Кабахи

— Правду говорит Элизбар! Да и не только о рогатом скоте надо думать, есть и другие неотложные дела в колхозе. Вот, к слову сказать, нет теплых зимних помещений для свиней. Свиноматкам необходим усиленный подкорм. Скоро начнется второй опорос — куда мы их поместим? Из весенних поросят надо выкормить здоровый молодняк. А у нас даже корыт порядочных нет, чтобы свинья могла толком поесть и воды напиться.

Ветеринар выпрямился на стуле и посмотрел на председателя, сидевшего с рассеянным видом.

— Это все не шутки, Нико. Необходимо уже сейчас позаботиться о животных, а то скоро в горах похолодает, и отары пригонят в долину. Настанет пора овечьего окота, значит, надо найти место и выделить помещение для искусственного осеменения овец. Баранам-производителям тоже нужен усиленный подкорм, а у нас не хватает ячменя и овса. Потом придет пора стрижки и противооспенной мойки, а ведь еще и бассейн не сделан.

— А шелковичные черви? О червях почему забываете? Где это слыхано — навьючили на нас огромное дело, а сами и думать о нем забыли. Уход за червями не нужен? Кормить их не полагается? Вон вчера Иа Джавахашвили с топором за нами погнался, оттого что мы хотели нарвать тутовых листьев у него во дворе. К колхозным деревьям нас тоже не подпускают — давеча коротышка Нодар отнял у женщин мешки, когда они обирали тутовые листья…

— В колхозе тутовые деревья недавно только посажены, не время еще их обрывать, Марта. Да и ухода за ними нет никакого. Надо обрубать лишние боковые ветки и землю разрыхлять вокруг молодых деревьев. Без ухода все хиреет и чахнет.

— И боковые ветки, и молодые побеги обрубили те, кому все разрешается, а нас и близко не подпустили?

— Не подпустили? А знаешь почему? Потому что вместе с боковыми ветками вы и не боковые рады прихватить.

Председатель поднял голову и обвел глазами собрание.

— А я все сижу, жду — скоро у вас уймется зуд в языке?

Разговор в кабинете постепенно затих.

— Напустились на меня и бубните, как поп Евангелие, — стих за стихом! Думаете, я без вас не знаю, что надо сделать? Это заседание правления, понимаете? Скажите спасибо, что я вас всех пригласил и рассадил тут, у себя в кабинете. Если какой-нибудь вопрос в повестке не нравится членам правления, то они, и только они, имеют право выступить против и требовать его исключения из порядка дня. А вы чего расшумелись? Я созвал это расширенное собрание потому, что все перечисленные вами здесь вопросы сами собой решаются при улучшении зернового хозяйства и поднятия урожайности. Это сегодня наша самая главная, самая неотложная задача. А все остальное, о чем тут говорилось, мы рассмотрим на следующем заседании. Разве случалось, чтобы мы оказались к чему-нибудь неподготовленными? Всякий раз, когда бывало нужно, мы собирались, обсуждали вопрос, принимали решение и встречали как подобает, по мере наших возможностей, беду или радость, стучавшуюся к нам в дверь. Разве плохо было бы заблаговременно подготовиться к виноградному сбору? Не хотите? Не надо. Куда все стадо, туда и старухина телушка… — И дядя Нико повернулся к счетоводу: — Ну-ка, дочка, какие у тебя там есть заявления? Раз уж мы в сборе, скинем и это дело с плеч, прежде чем закончить наше торжественное собрание.

— Шавлего Шамрелашвили просит принять его в члены нашего колхоза.

— Что-о? — Председатель уставился прищуренными глазами на медальон из поддельного золота, висевший на шее у девушки-счетовода.

Присутствующие задвигались, заерзали, стали переглядываться с недоумением.

— Кто просит? О чем? — Дядя Нико нащупал одной рукой очки на столе, а другую протянул к счетоводу: — Дай-ка сюда эту бумагу, дочка!

Он поднес листок чуть ли не к самым глазам, потом отставил его и посмотрел издали.

— Ну-ка, Тедо, взгляни, кто тут подписался — в самом деле Шавлего?

