Изменяя прошлое
Шрифт:
Это всё я сейчас вспоминал, глядя на то, как она суетится на кухне, готовя что-то перекусить и закусить. Мы же не с пустыми руками пришли! Забыл сказать, почему очереди за водкой везде стояли. Дело в том, что в то время как раз полным ходом шла антиалкогольная компания, затеянная Горбачевым и, по мнению некоторых экспертов, поспособствовавшая с экономической точки зрения, вкупе с обвалом цен на нефть, развалу СССР. Все же на производство и продажу алкоголя у государства была исключительная лицензия, это ж, какие деньжищи в бюджет шли, очень нужные стране в то время. В общем, спиртное в магазинах было строго по талонам, если память не подводит, пять
Да. А тогда, тридцать пять лет назад, я, конечно, о ее слабости еще не знал. Поэтому хоть и облизывался на нее, но себя тормозил: типа, не по понятиям это, муж на зоне. Глупости еще всякие в голове гуляли, молодой был, только на второй день ей удалось меня в постель затащить, чуть не силком. Но в этот раз все будет иначе, к херам собачьим все эти понятия, я сейчас очень четко просекаю, какие взгляды она на меня кидает, в синих глазах яркими буквами горит надпись: хочу тебя, парень! И это мы только вторую бутылку начали.
Нет, ну а как меня не захотеть слабой девушке, сами подсудите? Я же в молодости тем еще красавчиком был: высокий, стройный, остроумный, да к тому же еще и поэт! Что сейчас вовсю даме и демонстрировал с пылкостью непризнанного гения. Гоша хорошо играл на гитаре, которая у нее нашлась, я читал стихи, а Таня пила шампанское, курила «Яву» и восхищалась, глядя на меня уже почти влюбленными глазами. Ну, как было в нее не влюбиться, сами подумайте? Наш бурный роман продлился тогда почти полгода и закончился вовсе не по моему желанию, но с пониманием ее положения — муж домой возвращался скоро.
И сейчас, утопая в синеве ее глаз, я декламировал:
Я обычный парень, не хуже других.
Я такой же лох, я такой же псих.
Я был бы лучше, но лучших бьют,
А самых лучших отдают под суд.
От меня пахнет дымом плохих сигарет,
Я люблю дорогие, но денег нет.
Я не пью лишь тогда, когда нечего пить,
Я люблю семью, но мне не с кем жить.
Я люблю себя и музыку «рок».
Я любил бы всех, но какой с вас прок?
Мне, кроме сердца, нечего дать.
Возьми мое сердце, пойдем в кровать!
Я увидел, как сверкнули ее глаза, а губы, как мне привиделось, прошептали: «Пошли!». Показалось, наверное.
Но сердце не стоит теперь ни гроша,
Возьмите душу, почем душа?
И зачем душа этим лисам и псам?
То твоя душа, и носи ее сам.
И так уже тесно от мертвых душ,
У меня есть ты, у тебя есть муж
Она облизнула губы розовым язычком, я вздрогнул, но продолжал читать:
У меня есть дом, а в нем ни хрена,
У меня есть друг — бутылка вина.
У меня есть память, которой нет,
У меня есть окна, в которых свет!
— А давайте танцевать! — шепотом воскликнула разрумянившаяся от шампанского Таня, развернулась и нажала «Пуск» на неплохом, кстати, по тем временам советском кассетнике «Весна 211».
Раздались
первые аккорды легендарного хита всех времен и народов «Отель Калифорния» в исполнении группы «Иглз», и от этой старой песни у меня мурашки побежали по позвоночнику. Я помнил, что Гоша в тот вечер отказывался танцевать, но тем не менее, сразу вскочил, словно боясь опоздать. Сегодня я не буду сдерживать себя, Танечка, держись, моя сладкая!И я сразу прижал к себе такое жаркое тело и провел руками по спине от плеч до попы, а когда коснулся ладонями упругих окружностей, сжал их, потянул вверх и на себя так, что она уперлась животом в выступающий бугор на моих джинсах. Она охнула и впилась своими губами в мои губы, а я поплыл. У меня молодого не было девушки пять лет, а у меня старого не было такой девушки тридцать пять лет. Были потом, конечно, разные, проходящие, были и совсем неплохие, и очень неплохие, но все равно Танюшка на их фоне блистала, словно звезда. По крайней мере, здесь и сейчас, а ничего другого в этот миг и в этот день для меня не существовало.
Потом еще пили шампанское, которое пьянило голову, но не отключало разум, как водка. И Гоша запел песню на мои стихи, положенные им на мелодию собственного сочинения:
Напиши мне о своей любви,
Как ты ждешь меня в ночах бессонных.
Если это ложь, тогда соври
Ложью во спасенье заключенных.
Напиши мне, как ты каждый раз,
Замираешь, видя почтальона…
Если кто-то думает о нас,
Легче жить в наручниках закона.
Пусть я знаю: все это не так,
Пусть другой твои ласкает плечи…
Жизнь похожа на ночной кабак,
Где гремит рояль и тают свечи.
Где в объятьях полупьяных шлюх
Я читал стихи, ругался матом.
Где слова не оскорбляют слух,
Где не тычут в спину автоматом.
Напиши мне о своей любви,
Я уже устал от слов казенных.
Если это ложь, тогда соври
Ложью во спасенье заключенных.
— Андрей, ты гений! — восхищалась Таня и убегала в туалет. Сейчас я знал, зачем, а тогда, помню, удивлялся тому, как часто она туда бегает.
— Пастор, — начинал ныть Гоша, когда она уходила, — хорош, лапать Танюху, это не по понятиям, она жена моего кента.
— А ты не обращай внимания, Гоша, — жестко ухмылялся я, — не обязательно ведь все видеть, правда? Девушка хочет ласки, я же ее не насилую, ты ведь не слепой, сам все видишь. Она хочет любви, я ей ее дам, поверь. И ты мне не помешаешь, Гоша, поэтому, давай не будем, а?
— Неправильно это, — пьяно стонал Гоша и матерился, но он, конечно, не мог не видеть, кто кого на самом деле соблазняет.
— Ты пей, ешь, братан, — я подлил ему шампанского. — Лазарь ничего не узнает и всем будет хорошо, правда? Пусть мужик сидит спокойно.
Он что-то пробормотал и отвернулся. А я представил, что делает Таня в совмещенном санузле, и едва удержался от того, чтобы не заглянуть туда. Но не надо ей сейчас мешать, хотя, как я помнил из будущего, она, наверное, была бы и не против. Я прикрыл глаза: как заходишь, прямо — унитаз, а справа — сидячая ванная, душ от которой легко дотягивается до унитаза. Таня сейчас сидит на стульчаке, широко раздвинув колени и сжимая в руках лейку душа. У каждого свои фишки, каждый сбрасывает напряжение, как может.