Измена в новогоднюю ночь

Мы пьём чай с пирожными.

Бабушка придирчиво рассматривает квартиру, недовольно кривит нос, когда замечает пыль.

– Я только вчера поздно вечером сюда въехала, – оправдываюсь я. – Не успела ещё убрать.

– И откуда такая щедрость? – хмурится бабушка. – Уж не от того ли женатика, о котором Танька пела? – прищуривается пытливо.

– Не от него, ба…, – смотрю виновато.

– То есть женатик всё же есть? Ну давай, внуча, рассказывай, что у тебя тут за страсти?

И я рассказываю. Всё как есть, ничего особенно не приукрашивая. Что тут скажешь, ситуация некрасивая, с какой стороны ни посмотри.

Бабушка молчит. Не ругает, не жалеет.

И мне становится совсем не по себе от этой напряжённой паузы.

– Я знаю, что сама дура и во многом виновата, – вздыхаю покаянно.

– Ты дура, это факт, – кивает бабуля. – Но не потому, что с женатым мужиком связалась, а из-за доверчивости своей и наивности. И когда же ты повзрослеешь, а дитё?

– Не знаю, ба, – вытираю ползущую по щеке слезу. Так неприятно мне от бабушкиного взгляда. Но я ведь знала, что она никогда не поймёт меня, хоть и надеялась.

– Хотя…, – задумчиво смотрит в окно бабушка, – Знаешь, лучше быть немного наивной, но со светом в душе, чем прошаренной и всегда ищущей выгоду змеюкой. Вот как мамаша твоя, или та же Танька. Я рада, что вы с ней разругались. Она мне никогда не нравилась. Да и насчёт Игоря я сразу всё поняла.

– Я помню, ба. Ты мне всё это говорила, но я не верила.

– А на Гордея твоего мы ещё посмотрим. Если такой же мутный тип, пойдёт он лесом!

– Я не уверена, ба, что он появится.

Рассказываю ей и про Гордея. Жену его, беременность.

– А это что за клумба? – кивает бабушка на цветы.

– А это сегодня привезли. И я не знаю, как это понимать.

Рассказываю свои сомнения.

– Точно от него, говоришь? – прищуривается бабушка.

– Да, – невольно улыбаюсь.

– Хм… Ну значит, ждём его в гости. Прибежит как миленький, раз цветами задабривает.

– Думаешь? – смотрю на неё с надеждой.

– Уверена. Только вот скажи, ты чем мужика кормить собралась? Объедками от пирожных?

– Не знаю, – пожимаю плечами. – Об этом я точно не думала.

– А зря! Вставай, дел куча, она сидит. Надо курицу запечь, салатиков накрошить, колбасу я вон, домашнюю привезла, грибочки. И пылюгу разогнать надо, как жить-то в такой грязи?

И вот бабушка в своём репертуаре, разводит такую бурную деятельность, что страдать мне рядом с ней точно некогда!

Но от каждого шороха сердце тревожно замирает. Оно ждёт и верит. Эти ландыши ведь не просто так, правда?

Глава 49.

Я маюсь-маюсь-маюсь. Ну почему он не приходит? А может, он и не собирается?

Ох, как же это всё изнуряюще. И мне то плакать хочется, то смеяться.

Ну позвони сама ему, чего ты?

Но… Нет. Не могу. Наорёт ещё на меня, последнюю надежду отнимет, и тогда снова вернётся беспросветная тоска. С надеждой всё же теплее, можно я ещё немного погреюсь?

– Так! – рявкает бабушка в очередной раз. – Отдай тряпку, сама окно помою. А ты иди, в другом месте зависай.

– Нет, я домою.

Упрямо вожу салфеткой по стеклу, замираю. Потому что…

Чуть не вываливаюсь в окно. Сердце тут же разгоняется до сверхчастот.

Гордей. Его машина тормозит у нашего подъезда. Он выходит на улицу, бросает мимолётный взгляд на окна. Нет, меня он едва ли сможет рассмотреть, но я чётко вижу его искрящуюся улыбку. Поедаю его взглядом. Он такой… Красивый, лёгкий, невозможно притягательный…

С заднего сиденья достаёт букет. О господи! Ещё один?

Значит, всё хорошо?

Бросаюсь в прихожую, влетаю в первые попавшиеся тапочки и выскакиваю за дверь.

Слышу, как поднимается лифт, и у меня всё тоже поднимается внутри и трепещет где-то в горле.

Створки лифта открываются, и я не выдерживаю.

Бросаюсь в его объятия. И теряюсь. Просто дышу его запахом, дрожу, и снова слёзы, чтоб их…

А я ведь хотела выяснить что-то? Но…

– Тише, моя хорошая, – шепчут его губы, собирают мурашки по моей шее.

Руки успокаивающе гладит мою спину.

– Моя девочка, – шепчет так ласково и горячо.

И кажется, он тоже ничего выяснять не собирается, находит мои губы своими, и все недомолвки становятся такими неважными.

О, да! Это лучшее успокоительное, которое тут же отправляет кровь гулять по всему телу, минуя мозг.

А руки его уже забираются под мою домашнюю футболку, гладят спину, забираются под кромку джинсов.

Скрип. Чёрт! Вспоминаю, что мы в подъезде, вообще-то. А за дверью нас ждёт бабушка, и если она увидит меня здесь в таком виде… Живыми мы точно не уйдём.

– Стой! – ловлю его за плечи. – Там бабушка…, – шепчу так, как будто у меня больное горло.

– Я знаю. Беги! – отправляет меня обратно к двери. – Иначе не выпущу.

И только я берусь за ручку двери, как она открывается, на пороге бабушка, воинственно сводит брови.

– Так-так! – складывает руки на груди.

– Зоя Анисимовна, это вам, – Гордей протягивает ей букет с самой очаровательной улыбкой.

Но бабушку такими дешёвыми фокусами не проймёшь.

– Заноси, и сам заходи, – ледяным тоном произносит она. – Посмотрим сейчас, что ты у нас за гладиолус!

Настороженно переглядываемся с Гордеем, он подмигивает мне успокаивая.

А мне становится ещё более тревожно. Поговорить бы спокойно, всё выяснить.

Да только, судя по взглядам Гордея, разговаривать со мной он не слишком собирается. Снова зацелует, отключит мозги. Но проблем наших это ведь не отменяет…

Я ничего не понимаю. Поэтому просто иду на кухню за бабушкой, как на эшафот. Гордей становится сзади, обнимая меня за талию.

– Так, руки убрал от внучки моей, – грозно смотрит на него бабушка.

– Зоя Анисимовна, и зачем так категорично? – и не думает слушаться он. – Я Аню люблю, соскучился, руки не слушаются.

– Судя по всему, тебя не только руки не слушаются, – хмыкает бабушка. – Но и в штанах кое-что не держится. Я тебе не наивная влюблённая девица, у меня к таким фокусам иммунитет. Ты с беременной женой сначала разберись, а потом по невинным девочкам шастай! – хватает меня за руку, вытягивает из объятий Гордея.