К достижению цели
Шрифт:
Эйве покорно отдает...
— Что вы скажете в таможне, если вас спросят о валюте?
— Скажу, что она у меня есть!
Вот упрямец, ну ладно, я тебя перехитрю...
— А если я у вас отберу всю валюту, дам в дорогу запечатанный конверт, на котором будет написано, что он адресован профессору Эйве, но вскрывать надо только на теплоходе? Что тогда вы ответите?
— Скажу, что валюты нет...
Оба мы посмеялись, так и было сделано — взял я грех на свою душу. В Амстердам Эйве возвращался через Москву. Съездили мы с ним в таможенное управление, рассказали, что профессор забыл заполнить декларацию, и ошибка тут же была исправлена.
Сложная натура у М. Эйве. Человек талантливый и острый,
Камчатка мне понравилась. Купались мы в Паратунке, вода темная, но чистая, есть бассейн с водой 37° есть и 40°. От 40’ я сразу вынужден был отказаться, а вот 37° — неплохо!
Шахматистов много; были только два дня, в долину гейзеров слетать не успели. Когда уезжали, облачность была низкой. Ну, думаем, даже с воздуха Камчатки не увидим. Пробили облачность — чудо: Авачинский и Корякский вулканы «пробили» облачность так же, как и мы, видны отлично. Удивительное зрелище.
Когда мы с Эйве были в Братске, интерес там был исключительным. Подходим к зданию, где выступаем: несколько шахматистов стоят с транспарантом: «Привет Эйве и Ботвиннику!» Эти шахматисты были со строительства Усть-Илимской ГЭС; шесть перворазрядников прилетели на специальном самолете.
Потом уже (без голландца) летали мы с Я. Эстри-ным на строительство Саяно-Шушенской ГЭС, могучая там природа (высота плотины будет 300 метров). На катере по Енисею спустились до Шушенского и осмотрели мемориал. Удивительно было в семидесятые годы наблюдать дореволюционное Шушенское: сельскую лавку (все товары были на прилавке), полицейский участок. где ежедневно отмечался Ленин, избы, в которых жил Владимир Ильич во время ссылки... Иначе себе я представлял ранее это время!
Мне особенно интересно было побывать в Шушенском, так как, находясь в ссылке, Владимир Ильич играл в шахматы со своими товарищами — об одной их партии живо рассказал Н. Лепешинский в своих воспоминаниях о Ленине. (Я слышал об этом и непосредственно от Николая Николаевича, когда в 1933 году мы вместе отдыхали в Теберде, — он тогда со мной и в сеансе играл.)
До 1917 года Ленин изредка интересовался шахматами (по-настоящему он .увлекался ими, лишь когда работал в Самаре помощником присяжного поверенного в делах Хардина — сильного шахматиста); известный этюд братьев Платовых вызвал его восторг, но после Октябрьской революции Ленину времени для шахмат уже не оставалось.
— Выступали мы и в Абакане, Дивногорске (осматривали Красноярскую ГЭС) и в самом Красноярске.
Один раз выступали мы с Эйве во Владимире и ездили в Суздаль. Директор музея, симпатичный молодой человек — он недавно окончил исторический факультет МГУ, — вызвался все показать в музее нашему гостю. Но как быть с переводом? Специальные термины, давно ставшие достоянием истории, наш переводчик, прикомандированный от Спорткомитета, не знал.
Еще в Москве, когда мы садились в поезд, я заприметил одного англичанина — он по-русски спрашивал, идет ли поезд до Владимира. Ба, да он здесь, в музее...
«Нельзя ли присоединиться к вашей экскурсии?» — спрашивает он.
Выясняю, кто же он такой, оказывается — доцент Лондонского университета, преподает русский язык.
— Переводить с русского на английский будете?
— Конечно!
— Тогда можно...
Англичанин знал все исторические термины, и Эйве с восторгом приобщился к истории становления северовосточной Руси. Вместо гонорара за перевод мы подвезли англичанина до Владимира.
