К достижению цели

Вот я и стал прозревать. В июне решился уже засесть за письменный стол и, к своему большому удивлению, через месяц написал что-то связное. Впоследствии понял, что написал — нашел цель неточной игры в шахматы. Потом мне приходилось решать и другие нелегкие задачи, но эта, вероятно, оказалась самой трудной. Цель игры — основа алгоритма. На поиск цели в общей сложности ушло три с половиной года.

Найденная цель игры оказалась весьма простой: надо стремиться к выигрышу материала. Собственно говоря, так интуитивно играет квалифицированный шахматист, но все об этом молчат, ибо обычно этот принцип понимают вульгарно, в том смысле, что в данный момент надо уничтожить наиболее ценную неприятельскую фигуру — это, конечно, ошибочно. Но, если эту цель игры понимать так, что надлежит стремиться к оптимальному выигрышу материала в пределах обозримого счета вариантов, то она представляется вполне разумной.

Уже и тогда мне было ясно, что нужно формализовать и понятие позиционной игры, однако пришлось отложить решение этого вопроса. Он был решен много позже.

Цель игры (выигрыш материала) определила и следующий важный шаг. Раз надо уничтожать неприятельские фигуры, то у каждой фигуры на доске появились свои индивидуальные цели, конкретные мишени, которые должны быть поражены. Одна фигура может уничтожить другую, передвигаясь по определенным полям доски, — совокупность этих полей образует траекторию, в данном случае образует траекторию нападения. Другие неприятельские фигуры стремятся защитить свою фигуру, а фигуры того же цвета, что атакующая, поддержать нападение. Эти фигуры также действуют по своим траекториям, условно названным траекториями отрицания. Все это я изложил в монографии, а затем наступила пора снова играть в шахматы.

С хорошим настроением сел я за шахматный столик — в октябре 1964 года в Москве проходило командное первенство СССР. Из шести встреч три свел вничью и три выиграл, но зато у кого! Капитулировали три таких боевых шахматиста, как Смыслов, Петросян и Штейн... Можно было ехать на очередную Олимпиаду — последнюю в моей шахматной жизни.

Но что делать с монографией об алгоритме игры в шахматы? Дело-то важное. Полная система управления (в том числе и человек) выполняет три кибернетические Функции: получение информации, ее переработку (принятие решения) и исполнение решения. Люди сказочно усовершенствовали первую и третью функции — это относится к радиотехнике и термоядерной энергии соответственно, — а вот с переработкой информации сдвигов практически нет; здесь мозг человека сохранил монопольное положение. Необходим сильный искусственный интеллект; искусственный шахматист — гроссмейстер и будет первым шагом в этом направлении.

Подумал и решил послать работу президенту Академии наук М. Келдышу; написал, что готов работать по этой теме там, где нужно. И уехал со сборной командой на Олимпиаду.

Итак, ноябрь 1964 года, Тель-Авив — древняя земля Палестины. Когда экскурсионный автобус везет участников Олимпиады и гид объявляет, что по этой дороге шли воины Александра Македонского в своем походе на Индию, начинаешь с уважением относиться к этой современной автотрассе. Или ходишь по Назарету и узнаешь, что здесь, по преданию, начал свою деятельность Иисус Христос... В Иерусалиме мы были гостями делегации (представительства) русской православной церкви. Отец Гермоген, лет тридцати, с красивой бородой, с горящими (как в сказке) глазами, оказался шахматистом. Он провел нас в православный собор и пропел молитву — и голос, и акустика прекрасные. После обеда пошли на гору Сион. Сложное дело: заходишь в церковь — снимай шляпу, в синагогу — надевай. У дверей синагоги встретили одного участника Олимпиады, его не пускали без головного убора. Но шахматисты народ изворотливый, он положил на голову бланк для записей партий и... прошел!

Отец Гермоген привел нас в горницу, где, как гласит легенда, Христос последний раз виделся с апостолами. Именно здесь Христос сказал: «Один из вас предаст меня...» (Отец Гермоген все подробно рассказывал.)

«Христос был извещен об этом заранее?» — деловым тоном спросил кто-то из нас. Отец Гермоген снисходительно улыбнулся: «Христос — бог, он все знал».

Смыслов хочет фотографировать арабскую часть горы Сион, ему это запрещают: «И с той, и с этой стороны снайперы, надо быть осторожней». На прощанье получаем сертификаты, что отныне мы пилигримы.

В Тель-Авиве каждое утро ходим на пляж, благо отель «Шератон», где жили участники и проводилась Олимпиада, стоит на берегу Средиземного моря. Восемь утра, но уже нестерпимо жарко, море теплое-теплое; песок настолько мелкий, что не осыпается после того, как кожа после купанья становится сухой. Оказывается, песок не морской. Много веков вешние воды Нила выносили речной песок в море, и течением его прибивало к палестинскому берегу... После четырех часов дня жара спадает и дышать легче.

