Кадиш по Розочке

– А, пан студент! Пришел? Молодец. - приветствовали они знакомца - Вон там наш состав. Пошли. Состав состоял из паровоза, уже разводящего пары, и десятка вагонов-теплушек. Когда Давид и его новые знакомые подбегали к поезду, их остановил тот самый человек в кожанке:

– Ты кто, товарищ?
– спросил он на русском языке.

– Я студент из Петербурга. То есть родом из Польши. Вот, земляков встретил.

– Мы едем защищать завоевания революции, а не на пикник. Отойдите от поезда!

– Ну, я тоже позащищаю немного.
– спокойно проговорил Давид.

– Слушай, комиссар - неприветливо и слегка пренебрежительно влез в разговоры солдат - Не лезь, куда не просят. Он едет с нами. Он - наш, революционный товарищ. Вопросы есть?

Комиссар, видимо, не уверенный в своей способности совладать с солдатской вольницей, замолчал, и быстро отошел в сторону. Давид и его новые знакомцы, забрались в теплушку. Да, явно не первый класс. Зато через пять-шесть часов он будет в Харькове, еще на сто километров ближе к Розочке. А там и до Мелитополя доберется. Одна беда - холодно. Хоть и юг, а начавшийся декабрь он и есть декабрь. Вокзал качнулся и медленно начал отъезжать назад. Поезд тронулся. Бойцы собрались у буржуйки и с явной заинтересованностью смотрели на мешок Давида. Он не стал их томить и, быстро развязав его, вытащил на свет четверть самогона и несколько кругов копченой колбасы.

– Ура, нашему другу, студенту!
– провозгласил один из солдат.

– Молодец!

– Свой парень!

Еще более усилились дружеские чувства к Давиду, когда бутыль была откупорена, а ее содержимое перекочевало сначала в кружки, а потом и в желудки революционных солдат. Минут через пять, которые были потрачены на уничтожение запаса колбас, процесс был повторен. Давид достал пачку папирос и закурил. Поделился с новыми приятелями. Внезапно кто-то запел. Песню о широких долах Польши и светлых водах Вислы подхватил весь вагон. Она неслась над Слободской Украиной, над такими же широкими долами и светлыми реками и речушками. Только пели ее люди с оружием, ехавшие нести смерть 'именем революции'.

Давид подошел к открытой двери. Мимо мелькали пустые поля и нечастые перелески, хутора и городки, проносились полустанки с пустыми платформами. Холодный ветер выдувал хмель из головы. Давид задумался о парадоксах судьбы. Надежный и смелый, вызывающий восхищение Александр Иванович бросает его, а совершенно неизвестные и совершенно чужие ему люди везут его в Харьков. Понятно, что свою роль сыграли подарки и знание польского языка. Но ведь везут.

К нему подошел худой невысокий солдатик.

– А ты в Петербурге на кого учился?
– спросил он.

– На экономиста, - не стал придумывать Давид.

– Это что такое?

– Ну, в банках, торговых предприятиях и все такое.

– Здорово! Меня наш ксёндз тоже учил грамоте. Я хотел сдать экзамен за курс гимназии и учиться на врача или инженера. Вот у кого жизнь. Только родители не дали учиться дальше. Сказали, что нужно в хозяйстве помогать. А теперь не знаю даже, есть ли хозяйство, живы ли родные? Мы под Варшавой жили. Возили в город свежие овощи, мясо, молоко. В ресторан 'У орла' возили. А теперь там германцы. Хотя, кушать всем нужно. Думаю, мои выкрутятся.

– А как же ты к ним теперь доберешься?

– Сам не знаю. Бог даст, как-нибудь доберусь. А может, здесь останусь. Буду учиться в университете. Очень хочу учиться. А нам комиссар говорил, что учиться теперь будет бесплатно. Как думаешь, это, правда, будет?

– Все может быть. Раз обещают, то должны сделать.

– Вот и я надеюсь. Только воевать совсем не хочется. То на австрийцев хотели нас гнать. Теперь вот непонятно на кого гонят. А я не солдат. Я крестьянин.