Только я вернулся в Москву из Лейдена, пришло письмо от Бутенко из Новосибирска с отказом от дальнейшей работы. Субъективно Володя, конечно, ошибся, без меня он уклонился от правильного пути. Объективно Бутенко помог мне
своим отказом.Я считал ранее, что программу должен сделать Бутенко, поэтому держался довольно пассивно, не вникал в различные тонкости работы. Когда я остался один, понял, что "требование Кривицкого о том, чтобы я разработал блок-схемы алгоритма, справедливо. Пришлось засесть за работу.
К тому времени алгоритм существенно продвинулся вперед. В конце мая 1969 года, во время отдыха в Крыму, я открыл новый элемент алгоритма — зону. Простая зона — это совокупность фигур и траекторий их передвижения, где основной траекторией является траектория нападения атакующей фигуры по направлению к атакованной; другие фигуры либо препятствуют этому нападению (они того же цвета, что атакованная), либо поддерживают (они одного лагеря с атакующей).
Оказалось, что такая зона формируется по строго детерминированной структуре, в зону включаются лишь те фигуры, которые успевают принять участие в борьбе. (Бутенко решил, что включение зоны в алгоритм необязательно. Формально мы на этом и разошлись.)
Я продолжал трудиться над оформлением работы, не прекращая ее ни в поездках, ни во время отдыха. Осенью 1971 года я совершил большое турне по Югославии — сделал примерно 2500 километров на автомашине. Был в Сербии, Македонии, Черногории, Боснии и Герцеговине, Хорватии, Словении и Воеводине! Откровенно говоря, наибольшее впечатление произвела Черногория. Какие кручи, ущелья... Выступал я в Цетинье, древней столице Черногории. Были мы вместе с Божидаром Кажичем, нынешним вице-президентом ФИДЕ: он родился в деревушке недалеко от Цетинье, кончил в древней столице гимназию, во время войны партизанил в горах. Черногорцы считают себя «почти» русскими. «Нас с русскими 200 миллионов», — посмеиваются они. Как мне рассказывали, Черногория со времен русско-японской войны до сих пор «находится» в состоянии войны с Японией — Черногория тогда присоединилась к России и направила на фронт (так уверяют черногорцы) двух солдат, а при заключении мира забыли объявить, что Черногория прекратила состояние войны с Японией!
Поехали отдыхать на побережье Адриатики, в Будву. Пляж весь из белых мелких камешков, никаких волн — перед Будвой в двух километрах лежит остров Светый Никола, он защищает Будву от морских волнений. Вода такая чистая, что нельзя понять, какая глубина!
Купались, конечно, и... заканчивал я свою работу!
Подружились мы с Божо. Рост примерно 190, здоровый, спокойный черногорец, декламирует Пушкина. Справедлив и принципиален, и в то же время есть в нем что-то детское... Серьезно изучает историю шахмат, когда знакомится со старой шахматной книгой, радуется, будто клад нашел. Когда знал, что я работаю, не мешал (редкое качество).
Звонят из Совета по кибернетике Академии наук; Е. Геллер (просьба не путать с гроссмейстером!), сотрудник совета, приглашает 8 декабря выступить на семинаре в Доме ученых — весьма кстати. Пытался я договориваться с различными организациями о совместной работе над программой, но безуспешно. Криниц-кий и Рамеев, встретившись на одном совещании, обсудили этот вопрос и решили: надо направить программистов в лабораторию, которой я руковожу, и там начать работу. Конечно, я был за; может, на этом семинаре и найдутся сотрудники?
Мне показалось, что семинар прошел неудачно, вопросов много, но никто не выступил. Сначала сослепу не разглядел присутствующих, но, когда начались вопросы, по голосам узнал старых знакомых: и Шура-Бура, и Адельсон-Вельский... Потом они подошли и держались приветливо, за пять лет многое изменилось. Вместе с Адельсоном подходит его новый сотрудник Донской.
— Мы совершенствуем нашу программу, — говорит Георгий Максимович.
— А для дерева перебора выделяются ходы, имеющие смысл, или ходы включаются без разбора?