подошла к нему. Бабалачи почтительно коснулся ладонями лба и присел на корточки.

– У вас был браслет, – сказала она, глядя сверху вниз на задранное лицо Бабалачи, в его единственный глаз.

– Да, мэм-пути, – подтвердил вежливый советник и, повернувшись к Махмату, поманил его поближе. – Подойди!

Поколебавшись, тот подошел. На Нину он старался не смотреть, зато не сводил глаз с Бабалачи.

– Теперь слушай, – сурово приказал тот. – Ты видел кольцо и браслет, и знаешь, что они принадлежат торговцу Дэйну, и больше никому. Он вернулся на каноэ вчера вечером. Поговорил с раджой и за полночь собрался на эту сторону реки, к дому белого. Поднялась буря, а нынче утром ты нашел его в воде.

– Вытянул за ногу, – пробубнил себе под нос Махмат и тут же взвыл: – Туан Бабалачи, вы обещали награду!

Бабалачи покачал перед глазами Махмата золотым браслетом.

– То, что я сказал тебе, Махмат, – для ушей всех на свете, а то, что даю тебе, – только для твоих глаз. Держи.

Махмат жадно схватил браслет и, спрятав в складках пояса, проворчал:

– Что я, дурак, показывать такую вещь в доме, где три женщины? Зато про Дэйна расскажу, а они разнесут дальше.

Он повернулся и пошел, ускоряя шаг по мере того, как удалялся от двора Олмейера.

Бабалачи следил за ним, пока тот не скрылся за кустами, и смиренно осведомился:

– Все ли я сделал правильно, мэм-пути?

– Да. Кольцо можешь оставить себе.

Бабалачи прикоснулся рукой к губам и лбу в знак благодарности и, с трудом поднявшись на ноги, посмотрел на Нину, будто ожидал, что она скажет что-то еще, но она отвернулась и начала подниматься по лестнице, взмахом руки отослав его прочь.

Бабалачи подобрал посох и собрался уходить. В такую жару даже думать не хотелось о долгой дороге назад, но нужно было отчитаться радже насчет последних событий, изменений в планах и собственных подозрений. Он спустился к пристани и взялся за ротанговый фалинь.

Перед ним раскинулись просторные низовья реки – сверкающая рябь, истыканная черными точками рыбацких каноэ. Рыбаки гребли довольно быстро. Бабалачи бросил отвязывать лодку и с интересом уставился на них. Тот, что вырвался вперед, подплывая к Самбиру, бросил весла, встал в лодке и закричал:

– Шлюпки! Шлюпки! Военные шлюпки! Уже здесь!

Его крик снова всполошил поселок, люди бросились к воде. Мужчины начали отвязывать лодки, женщины стояли группками, вглядываясь в изгиб реки. Там, над кронами деревьев, появился небольшой клуб дыма – как черное пятно на бриллиантовом сиянии голубых небес.

Озадаченный Бабалачи застыл с фалинем в руке, посмотрел на речной изгиб, потом на дом Олмейера, снова на реку, как будто не мог решить, куда кидаться, в конце концов наскоро привязал каноэ обратно и поспешил к дому.

– Туан! Туан! – кричал он, карабкаясь по лестнице. – Шлюпки идут! Шлюпки с военных кораблей! Вам бы лучше быть начеку. Офицеры обязательно сюда заглянут.

Олмейер поднял голову со стола и тупо посмотрел на него.

– Мэм-пути! – воскликнул Бабалачи. – Поглядите на него – он ничего не слышит! Надо что-то делать!

Нина кивнула с неуверенной улыбкой и только хотела ответить, как резкий выстрел с носа парохода, который только-только показался на реке, оборвал ее невысказанные слова. Улыбка слетела с ее лица и сменилась выражением тревожного внимания. С дальних холмов донеслось эхо, похожее на долгий печальный вздох, как будто сама земля ответила своим хозяевам.

Глава 8

Новость о том, чье тело лежит сейчас на дворе Олмейера, стремительно разнеслась по поселку. К полудню большинство обывателей собрались на длинной улице, обсуждая загадочное возвращение и неожиданную гибель человека, который именовал себя торговцем. Его приезд в сезон северо-восточных муссонов, долгое пребывание в поселке, неожиданное отплытие на бриге и, как заключительный аккорд, таинственное тело среди бревен стали главной темой для разговоров и обсуждались снова и снова с неослабевающим интересом. Махмат бродил от дома к дому, от толпы к толпе, везде готовый повторить свой рассказ: как увидел утопленника, зацепившегося саронгом за сучковатый ствол, как одной из первых на его крик прибежала миссис Олмейер и узнала покойника еще до того, как его вытащили из воды, и как Бабалачи велел оставить труп на берегу.