– Так вы же, вроде бы, сами согласились?

– А что было делать? Временное правительство говорит, что надо воевать, а советы говорят, что будет мир. Мы, понятное дело, за советы. А потом советы говорят, что для мира нужно воевать с казаками, солдатами с фронта или еще с кем-то. Вроде бы с директорией в Киеве совет что-то не поделил. Вот и пойми, что делать? Наши пока стоят за советы. А там посмотрим.

– Да, дела - протянул Давид - Я тоже не знаю. Качусь по России, как шар, а куда, зачем?

– Я думаю, сейчас никто не знает. Только не говорят об этом. А оно само как-то идет и куда-то придет. Вот тогда самые наглые и скажут: это мы все предсказали и вас привели! А люди им поверят. Людям же хочется, чтобы были те, кто подскажут, как надо.

Замолчали. Стало совсем холодно. Давид отошел внутрь вагона, а молодой солдатик, кутаясь в шинель, все смотрел на мир, сквозь дверь вагона-теплушки.

Солдаты пели, смеялись, допивая остатки самогона, позабыв про студента. Давид уселся в углу и огляделся. В вагоне находилось десятка два солдат, были сложены какие-то важные армейские пожитки, стояла печка-буржуйка, около которой грелись несколько человек. Да, на вагон первого класса не очень похоже. Но... какая разница. Вон уже показались первые дома, явно не деревенские. Поезд приближается к Харькову.

Харьковский вокзал произвел впечатление на Давида. Он был не меньше и не менее помпезным, чем столичные вокзалы. Особенно это бросалось в глаза после небольшого полутораэтажного вокзала в Белгороде. Да и сам город выглядел вполне благоустроенным, не в пример городам, через которые уже довелось проезжать Давиду. Однако встречали их в Харькове... не очень радостно. Точнее, не все радовались.

Состав долго стоял перед станцией. Наконец, тронулся. Но прибыл на какой-то далекий запасной путь, где уже жарко ругались две группы вооруженных людей. Одна группа состояла из уже привычных, собранных с бору по сосенке 'красных гвардейцев', отрядов сторонников советов. Другая группа была интереснее. Форма здесь имела место. Причем, форма старой российской армии. Но кокарды и погоны были странные, составленные из двух цветов: желтого и голубого. И первые, и вторые старались окружить состав. Но наличие противников (или не противников) не позволяло им добиться своей высокой цели. При этом, стрелять не жаждали ни первые, ни вторые.

Солдаты из теплушек сначала с тревогой, а потом с любопытством смотрели на сложные перестроения, сопровождаемые самой площадной бранью, происходившие у них на глазах. Наконец, на тумбу перед поездом влез какой-то обладатель кожаной куртки, огромного маузера и бородки клинышком.

Он начал уже привычные по Питеру речи о свободе, мире, земле, заводах и прочих благах, которые щедро сулили своим сторонникам советы. Красные гвардейцы, сторонники 'кожаного', громкими криками выражали свое одобрение. Потом его сменил офицер с синими петлицами, и синим же знаком, кажется, трезубцем, на рукаве шинели. Он призывал солдат вливаться в армию Украинской народной республики, которая одна может противостоять агрессии и хаосу, осуществить вековые чаяния всех народов Украины о независимости. Поляки не особенно понимали, о чем идет речь. Но слушали с интересом, порой смеясь какому-нибудь неожиданному созвучию русских и польских слов.

Пока ораторы упражнялись в красноречии, поддерживаемые своими сторонниками, Додик напряженно думал. Собственно, и первые, и вторые ему были не особенно интересны. И уж совсем не улыбалось Давиду попасть в перестрелку сторонников мировой революции и независимой Украины. И если польские солдаты были вынуждены примкнуть хоть к кому-то, то у него, как говорил его бывший попутчик, Александр Иванович, 'еще были дела на этом свете'. Словом, нужно было бежать. Выпрыгивать сейчас из вагона было не просто. Его бы заметили сразу же. Ладно, подождем. Перебранка на перроне постепенно затихла, надоев и тем, и другим.