Измена. Мой непрощённый

Олег покачал головой. Это сейчас он слегка возмужал. А тогда был совсем худощавый. И бледный, как будто кишка. Я заставлял его бегать, качаться. Подкатывать тоже учил. Только без толку!

Свой навык он тратил на Настю. Ей посвящал сочинённые четверостишия. Хотя и выдумывал всяческих Муз. Якобы, кто-то на курсе его вдохновил. Ага! Так я и поверил.

«Мне снились твои глаза…

Казалось, что я погибаю!

И не было хода назад.

Лишь только у самого края

Стоять,

Под расстрельным огнём,

Предчувствуя бурю в крови.

Погубит

Горячее сердце

Жажда любви», — в этом четверостишии недоставало лишь имени «Настя».

— Поклянись, что никогда не обидишь её, — попросил меня Лежа.

Я офигел! Поклянись?

— А с чего бы мне клясться? Ты ей брат, или кто?

Он стиснул зубы:

— Поклянись.

— Ну, клянусь, — бросил я, лишь бы отстал.

— Не так, а серьёзно! — рявкнул Олежка. Мы были уже чуть пьяны. От ящика пива осталось всего одна треть.

— Чё, на крови? — усмехнулся в ответ.

Мы с ним были не кровные братья. Разные в принципе. И внешне и внутренне. Но в этот момент он схватил меня за руку, и прошептал, будто речь шла о жизни и смерти:

— Поклянись.

Я психанул. Достал из кармана свой нож, расчехлил. И на глазах у Олежки сделал надрез на руке.

— Вот! — я вручил ему лезвие, — Теперь твоя очередь.

Он нахмурился, глядя, как кровь выступает из ранки. А затем без раздумий, поранил себя. Я прижал наши руки друг к другу. Кровь закапала вниз, и смешалась в единое целое.

— Теперь мы кровные братья, — пояснил я Олегу.

Лицо его было суровым. Будто сей ритуал наделил его силой.

— Теперь ты сможешь зарезать меня, если я нарушу данную клятву, — сказал я осмысленно. И понял, что нож до сих пор у него.

Олег, вдохновлённый содеянным, до сих пор источал первобытный азарт. Очевидно, уже примерял на себя роль справедливого мстителя.

— Клянусь в вечной дружбе, — произнёс вдохновенно.

Я повторил вслед за ним.

— Клянусь в том, что никогда не предам нашу дружбу, — добавил Олег.

— А я клянусь в том, что никогда не предам Настю, — сказал от себя.

Лежа кивнул, усмехнулся. И сунул мне нож, где на лезвии виделась кровь.

— Гляди, а то ответить придётся, — сказал, зажимая порез.

Я взглянул на свой, вытер кровь рукавом.

— Я и сам себе брюхо вспорю, если когда-нибудь сделаю ей больно.

«Любовь и дружба», — думал я. Вот самое ценное в жизни. Потом появился Давид. И я осознал, что самое ценное — дети. Частица тебя самого. То, что останется здесь, на земле, когда твои кости истлеют.

Но вслед за детьми потянулась другая потребность. В деньгах! Я понял, что счастье немыслимо в бедности. «С милым рай в шалаше», — это бред. Ведь шалаш протекает. Ты хочешь его укрепить и украсить. Чтобы сказать себе: «Я это сам». Но, вправду ли сам?

Кем бы я был без неё? Рядовым инженером. Просидел бы всю жизнь взаперти? Ведь это Настя толкала меня на свершения. Это ради неё я вставал по утрам, одевался, топил на работу. И там, в этих стенах, старался, как мог…

Я задираю рукав пуловера. И демонстрирую шрам. Олежа смеётся и делает то же. Его шрам поменьше, и я упрекаю:

— Я знал, что ты крови боишься!

— И ничего не боюсь, — возражает Олежка.

Я щурюсь, тянусь за ключами. Ножик на них раскладной. Туристический. Там ещё есть открывашка и штопор. Вдруг что…

— Вот, — развернув, я кладу на столешницу рядом с Олегом.

Он хмурится. Точно как в прошлом!

— Что это?

— Я нарушил её, — говорю я со вздохом.

— Кого? — вопрошает Олег.

— Клятву нарушил, — объясняю ему, — Я Настю обидел! И ты имеешь полное право зарезать меня.

Он усмехается. Трогает тонкое лезвие. И глядит на меня с интересом:

— Этим тебя не зарежешь. Только зря руки марать! Тут нужно что-то побольше.

Я тру переносицу. Тихо смеюсь:

— Ну, спасибо! В следующий раз приходи со своим.

Я благодарен ему. Честно. Искренне. Что он не предал! Не выдал меня. Когда Настя звонила, ответил отказом. Сказал, что не знает об этом. Заверил, что я никогда бы не стал изменять.

— Нееее, ты ж многодетный отец! — ухмыляется друг, — Я не могу взять на себя такой грех.

— Да, многодетный, — я цежу, допивая стакан.

— Сколько твоим?

Я, прикинув, бросаю:

— Дианке четырнадцать осенью будет, а Давиду в апреле семнадцать. Прикинь?

— Офигеть! — ужасается Лежа. Его сыну всего лишь семь лет. Он заимел его поздно. Также поздно женился на Рите. Хорошая баба! Обычная, скромная. Любит его, дурака.

Мы обсуждаем детей. И на сердце теплеет. Когда речь заходит о младшем, я ощущаю, как где-то в районе сплетения образуется ком. Пытаюсь его протолкнуть. Не могу! Вспоминаю, как было легко рассуждать о Денисе и Динке. А о Никите всегда тяжело…

— Скажи мне одну вещь, — произношу я за стопкой. Мы перешли на коньяк. Решили, что хватит себя истязать полумерами.

— Ну? — отвечает Олег.

— Только честно! — говорю я, подняв указательный палец.

Он фыркает:

— Ну так!

Я собираюсь с силами. И с мыслями тоже.

— Ты думал о том, чтобы к Насте… Ну, чтобы после меня? — звучит как-то пакостно, и я исправляюсь, — Чтобы после развода?

Олег шумно дышит.

— Колись! — тычу пальцем в него.

Он напряжённо молчит. Смотрит в стопку, как будто желает увидеть ответ.

— Давай за Настю! — предлагаю я тост.

Мы дружно пьём. И, приземлив свою руку на стол, Олег отвечает:

— Я и пошёл бы к ней, если б не Макс.

Так зовут его сына.

— А Ритка? — бросаю, желая напомнить ему про жену.

— А что Ритка? — вздыхает Олег, — Сомневаюсь, что она со мной счастлива. Кто я? Обычный трудяга. Всё, что нажил, поместится в кулаке.

— Не преуменьшай, — толкаю его.

Но Олежа глядит на кулак. Хмурит брови:

— У меня, знаешь ли, в жизни взаимности не было. Не всем так везёт, как тебе.