– Я его за ногу тяну, а у него головы почти что нет! – восклицал Махмат. – И как жена белого поняла, кто это? Ведьма она, ясное дело! А самого белого видели? Как узнал, кто утопленник, поскакал, что твой олень! – Тут Махмат, к большой радости зрителей, начинал изображать длинные прыжки Олмейера. – И за все старания ну буквально ничего не получил! Кольцо с зеленым камнем забрал туан Бабалачи. Ничего! Ничего! – Махмат сплевывал себе под ноги, выражая недовольство, и брел дальше в поисках свежих слушателей.

Новости распространялись по поселку все дальше и дальше, к самым окраинам, и, наконец, достигли ушей Абдуллы, который сидел в прохладной тиши склада и наблюдал за конторщиками-арабами и рабочими, грузившими и разгружавшими лодки. Решида, занятого на пристани, тут же вызвали к дяде, который, как обычно, выглядел очень спокойным, даже безмятежным, однако на самом деле пребывал в большом удивлении. Слухи о захвате, а может быть, даже уничтожении брига дошли до арабов три дня назад, от морских рыбаков и тех, кто жил ниже по реке. Они перелетали от соседа к соседу, пока Буланги, чьи поля были ближе всех к поселку, не принес их Абдулле, пытаясь снискать его расположение. Но тогда толковали о том, что Дэйн погиб в схватке на борту брига. А теперь весь поселок жужжит, что вчера он заглянул к радже, а потом погиб на пути к Олмейеру, пересекая реку в темноте.

Ничего непонятно. Решид тоже нашел ситуацию очень странной – тревожащей и загадочной, но Абдулла из старческой нелюбви к разгадыванию загадок после первоначального замешательства махнул на нее рукой.

– Как бы там ни было, Дэйн теперь мертв и более не опасен, – сказал он. – Какой смысл размышлять над путями Провидения, особенно когда оно благосклонно к правоверным?

И, вознеся хвалу Аллаху, милосердному и всемилостивейшему, Абдулла счел случай на данный момент закрытым.

Но Решид думал иначе. Замешкавшись около дяди, задумчиво поглаживая аккуратно подстриженную бородку, он пробормотал:

– Тут слишком много лжи. Один раз он уже погиб, потом возродился – только лишь для того, чтобы снова умереть. Голландцы, которые скоро будут здесь, тоже идут за ним. Почему я должен верить не собственным глазам, а бабским сплетням да болтовне лодырей?

– Говорят, тело отнесли во двор к Олмейеру, – сказал Абдулла. – Если собираешься туда, нужно успеть до прихода голландцев. Ступай вечером. Не нужно, чтобы пошли разговоры, будто нас недавно видели дома у белого.

Решид кивнул, соглашаясь с последним замечанием дяди, и отошел. Прислонившись к косяку открытой двери, он лениво оглядывал двор и открытые ворота, ведущие на главную дорогу поселка – пустую и прямую, залитую солнечным светом. В полуденной жаре гладкие стволы пальм, очертания хижин, крыша дома Олмейера, видневшаяся вдалеке над кустами на опушке леса, казалось, дрожали в знойном мареве, поднимавшемся от исходившей паром земли. Стайки желтых бабочек вспархивали, садились и снова взлетали перед полузакрытыми глазами Решида. Под ногами, в высокой траве, монотонно гудели насекомые. Хотелось спать.

С одной из боковых тропинок, вьющихся между домами, вынырнула девичья фигурка, прикрытая от солнца большим подносом на голове. Движение привлекло внимание Решида, который вынырнул из своего полусна и более-менее оживился. Он узнал Тамину, рабыню Буланги, продающую печенье: персону привычную и обыкновенно неинтересную, но теперь она направлялась к дому Олмейера и могла оказаться полезной. Решид встряхнулся и побежал к воротам, крича:

– Эй, Тамина!

Девушка, поколебавшись, повернула к нему. Решид нетерпеливо поманил ее поближе. Подойдя к нему, Тамина остановилась, опустив глаза.