Кабахи

— Засуха всему вредит — совесть в человеке сушит, к лени располагает. В жару прохладное местечко, тень древесная слаще меду, дороже спасения души!

— Мой младший сын помощником у трактористов. Вчера вернулся вечером с поля и говорит: пашем глубоко, вершков на пять землю взрезаем — и все равно даже на такой глубине в почве нет влаги. Лемех едва пробивает себе дорогу, всё боимся- вот-вот сломается.

— Что, уже начали пахоту?

— Ну да.

— Сколько у тебя сыновей, Датия?

— Трое-то умерли, осталось всего ничего — только восемь и сумел вырастить.

Старики так и покатились со смеху.

— Чему вы удивляетесь? Раньше по шестнадцать да по восемнадцать детей в семьях бывало. Да хоть предание о девяти братьях Херхеулидзе вспомните! Надо нам плодиться да размножаться, а то очень уж много наших на войне полегло.

— А ты еще думаешь плодиться, Датия? — спросил Топрака.

— Отчего бы и нет? Я не прочь, если жена не откажется.

— Посовестись, старый хрыч! — рассердился на него Фома. — Куда тебе детей рожать, пора к смерти готовиться.

— Оставь его, тебе-то что? А ежели человеку больше делать нечего?

Датия усмехнулся и искоса глянул на Габруа.

— Кому плов? Молодцу!

Из проулка между садами высыпало стадо и разбрелось по шоссе. Коровы с набухшим выменем, нетерпеливо мыча, спешили каждая к своим воротам. Частой дробью рассыпался по асфальту торопливый перестук копыт.

На небе пригоршнями загорались звезды. Мрак постепенно сгущался, окутывая все вокруг. На балконах и в окнах домов вспыхивали электрические лампочки. Деревня, истомленная долгим знойным днем, сладко потягиваясь, погружалась в ночную прохладу. Где-то пел-заливался высокий, звонкий голос. Взрывы смеха то и дело доносились со двора сельсовета.

— Бедный Гигла, солоно ему приходится! — вздохнул с сочувствием Габруа.

— На то и молодежь, чтобы веселиться.

— А что бы ты сказал, Датия, будь сельсовет у тебя во дворе или по соседству с твоим домом? — спросил полевой сторож Гига.

— Жаловаться не стал бы, поверь. Сказал бы: веселей, ребята, смейтесь вовсю, дай вам бог силы в руках и здоровья в теле!

— Нет, брат, тогда ты не стал бы так говорить.

— А что им делать, скажи на милость? — повернулся к польщику Хатилеция. — Прежде они собирались в клубном дворе — оттуда их выжили: разорили клуб и нового не построили. Куда им прикажешь деться? Должны они отдохнуть, намучившись за день?

— Отдохнуть? Подумаешь, надрываются! Не очень-то у них загривок натружен! Беднягу Нико совсем с ума свели. А Наскиду так и вовсе ни во что не ставят.

— У Нико лоб крепкий, не так ему просто с ума сойти, — усмехнулся Топрака.

— То было со склада башмаки и короткие штаны для игры в мяч утащили. А теперь, говорят, завалили тропинку, что вела на гору к Подлескам. Уже плугари плуг приготовили для пахоты, а дороги нет! Это все ваш Шакрия виноват.

— Умница мой Шакрия, клянусь старым саперави! Дорогу, говорит, делаем, поднимем на гору бульдозер, выкорчуем кустарник в Подлесках и расчистим поле для игры.

— Уже ведь расчистили ваше поле, Напетвари, — отчего им там не играется?

— В Напетвари нагнали машин, будут гараж строить.

— Кузницу построили, теперь гараж… Дела, что ли, в колхозе нет? Людей где взять? Кто строить-то будет?

— Не видал разве — сегодня школьники вместе с учителями целый день камни на Берхеве собирали и песок через грохот просеивали.

— Это, говорят, для нового клуба.

— А разве тот песок, что пошел на кузницу, не для нового клуба был заготовлен? — посмеивался Топрака. — Этот Нико из чертовой утробы вылез. Уж он не постесняется учительский песок в этот раз на гараж пустить.

— Я вот чему удивляюсь — как это взрослый, ученый человек связался с деревенскими сопляками? Дед у него человек работящий, отец, царство ему небесное, тоже был труженик, старший брат, помните, смотрел за скотиной так, как наш доктор за людьми. Что ж это ему втемяшилось? Уж не спятил ли?

— Так он ведь тут на отдыхе, Абрия, — заступился за Шавлего садовник Фома. — Отдохнет, уедет в город и ученым станет — нам же честь!

— Ученых на свете полным-полно. Гребут деньги лопатой и пишут в книгах: овсяница — сорная трава, вредна для посевов. Как будто я сам не знаю! На кой черт мне в книжках про овсяницу читать? Если хочешь помочь, выходи в поле и работай бок о бок со мной.

— Ежели, значит, к слову сказать, разве они вывезут за этот год столько камня из Подлесков? — усомнился Ефрем. — Ведь туда свален весь камень, собранный по приказу покойного Титико, еще когда мы расчищали землю выше Гичиани. Эти кусты так глубоко вросли в землю и так оплели камни корнями, что там и червяку не протиснуться.

— Да они не вручную собираются кусты корчевать — бульдозер хотят привести. Для того и дорогу проводят.

— Ну, если они приведут бульдозер и расчистят все Подлески, так там на четыре игровых поля места хватит.

— Если они такое дело сделают, в Подлесках прибавится не меньше пяти гектаров пахотной земли.

— Третьего дня нашему агроному захотелось Подлески осмотреть. Поднялась на гору, а тут как раз тропинку взрывчаткой подорвали. Говорят, до самого вечера пришлось там проторчать бедняжке Русудан.

— Кто тебе эту басню рассказал, Габро? Стала бы Русудан сидеть там весь день! Как только она показалась на горе, бросился туда мой Шакрия и помог ей спуститься. А она, как добралась до Берхевы, отблагодарила его своей плеткой. Шакрия говорит — уж я, мол, не стал дожидаться, пока она второй раз меня угостит, и припустил по гальке, как по асфальту.

— Ну и девка! — смеялся Фома. — Доброго молодца за пояс заткнет.

— Хоть бы она скорее развела побольше этой ветвистой пшеницы, или как ее там, чтобы трудодень чего-нибудь стоил.

— Почему она замуж не выходит, чего дожидается? Свет ведь не на одной только пшенице да кукурузе вертится!

— Закро ей не мил, а другие боятся его и на версту к ней не смеют подойти.

— Да и не похоже, чтобы она сохла по кому-нибудь.

— Может, есть у нее присуха в Тбилиси?

— Не думаю. Давно уж она туда не ездила, да и оттуда никто не приезжал. А уж если кто такую девушку полюбит, верно, и дня вдали от нее не выдержит!

— Да, хороша девушка, уж так хороша! И ведь родится же на свет такое дитя человеческое! Как встречу ее на дороге или в конторе, глаз не могу отвести!

— Не девушка, а золото, чистое золото! И колхозное дело ведет на совесть, и этот бывший генеральский сад с домом содержит в самом лучшем виде, — рассыпался в похвалах Фома.

— А уж как добра — прошлую зиму несчастная Сабеда только благодаря ей и перемоглась!

— А Миха она отцовские брюки с рубахой подарила.

— Кстати, слыхали вы, — говорят, этому чудаку Миха в винограднике ангелы явились. Плясали будто бы с кадилами в руках. А наутро ни одной груши на дереве не осталось.