Изменяя прошлое

Нечай, не торопясь, положил нож в ящик письменного стола, за которым он делал уроки, открыл учебник по русскому языку, изображая погруженного в уроки школьника и навострив уши.

Вот, определил Андрей, отчим разделся и заглянул в комнату:

— Привет! — раздался его голос, по которому Нечай определил, что тот уже вмазал где-то и пока в хорошем настроении.

— Привет, — отозвался он, на мгновение повернув голову и вновь уткнувшись в учебник. Тот потоптался и пошел в совмещенный санузел. Нечай прислушался и, открыв ящик, взял в руку нож. Как всегда, в момент, когда нужно было делать дело, он успокоился. Так всегда было. До дела и после Нечай мог нервничать сколько угодно, но как только наступало время работать, он превращался в какую-то машину, поскольку, такое впечатление, нервная система отключалась. В эти моменты, особенно когда в будущем он вскрывал сложные дорогие автомобили, он никогда не торопился и не медлил, он всегда работал так, как это было необходимо в тот или иной момент для вот этой конкретной делюги. Да, работал, он считал это просто работой, у одних одна работа, у других другая, а он классный специалист по угону крутых тачек. Ну, может, не самый классный, но количество вскрытых и угнанных автомобилей намного превышало количество посадок за это. Можно даже сказать, что его не ловили на этом в девяносто девяти процентах случаев из ста. И Нечай заслуженно считал, что такими успехами он, в том числе обязан своему умению в нужный момент сосредоточиться на деле, отринув все посторонние мысли, в том числе мысли о том, что его могут поймать, или о том, что у него не получится.

Вот и сейчас, услышав звук спущенного унитаза, он легко встал и сделал пару тихих шагов к выходу из комнаты. Эта гнида никогда за собой дверь не закрывает, когда поссать идет, но сейчас это даже хорошо, хотя всегда раздражало Андрея. Да и мама, когда трезвая, просила его закрывать дверь, но он всегда поступал по-своему. Что ж, будем считать, что его погубит собственная наглость.

Есть! Отчим открыл кран, чтобы помыть руки, он всегда это делал тщательно, намыливая по два раза, чистюля, мля. Но в этот раз Нечаю это тоже было на руку, он очень рассчитывал на этот момент, планируя дело. Он даже слегка улыбнулся мысли о том, как отчим предсказуем.

Еще несколько быстрых и легких мальчишеских шагов, и Андрей заглянул в открытую дверь туалета. Так и есть, отчим стоит к нему боком, чуть склонившись над раковиной, намыливает руки и что-то напевает себе под нос. Нечай прикинул: да, есть возможность, что он может увидеть движение сбоку в зеркало, но тут уж ничего не попишешь, риск — благородное дело, кто не рискует, тот не пьет шампанское, ну и все прочее, что говорит о том, что иногда рисковать приходиться. Для него это было не впервой, достаточно вспомнить, как они с Пастором на малолетке внаглую валили бугра! Вот была веслуха, приятно вспомнить! Жаль, что этот бугай выжил, но зато их никто так и не просек, даже сам козел рогатый, бугор этот потерпевший, не догадался, кто его покоцал. И менты не нашли, и никто их не сдал. А все почему? — Да потому что никто ничего не знал, и никто ничего не видел. Вот так надо дела делать!

И Нечай решительно скользнул в открытый дверной проем. Тут же, подхватив нож обеими руками (нужны все его мальчишеские силы), и повернув лезвие боком, чтобы лучше скользило, он изо всех сил ударил снизу вверх справа, целясь в печень. И сразу же еще, и еще один раз. Отступать нельзя, у него только одна попытка, но он и не собирался.

До этого он долго думал, куда лучше ударить. Был соблазн, попытаться как-то ударить в сердце, но раскинув мозгами, Нечай решил оставить этот удар на крайний случай, если уж совсем выбора не будет. Он хорошо знал, что убить человека прямым ударом в сердце очень трудно. Не зря мать-природа придумала нам ребра, это по сути своей, такой природный защитный панцирь. В большинстве случаев, при дилетантском ударе в грудь, нож просто соскальзывает по ребрам, причиняя минимальные наружные повреждения. Тут особый навык надобен, а Нечай все же не мокрушник, хотя и приходилось в драке ножиком орудовать. Однако он слышал от знающих людей, что даже при прямом проникающем ранении сердца, иногда терпила сохраняет способность активно действовать в течение нескольких минут. А это ему было совсем ни к чему, слишком неравны были у них с отчимом силы.

Идеально было бы завалить этого кабана в шею, шея вообще идеальное место, практически любое ранение в шею — смертельное. Но проблема в том, что он отчиму по плечо, поэтому в шею стоило бить лишь в том случае, если, скажем, отчим прикорнул бы в кресле перед телевизором или наклонился пятку почесать.

Можно было бы засадить в живот, это проще, особо целиться не надо, но и риск того, чтобы отчим после этого удара выживет, был высок, если потом не получится добить. А там мало ли как оно может выйти!

Поэтому, мгновенно оценив позу, в которой стоял отчим: правым боком к нему, он сразу понял: надо бить в печень снизу! Печенка, помнил он, находится сразу под ребрами справа, через нее проходят крупные кровеносные сосуды, и если удастся засадить перо в печенку, можно считать, что отчим уже трупешник. Если правильно попасть, умрет быстро. И спокойный как удав Нечай, конечно, попал точно, куда надо. Нож вошел легко, как в почти растаявшее сливочное масло, не зря Андрюха так тщательно его затачивал!

