Кадиш по Розочке
Шрифт:
– Да, молодой человек, - протянул Ветров, расположившись и закурив сигару.
– Не самая лучшая сегодня у Вас профессия.
– Почему же?
– спросил Давид, чтобы не показаться невежей, хотя ему и были безразличны рассуждения соседа по купе. Разговаривать было не так страшно, как сидеть и ждать очередных матросов или еще кого-то.
– Разве не очевидно?
– поднял брови домиком журналист - Керенский и его присные власть потеряли. Солдаты гарнизона восстали, а части с фронтов не могут пробиться к Питеру. В Москве солдаты стреляют в юнкеров из пушек. Вот-вот раскатают артиллерией Кремль со всей тысячелетней историей Руси. А там...
– он махнул рукой - пьяная матросня во главе государства. О какой коммерции здесь имеет смысл говорить? Может быть, Вы
– Да.
– Вот-вот. Конечно, налоги, поборы, да и особое отношение к вам, евреям - дело не очень хорошее. Многие из Ваших единоверцев сейчас стали противниками государства. Хотя, понятно, что вы не из их числа. Однако поверьте мне: дела идут только тогда, когда рядом с конторой или банком прогуливается полицейский. Завтра к вам и к вашим родственникам придет матрос, солдат или еще какой-нибудь голодранец и предложит 'поделиться'. И придется делиться, поскольку у него есть ружье. Как это у господ или товарищей социалистов: грабь награбленное!
– И что же вы предлагаете?
– спросил Давид больше для поддержания беседы, чем потому, что рассчитывал услышать некое откровение. Все эти речи он слышал уже не один раз.
– Что тут предлагать, молодой человек? Я, как и вы, драпаю из зачумленного города. Вопрос в том, что делать, когда чума доберется до тех мест, куда мы драпаем. А то, что она доберется, особого сомнения нет.
– Не знаю. Может быть, все как-то успокоится?
– Этой мечтой живет все образованное население России. Не успокоится, молодой человек. Само не успокоится. Пока не будут отсечены гниющие члены, организм на поправку не пойдет. Сейчас об этом думают лучшие умы страны, самые активные люди скоро начнут действовать. И здесь важна позиция каждого. Подумайте, Давид, хорошо подумайте.
Колеса поезда привычно и успокаивающе стучали. Мимо проносились негустые посадки деревьев, в разрывах между которыми виднелись деревеньки и городки. Речь властителя дум (или нет, кто его знает) текла гладко, одновременно тревожа и убаюкивая.
В самом деле, можно просто уехать, как решила бабушка. Но ведь можно и сражаться, как считает его случайный знакомец. Хотя, с кем сражаться? Сколько тех, кто готов встать в строй за империю, от которой отрекся даже сам император? Да и что ему та империя? Его мир - это Розочка и их дети, которые обязательно будут. Надо только найти ее, переждать ураган и жить дальше. Как жить? Чем жить? Ведь до сих пор деньги появлялись почти сами по себе. А теперь? Вопросов было множество. Они теснились в голове юноши, перебивая друг друга, переплетаясь. И ни на один из них ответа не было.
Юноша так и не смог заснуть, когда поезд подъезжал к Москве. Перрон вокзала здесь был более оживленным, чем в Питере. Правда, больше было и вооруженного народа. Но и всякого иного люда хватало. Сновали носильщики, какие-то женщины с мешками, крестьяне с самым суровым выражением лиц. Присутствовала и 'чистая публика', хотя и в небольшом количестве. Молодой человек в дорогом, хоть и дорожном костюме был сразу взят в оборот носильщиком. Правда, увидев, что багажа нет, тот мгновенно утратил интерес.
Додик, выйдя на привокзальную площадь, без особого труда нанял пролетку. Адрес тестя у него был. Правда, извозчик честно предупредил, что цена будет 'тройная'. 'Палят, барин, со всех сторон, - чинно объяснил он.
– Лошадь пугают'.