Был я в деревне под Тель-Авивом: живет там трудовой народ. Дети живут отдельно, но каждый день навещают родителей. Питание общественное, без самообслуживания — работают дежурные. Пища простая. Деньги выдаются только на книги и журналы. Дома скромные, но с удобствами. Женщины все работают.

Но есть и другие израильтяне — богачи. Нам рассказывали, что особенно преуспевают спекулянты земельными участками...

Спросили меня как-то: «Кем вы себя считаете по национальности?» — «Да, — ответил я, — положение мое «сложное»: я еврей — по крови, русский — по культуре, советский — по воспитанию».

По просьбе посольства и организаторов Олимпиады выступаем с сеансами и лекциями. Меня как энергетика послали в Хайфу, где пребывает электрическая компания. Осмотрел я ГРЭС в Хайфе. Сотрудники компании объяснили, что энергетика Палестины была основана Рутенбергом — он окончил Технологический институт в Петербурге. (Они рассказали, что он по решению ЦК партии левых эсеров в 1905 году участвовал в убийстве провокатора Гапона, а затем эмигрировал в Палестину. По их словам, Рутенберг решил, что будущее Палестины в поливном земледелии и это должно быть реализовано с помощью электронасосов. С этой целью он построил на реке Иордан гидростанцию мощностью 6 тысяч кВт. В войну 1947—1948 годов гидростанция была разрушена.) Сеанс в Хайфе затянулся, подают мне записку... от Умберто Нобиле! Оказывается, Нобиле не забыл русский (после своей неудачной экспедиции на дирижабле к Северному полюсу итальянский специалист некоторое время работал в Москве), сообщает, что хотел меня повидать, но уже поздно и ложится спать — Нобиле был в гостях в Хайфе у своих друзей-шахматистов.

На следующий день мне показывают север Израиля, посетили арабскую деревушку — бедность, водоснабжение плохое. Ночью на такси отправляюсь в Тель-Авив. По дороге нас не один раз останавливали патрули — уже тогда было неспокойно.

И эта Олимпиада закончилась победой советской команды. Пришлось мне сыграть несколько красивых партий; Глигоричу интереснейший эндшпиль проиграл.

Обстановка в команде вначале была не очень дружная. Это было весьма опасно, особенно учитывая те споры, которые могут возникнуть при назначении на игру (надо выбрать на матч четырех участников из шести), — каждый избегает черным цветом играть лишнюю партию, да еще против сильного гроссмейстера — тогда можно на своей доске и первого места не занять! Решил помочь я руководству делегации и создал, как в британской палате общин, «теневой» кабинет — в него вошли все участники, кроме Петросяна. Наш капитан Котов быстро сообразил, что к чему, и свои действия согласовывал с теневым кабинетом!

Когда вспоминаю я Палестину, прежде всего думаю о трудовых евреях и арабах, населяющих эту красивую землю. Через три года после Олимпиады там вспыхнула война, которой пока конца не видно. Вероятно, там может быть прочный мир, и он будет, если трудовому люду, который там живет (или имеет право жить), никто не будет мешать извне — ни нефтяные магнаты-арабы, ни американские толстосумы-евреи.

Вернулся я в Москву и вновь окунулся в кибернетические дела. Ответа из Академии наук нет. Пошел тогда к Цыпкину; в свое время показывал я Якову Залмановичу свою докторскую, неужели он в шахматном алгоритме не разберется?

Цыпкин на помощь пригласил своего товарища — профессора Д. Юдина, специалиста по прикладой математике. Говорили весь вечер, оставил я свою работу, ответа так и не было. Десять лет спустя профессор Юдин был рецензентом моей книжки «О кибернетической цели игры» и дал очень хороший отзыв, но тогда моя работа ему не понравилась...

Звонит профессор М. Шура-Бура (он тоже специалист по прикладной математике) и предлагает повидаться. Познакомились мы осенью 1961 года: после опубликования моей статьи «Люди и машины за шахматной доской» студенты-математики МГУ устроили вечер-диспут о шахматной программе (Шура-Бура и этим интересовался).

Михаил Романович принял меня в присутствии молодых доктора физико-математических наук Евграфова и кандидата Задыхайло. Они читали мою рукопись, оказывается, академик Келдыш поручил Шуре-Буре решить вопрос о возмбжности начать работу. Евграфов отказался работать, он писал учебник. Задыхайло явно хотел, но Шура-Бура не позволил: «Идите к Адельсон-Вельскому в ИТЭФ, там готовая шахматная программа, с ними и советуйтесь...»

Пошел в ИТЭФ, часа три говорили мы с Адельсон-Вельским. «Зерно истины в этом есть, — сказал Георгий Максимович. — Мы охотно бы работали вместе с вами над этим алгоритмом, но что делать? Нам запрещают работать и над нашей программой. Вот если бы получить указание от Академии наук...»