Измена. Месть подают холодной

– Ты с ума сошла? – спрашивает Эйван, заметно успокоившись. – Ему же лет двадцать. У тебя материнский инстинкт проснулся?

– Я просто выгляжу молодо, – бурчит Сэм обиженно. – И вообще, я требую извинений, аллор дель Монрок! Вы унизили меня на глазах у моей женщины!

А вокруг одни актёры, вот и Сэм как быстро сориентировался, ну чисто оскорблённая невинность! С моих губ срывается смешок, который я маскирую кашлем. Но едва ли кому-то сейчас есть до меня дело.

– Я не стану извиняться перед низкородным грифоном, – раздражённо дёргает уголком рта Эйван. – Вилле, ты посмотрела на новое увлечение своей подружки? Ну и нечего тут сидеть, поехали домой.

И всё же настроение у него пугающе раздражённое. Что уже случилось? Мне даже не хочется с ним спорить – если ощущение, что очередная ссора может помешать воплощению нашего плана. Лучше усыпить его бдительность.

– Езжайте, – покровительственно машет рукой Руби. – А мы с птенчиком ещё поворкуем.

Она дарит Сэму многообещающую улыбку, от чего тот нервно сглатывает. Я киваю и встаю со стула, бросив напоследок:

– Смотрите, не сидите долго, а то тут полумрак, потом будут глаза гореть.

Надеюсь, они поймут мой посыл. Руби знает про символ отступников и сможет рассказать Сэму всё из первых рук. Вероятно, вместе они смогут обдумать всё и пролить свет на новые детали.

Выхожу из ресторана следом за Эйваном, он даже придерживает мне дверь. Вечерний мороз ласкающе касается кожи. Я полной грудью вдыхаю холодный воздух, чувствуя, как на душе становится легко и приятно от свежести и хрустящего под ногами снега. Его совсем тонкий слой, да и завтра он, скорее всего, уже растает, но для меня он кажется символом чего-то светлого и радостного. К карете мы идём неожиданно неторопливо, как будто наслаждаемся прогулкой и компанией друг друга.

– Вы держите меня за идиота, – ворчит муж. – Не знаю, что вы задумали, но что-то тут нечисто.

– Я устала спорить с тобой, – пожимаю плечами я. – Что бы я ни делала – ты видишь в этом злое намерение. Эти сцены ревности, обвинения пропитаны злостью и фальшью. Ты не ревнуешь, ты просто пытаешься оправдать свою неприязнь ко мне. Скажи, Эйван, ты хоть когда-нибудь, хоть на минуту любил меня по-настоящему?

– А ты меня?

Мы замираем в нескольких метрах от кареты и поворачиваемся друг к другу. Наши взгляды полны боли, обиды и разочарования. Впервые я вижу их в Эйване столь же отчётливо, сколь и в себе.

– Зачем же мы продолжаем этот фарс, что называем браком? – выдыхаю я, поражённая осознанием.

Эйван морщится и качает головой.

– Мы не можем просто всё бросить, – говорит он понуро. – Это не нам решать, Вилле.

– Кому, если не нам?

Он поднимает глаза к небу, но один взгляд на звёзды заставляет его поморщиться. О чём они напоминают ему, что так неприятно? Хочу спросить, хочу протянуть руку и утешить его. Не потому, что вдруг прониклась чувствами, а потому что вдруг ощущаю, что мы два потерянных дракона, две пешки в чьей-то игре. И каждый пытается вырваться из неё по-своему. Эйван ищет любовь в каждой встречной девушке, а я ищу свободы.

Вздохнув, я меняю направление в сторону лавочки. Стряхнув снег, сажусь и хлопаю по месту рядом, приглашая Эйвана. Он удивлённо приподнимает бровь, но садится рядом.

– Ты любишь мою сестру? – спрашиваю я мирно.

– Не знаю, – отвечает он глухим голосом. – Я не уверен, что умею любить. Меня научили только одной форме любви: окружить, задавить другого собой, чтобы в его мире не было места для других. Но это обладание, не любовь.

– Что ж, ты понимаешь это, уже похвально.

Он усмехается, качает головой.

– Лисанне такое не подходит. Она слишком свободолюбива, ей необходимо менять места и людей. Мы оба с ней понимаем, что наши отношения случайны и долго не продлятся. Я бы сказал, что не хотел сделать тебе больно, Вилле. Но я хотел.

Пусть он находит силы признаться, но не может посмотреть на меня. На его губах грустная улыбка. Я впервые вижу его таким уязвимым и открытым.

– Я надеялся на твою ревность, ярость, гнев, хотел на минуту увидеть ту девушку, что поразила меня ещё в Академии, с глазами, словно сверкающие льдинки, и характером снежной вьюги. И она правда проснулась. Только такая девушка со мной не останется.

– Эйван…

– О, не стоит меня утешать. Разве я этого заслуживаю? Я видел, что творится с тобой, но не хотел признавать. Мне было удобно, чтобы ты оставалась тенью. Мне было всё равно, каким образом это достигается: мне привели ту, на которую я указал пальцем, а дальше меня ничего не интересовало.

– Но кто привёл? Кому это было нужно? – спрашиваю я, пытаясь заглянуть в его глаза.

Эйван прикрывает веки, тяжело вздыхает, и по его напряжённым плечам я понимаю – разговор окончен. Он уже жалеет о своей откровенности.

– Поехали домой, – говорит он глухо, поднимаясь и направляясь к карете. Я провожаю его печальным взглядом.

– Всё могло бы быть настолько легче, если бы мы поговорили! – бросаю я ему в спину.

На миг он замирает, а затем качает головой.

– Тебе было бы легче. А мне – вряд ли, – отвечает он меланхолично и скрывается в темноте кареты.

За все годы нашей совместной жизни это был самый откровенный и душевный разговор. И пусть мы едем в поместье в абсолютной тишине, я смотрю на мужа другими глазами. Не он злодей в моей жизни.

Но… кто злодей? Почему Эйван просто не скажет! Неужели он… боится?

Задумчиво теребя кулон, я поднимаюсь в спальню. Войдя внутрь и заперев дверь, я ощущаю странную тревогу. Драконица внутри меня напряжена.

В моё отсутствие в комнате кто-то был.

Меня охватывает паника. Я не могу доверять ни мужу, ни свекрови, ни слугам, ни даже собственной сестре. Меня могут отравить, подбросить какой-нибудь амулет с проклятием – не знаю уже, чего ждать от этих людей. В таком контексте от одной мысли, что кто-то ходил по моей комнате, подташнивает. Я запирала её перед уходом, точно помню, так что это не случайный гость и не прислуга.

На первый взгляд в комнате всё без изменений, но от этого не легче. Даже если этот некто просто что-то искал, я уже не смогу спокойно заснуть здесь.

Выхожу так же стремительно, как и вошла. Смысла запирать комнату теперь уже не вижу. Сама направляюсь прямиком в спальню Ингвара.

Внутри горит ночник. Сын не спит, а лежит на кровати на животе, болтая ногами, зачарованно слушая свою «гувернантку». Я, незамеченная, замираю, прижавшись к двери спиной, и украдкой слушаю.

– Если она босиком пройдёт по мёртвой земле, там, где ступала её нога, пробьётся молодая трава и расцветут цветы, – певучим голосом баюкает Веспула, хоть у слушателя сна ни в одном глазу: слишком боится он пропустить хоть слово. – Если коснётся смертельной раны, та перестанет кровоточить, а слёзы её могут спасти даже от самого страшного яда. Сама же она бессмертна и вечно юна – в том дар её и проклятье.