Москва бурлила не меньше, чем Питер. Однако были и отличия. Несмотря на ранний час, людей на улицах было намного больше, чем в Питере. Причем, не только сторонников советов и временного правительства, но и просто зевак. Временами со стороны центра доносились орудийная пальба и треск винтовок. У выхода из вокзала стояли солдаты с пулеметом. Правда, они никого не останавливали, а напряженно смотрели в сторону центра. По улицам то и дело пробегали какие-то вооруженные люди. Далеко не все они были в военной форме - часто попадались студенческие шинели, рабочие картузы. Словом, питерское безумие благополучно перебралось в Первопрестольную. Похоже,
что его попутчик был прав. Чума.***
Ефим Исаакович Алекснянский сидел уже который час в своем новом кабинете, пытаясь понять, что делать. Ситуация складывалась не просто не приятная, но совершенно отвратительная. Он умудрился в прошлом году вляпаться в предприятие, сулившее изрядный барыш, но не скоро. В стройку были вложены почти все свободные деньги. И вот теперь у него просто нет времени, чтобы сбросить свои, ставшие обузой, фабрики, и просто уехать, как сделал его Бобруйская родня. Бежать с голым задом было страшно. И кто он будет там? Старый и бедный эмигрант с тремя дочерями и больной женой. Он смог сбежать из почти осажденного Минска, перебраться в Москву, где было спокойнее. Смог вывезти все, что можно было вывезти и всех, кого можно было вывезти. Но этого мало. Всех нужно как-то кормить. Пока еще работают банки, пока еще он хозяин на своих фабриках. Но, мы же люди не глупые, мы понимаем, что все это - пока.
Он не боялся перемен. Вся его жизнь была сплошной авантюрой, иногда успешной, иногда - не очень. Он привык. Но тут нужно было принять какое-то решение. А в голове сидит другая беда - Малка с Розой. Вестей нет уже две недели. Бухштабы, давние партнеры Алекснянского, у которых Малка с дочкой остановились в Крыму, повели себя в новых условиях совсем не как партнеры. Когда перевести деньги стало невозможно, они просто выставили тех из дома, даже не сообщив Алекснянскому. Вести из Крыма доходили все более и более тревожные. Нужно кого-то туда послать. Не просто так, а с деньгами и всем необходимым для дальней дороги. Конечно, с ними племянник, человек жесткий, решительный и, что важно, физически сильный. Но без денег он не сможет довести двух женщин до Москвы. Нужен человек, который рискнет ради его жены проехать всю взорванную Россию и вернуться обратно. Но настолько верного человека у Алекснянского просто не было.
***
В доме тестя, располагавшемся в районе улицы Варварки, совсем близко к огромной махине Кремля, которую Давид видел впервые, еще спали. Во всяком случае, света в комнатах не наблюдалось. Зато грохот пушек был слышен вполне отчетливо. Давид некоторое время стоял возле входа в парадный подъезд, выкуривая одну за другой папиросы, к которым пристрастился после отъезда Розочки. Саквояж он прижал спиной к стене. Пару раз пробегали рабочие с красными бантами на груди и винтовками. Но к юноше интереса не проявляли. Видимо, были дела важнее. В какой-то момент, уже изрядно замерзнув, он решил, что его визит будет уже не столь неприличен и вошел в дверь. Звонить пришлось долго.
Наконец, послышался какой-то шум, звук отодвигаемой щеколды, и из приоткрывшейся двери выглянул какой-то крепкий мужчина, явно иудейской внешности.
– Что надо?
– совсем недружелюбно приветствовал он Давида.
– Я Давид Соловейчик, муж Розы Ефимовны. К Ефиму Исааковичу.
– Подождите, - уже несколько мягче проговорил страж.
Через минуту дверь была открыта, и Давид, наконец, смог войти в прихожую. Пока он снимал пальто и кепку, сбежался весь дом: сестры Розочки Вера и Люба, какие-то неизвестные ему родственники, совсем непонятные люди... Наконец, минут через десять вышел и сам Ефим Исаакович. Он был несколько растрепан, без галстука, выглядел встревоженным и недовольным:
– Додик, здравствуй! Что-то случилось? Вести от Розочки?
– Здравствуйте, Ефим Исаакович! Нет. Потому я и решил приехать сюда.
– Ничего не понимаю. Давай, мой мальчик, пройдем в кабинет и там спокойно поговорим. Девочки, - обратился он к домашним, - организуйте-ка нам кофейку, да покрепче.
Кабинет Алекснянского был чем-то похож на бабушкин, только устроен был с большим изяществом и лоском. На столе стояло множество дорогих безделушек, в шкафу сквозь стекло были видны книги с золотым тиснением. Подали кофе с бисквитами. Пока юноша отдавал им должное, тесть раскурил сигару, ножницами срезав уголок, и приступил к расспросам.