Головы бывшего и нынешнего председателей соприкоснулись. Нартиашвили посмотрел на листок и бросил сухо:

— Да, Шавлего.

Нико перекрестился и покачал головой:

— Господи, спаси и помилуй! Или я не в своем уме, или всем этим вот людям наяву сны снятся.

— Чего ему надо, смеется над нами, что ли?

— Спятил, как есть спятил! Люди в город бегут, чтобы только подальше от мотыги и лопаты, а он из города сюда…

— Давайте примем, ребята, говорят, он очень ученый.

— Примем, конечно! Да он один с тремя гектарами виноградника свободно управится.

— Так он тебе в виноградник и пойдет! Засядет в конторе или пристроится заведующим где-нибудь на ферме.

— Все равно, пусть работает где хочет — в людях у нас недостаток. Зачем же ему отказывать?

— Чего ты ждешь, Нико, — примем, и дело с концом.

Председатель сидел притихший и задумчиво теребил кончики усов.

«Значит, он не в шутку… Что-то такое я заподозрил при последнем разговоре. Но для чего он лезет в колхоз? Как будто собирался наукой заниматься? Какой у него расчет, что он задумал? Осторожней, Нико! Нынешнюю молодежь сам черт не раскусит!»

И он сказал решительно:

— Нельзя сейчас принимать — заявитель отсутствует. Отложим до следующего заседания. У этих ученых людей семь пятниц на неделе. Сегодня он просится в колхоз, а завтра может и передумать.

— Если ему охота работать у нас, можно и без оформления обойтись. Пусть поработает это лето, а трудодни мы запишем его деду.

— У его деда, Маркоз, и без того трудодней хватает. Да, может, человеку от души хочется к нам в колхоз? Вон в Кварели и в нижних деревнях полно нынче Героев Социалистического Труда!

— Может, он не на время хочет вступить в колхоз, а навсегда? Парень, говорят, ума палата, почему бы его не принять?

— Довольно гадать и спорить. Не можем принять. Если бы человек всерьез хотел к нам вступить, он был бы сейчас здесь. Отложим до следующего заседания.

Реваз, сидевший до сих пор в молчании, поднялся с места, бесстрашно отразил угрожающий взгляд дяди Нико и заговорил медленно, чуть ли не с расстановкой:

— Пример того, как принимать заглазно новых людей в колхоз, подан нам самим председателем. Бог весть откуда взявшегося человека сделали заведующим всей колхозной зерносушилкой, оказали ему такое огромное доверие, назначили на исключительно ответственный пост. А что это за человек? Кто он, откуда, какое у него прошлое — никому не известно. Ни он нас, ни мы его не знаем. Что ему здесь, у нас, понадобилось? А Шавлего — уроженец нашей деревни, и, плох он будет или хорош, мы с ним всегда сумеем ужиться. Мы всё о нем знаем; в его роду еще не случалось, чтобы кто-нибудь изменил работе или другу.

— Правильно!

— Отец его жизнь положил за колхозные отары!

— Наш уроженец — мы его и принять должны.

— Ну да, примем, а он тут начнет баловаться и других от дела отрывать.

— Зачем заранее на человека клепать, Георгий? Откуда ты знаешь, что у него баловство на уме?

— Надо принять. Ставьте на голосование! — Реваз подвинул свой стул вперед и сел.

— Нельзя этого человека принимать. Забыли, как он утащил со склада спортивную форму и роздал ее всяким хулиганам и бездельникам? — не унимался молодой Баламцарашвили.

При упоминании о спортивной форме сидевшего у окна Лео передернуло.

— А кто, как не он, затеял взорвать тропинку, что вела в Подлески, и принялся устраивать спортивное поле на самых лучших колхозных землях? — вторил Георгию его брат.

— Обложили псы медведя, ох, пришел ему конец! Бедняга Шавлего, что-то с ним будет!

Голос донесся с балкона, и сидевшие близ окна повернули головы в ту сторону. Но в темноте никого не было видно.

Однако от острого слуха дяди Нико ничто не могло укрыться. Он сразу узнал по голосу Шакрию и строго сказал Эрмане: