Измена. Мой непрощённый
Шрифт:
— Расстройство питания диагностировал. Первичные признаки ложной анорексии.
— Ложной? — удивляется Машка, и я представляю, как она хмурит свои идеальные брови, — Это как ложные опята?
— Это как подростковый бойкот! — поправляю её, — Он сказал, диетолог, что это не истинная анорексия, а просто уход от проблем. И спросил…
Набираю в грудь воздуха.
— Что? — требует Машка.
— Всё ли у нас в порядке дома, — завершаю я фразу.
— И что ты сказала?
— Не я! — восклицаю, — Диана! Она объявила, что её мать, то есть я, выгнала папу из дома.
— Да что ты? —
— Ну, а мне каково?
— Стопудово Самойлов ей в уши поёт! — выносит подруга вердикт.
— Я спросила её после приёма, — отвечаю со вздохом, — Говорю, это отец тебе так объяснил? А она говорит: «мне и не нужно объяснять, я и сама вижу». А ещё…
Слёзы снова грозятся потечь по щекам.
Я вздыхаю.
— Что ещё? — истерично торопит подруга.
— Она мне сказала: «Ты никогда не любила отца», — говорю.
Вспоминаю жестокий, холодный, невидящий взгляд своей дочери. И то, как она развернулась, ушла, молча села в машину. Не дожидаясь ответа. Не давая возможность себе возразить.
— Насть, ну, Насть, ну сучка она малолетняя, вот она кто, — изрекает подруга.
— Потише! Она ж всё-таки дочка моя.
«Хотя, да», — думаю про себя. Ту боль, что я ощутила в тот раз, не сравнить даже с болью предательства мужа. Та уже улеглась, а эта горит синим пламенем…
— Хочешь, я с ней поболтаю? — предлагает Манюня.
— Ага, — замечаю с ехидством, — Вставишь на место мозги?
— Ну, кто-то же должен! — кичится она. Хотя у самой…
Старший сын привёл девушку в дом и намерен жениться. Средняя где-то тусит допоздна. А младшая, Соня, та — ангел, пока не услышит в свой адрес такое противное слово «нельзя».
— Ты со своей когортой разберись сначала, — смеюсь.
— Ну, вот! Ты смеёшься! Это уже хорошо, — радостно клацает Машка. И я представляю её с сигаретой в руках.
Справа вижу больницу. Привычный белёный фасад. За которым меня ожидает привычный осмотр. Но самое главное — порция юмора.
— Манюнь, мне пора!
— А куда ты? — интересуется Машка.
— Да в больницу, к маммологу.
Она усмехается:
— Опять сиськи мять? А Витя-то знает, чем ты там занимаешься? Кстати! Когда же ты нас познакомишь уже?
— Всему своё время, — говорю я задумчиво.
Машка знает о многом. Но только не о причине визита сюда. Она думает — это я так развлекаюсь. Про опухоль я не сказала. А то бы подруга проела всю плешь…
В кабинете меня уже ждут. Быть знакомой врача хорошо! Никаких очерёдностей, никаких ожиданий. И с порога улыбка во все тридцать два.
— Михаил Дмитриевич? — деликатно стучусь.
— Угу, — навесив на нос очки, отзывается доктор.
Прохожу. Ставлю сумочку. Молча сажусь. Медсестру он уже отпустил. Я обычно к нему прихожу, когда дело к закату. И он предварительно щупает. А после сажает за стол. И бросает игриво:
— Чайку? Или что-то покрепче?
Я с укором смотрю:
— За рулём.
И тогда получаю печеньку и чашку душистого чая. Мы какое-то время болтаем и я убегаю. А Мишка, оставшись один, достаёт коньячок.
Но сегодня Балык молчалив. Хмурит брови и пишет корявым размашистым почерком буквы.
— Светило сегодня не в духе? — говорю я, пытаясь его вдохновить.
Получается!Балыков поднимает глаза, улыбается:
— Что, так заметно?
— А то!
Он вздыхает. Да так глубоко и печально, что я сомневаюсь: а это действительно он? Балыков не грустит! Он всегда улыбается! Или всё-таки, не всегда?
— Что-то случилось? — интересуюсь я как бы между прочим.
— Ааа, — отмахнувшись, Мишка снимает очки, — Жена написала, что дочь в этом году не приедет ко мне. Якобы визиты в Россию к отцу на неё плохо влияют.
Он усмехается. А я не могу осознать. Жена? Дочь? Это он про кого?
— Ты ж говорил мне, что не был женат? — пытаюсь узнать.
Миша вздыхает:
— Мало ли, что я там говорил. Брехло я, Насть! Брехло! По мне разве не видно?
Я щурюсь:
— Неа.
Он улыбается:
— Кучинская ты, Кучинская. В людях не смыслишь вообще ни фига!
— Подумаешь, — я пожимаю плечами, но тут же берусь уточнять, — Так… ты женат, значит?
— Был, — поправляет меня Балыков, — Развёлся после семи лет брака. По её инициативе, кстати.
Я хмурюсь:
— Так что, выходит, она тебя бросила?
— Выходит, что так, — усмехается он, — Ну, мы и не жили как муж и жена. В смысле, не спали уже. Я знал, что она с кем-то крутит. Общается по интернету. Нашла мне замену, свинтила в Америку. Поминай, как звали.
— А дочка? — решаюсь спросить.
Мишка вздыхает. Болезненно так! Будто задела какую-то рану в душе.
— А что дочка? Дочку забрала с собой. У неё теперь новый отец. Эмигрант. Не чета мне.
— А что ты? Ты, между прочим, светило науки, — спешу я напомнить ему.
Но Миша кривится, и отцепляет свой бейджик. Которым гордился.
— Да какой я светлило? Фонарь с мигающей лампочкой.
— Ты себя недооцениваешь, — робко бросаю, пытаясь утешить его.
Не выходит. И Миша, откинувшись в кресле, сидит, одинокий, понурый. Мне даже жалко его! Хочу предложить ему выпить коньяк. Но мне всё равно ведь нельзя! За рулём.
— А ты… ты любил её? — вырывается фраза, которую стоило умолчать. Но слова уже сказаны. И Балык утомлённо кивает:
— Любил. Когда-то давно. Но всякая любовь проходит, знаешь ли. Она как костёр. Если не подбрасывать поленья, то он погаснет. Вот и у нас, очевидно, погасла.
Он сжимает пластмассовый угол стола. И придвигается ближе:
— Я изменил с её лучшей подругой. В отместку! Просто, чтоб знала, что мне всё равно.
— А тебе всё равно? — уточняю я эхом.
— Ты знаешь, — он смотрит в пространство, — Когда-то готов был убить за неё, а сейчас всё равно. Даже страшно! Наверное, я разучился любить.
Я усмехаюсь:
— Любить нельзя разучиться. Это же не навык, а чувство. Оно либо есть, либо нет.
— Ну, вот у меня его нет ни к кому! — раздражается Мишка, — Я теперь потребляю женщин, как пищу. Просто жру без разбора, что под руку попадётся.
— Так значит, про шестерых детей, это правда? — щурюсь я многозначительно.
Балык горделиво пыхтит:
— Да хер его знает. Я так, ляпнул, навскидку. Может больше их, этих детей! Я ж не считал.
— Наверно, с медсёстрами зажигаешь? — пытаюсь поддеть его. Пробудить в нём желание снова шутить.