Нанеся точный удар, Нечай сразу же выдернул нож и быстро ударил еще дважды, после чего сделал два шага назад, на всякий случай приготовившись махать ножом дальше. Но это уже была перестраховка. Отчим вскрикнул и схватился обеими руками за раковину, видимо, ноги подкосились. Он смотрел в зеркало над раковиной прямо на Нечая, и в глазах его стояла боль, застилавшая разум. Он еще, кажется, хотел что-то сказать, но изо рта хлынула кровь, брызнула на зеркало, и уже теряя сознание, тело сползло на пол.

Подождав еще несколько минут, в течение которых старый Нечай всеми силами блокировал панические эмоции молодого Нечая, и, убедившись, что враг (а Нечай считал отчима своим врагом) не дышит, Нечай бросил нож рядом с трупом. Смысла прятать следы преступления не было, слишком очевидно, кто убийца. Да и зачем зря метаться? Он сделал именно то, что хотел, о чем мечтал длинными холодными ночами, ежась под тонким казенным одеялом в спецшколе, много раз мысленно представляя, как он втыкает нож в этого ненавистного для него человека, воплотившего в себе все его детские обиды. Мечта сбылась, по крайней мере, теперь он придет в спецшколу не каким-то придурком, сбежавшим из дома, а уважаемым убийцей. А это совсем другой статус и другое отношение со стороны этого специфического детского сообщества. Развернувшись, Андрей прошел на кухню и вымыл руки под кухонным краном, ему просто не хотелось переступать для этого через мертвое тело. Потом так же спокойно он прошел в прихожую, снял трубку телефона и набрал «02» (телефон еще отцу, как главному инженеру поставили, ни у кого из соседей не было). Когда ответили, он спокойно продиктовал адрес, назвал свое имя, добавив: «Приезжайте, я убил своего отчима», и положил трубку.

В общем, все получилось так, как он и рассчитывал, труповозка, вызванная ментами, увезла тело еще недавно такого грозного мужика до прихода мамы. Теперь это остывающее тело никому не сможет причинить вреда, мертвые вообще самые безобидные существа в мире.

***

Врет Сурок, размышлял я, не может быть такого, чтобы следствие причины оставалось после исчезновения самой причины. Не может быть такого, чтобы измени Сурок свое прошлое так, что он не попадет в тюрьму, не встретит меня, не расскажет мне свою тайну, и я не загоню сюда прибор, а прибор бы все равно здесь остался. И херня вся эта лапша, что он вешает мне на уши, насчет того, что прибор удвоится, копируется и прочая лажа. Так не бывает, и все тут! Хотя… скажи мне еще недавно кто-то о том, что можно попасть в самого себя в прошлом, что бы я ответил такому фантазеру? То-то и оно.

Я валялся на шконке и пялился в стену барака в бесплодных попытках уснуть, мысли не давали мне покоя. Я не очень беспокоился об этом, мне завтра не на работу, хотя и понимал, что лучше поспать ночью, а то если высплюсь днем, следующей ночью вообще не уснуть. Такая вот она, подкрадывающаяся старость, неприятная и неизбежная. Нет бы мне раньше сдохнуть, как многие мои кенты! Иногда я завидую им, действительно, ну, пусть я прожил дольше, чем они, а что толку? Было ли в этой жизни хоть что-то, чем стоило бы гордиться, ради чего стоило бы тянуть эту лямку, называемую жизнью? Если быть честным с самим собой, то ничего подобного в этой моей жизни не было, умри я даже лет на тридцать раньше, вообще ничего бы не потерял.

От этой мысли я даже сел на шконке и потянулся за сигаретой. Ну-ка, еще раз: умри я даже лет на тридцать раньше, вообще ничего бы не потерял? Я медленно промотал перед мысленным взором последние тридцать лет своей жизни и понял, что мысль была абсолютно точная в своей беспощадной правоте. Насколько все же верно это краткое арестантское определение тюрьмы: менты, кенты, понты и ты! Вот они, мои последние тридцать лет жизни: менты, кенты, понты и… я среди всего этого. И больше ничего. Блять, да я же на зону возвращаюсь, как домой, радости как бы не больше даже, чем при освобождении. Менты кричат: «О, Пастор, что-то ты на этот раз дольше обычного на воле задержался!» и смеются. А я смеюсь им в ответ: не от горя, и даже не от печальки какой, а от чистого удовольствия: я здесь, вокруг все знакомое, даже менты почти свои! Потом выходишь из карантина, кенты встречают, — уже одежду тебе приготовили, обувь. Шконка в отряде тоже готова, ждет тебя. И ты идешь по зоне и счастливо вздыхаешь: наконец-то! Наконец-то я отдохну от этой воли, где все непонятно, где выросло другое поколение с другими фишками, а все, кого я знал, или померли давно, или уже и не помнят меня. И ничего хорошего для меня нет на этой воле: очередные пьянки на блатхатах, потасканные, потускневшие шмары, лучшие годы которых давно прошли, на которых по трезвяку без слез не взглянешь, и… всё. И всё! Больше ничего там, на этой воле, для меня нет, ничего не светит, никто не ждет. То ли дело здесь: здесь все свои, все знакомое, привычное, почти родное уже. И вот это моя жизнь? Ради этого стоило приходить в этот мир? В голове вновь пронеслись строки из древней Книги, которую я все чаще в последние годы перечитывал: «Я понял, что лучше тем, кто уже умер, чем тем, кто еще жив. А лучше всего тому, кто еще не рожден…» [1].