Кадиш по Розочке
Шрифт:
К вечеру следующего дня приблизились к Харькову. Путь каравана заканчивался в деревне Верещаковка возле речки Лопань, за которой, собственно, и начинался город. Там и распрощались. На прощание Анвар, успевший поговорить со своим человеком, посоветовал:
– В центре не ходи. Там комиссары, как в Крыму. Лучше на окраине остановитесь. Хорошие вы люди. Пропадете. А ты - кивнул он Давиду - жену береги. Такая жена везде мужчине счастье сделает. Понимаешь?
– Понимаю - согласился Давид и обнял Розочку.
Глава 9. Дом или временная передышка
Январь уже шел к середине. Снежный и холодный
А вот здание явно гимназического типа, довольно странно смотрящееся в поселке. Впрочем, что такое Розочка слышала или читала, что стараниями господина и госпожи фон Мекк в селе Малаховка была учреждена гимназия для совместного обучения лиц обоего пола. Тогда это читалось, как модная новость. Теперь не трогало. Последнее время ее вообще мало, что трогало из внешнего мира. Уже в первые дни пути она поняла, что, скорее всего, беременна. Но только в Москве она поделилась новостью с родными. Новость восприняли по-разному. Давид встал на колени, прижался головой к ее животу и долго стоял так, слушая будущую жизнь внутри ее тела. Мирон был откровенно огорчен. В такое время иметь маленького кинда - совсем не большая радость. Зато море цорес. Мать отнеслась к известию спокойно. Такая женская судьба - рожать детей.
За гимназией вдоль улицы стояли типичные дачные дома. Нечто среднее между городским домом и барской усадьбой. Разные. Были богаче. Были беднее. Но совсем бедных домишек и не было. Вдоль улицы стояли фонари. Правда, несмотря на сгущавшиеся сумерки, ни один из них не горел. Разруха добралась и сюда.
Пролетка качнулась и свернула к двухэтажному деревянному дому, где Давиду довелось уже какое-то время жить. Розочка и Мирон видели дом впервые. Выглядел он вполне уютно. В пять окон на каждом этаже. На второй этаж снаружи вела лестница, заканчивающаяся верандой, опоясывающей весь этаж. Летом здесь, наверное, здорово пить чай - подумалось Розочке. От дороги дом отделяла невысокая изгородь с воротами. От ворот шла тропинка, расчищенная в глубоком снегу. По ее бокам росли столь же невысокие ели. Рассчитались с извозчиком и... остановились перед изгородью. Неужели! Неужели их путь закончен. Они дома!
Больше не будет тревожного ожидания в Ялте. Не будет ночевок в заброшенных деревнях. Стычек с любителями пограбить. Отсутствие возможности помыться, спокойно отдохнуть. От Харькова ехали на поезде. Через знакомых своих попутчиков смогли добыть поддельные 'ксивы', документы с подписями и печатями, удостоверяющими, что они командируются из столицы Украинской Советской республики в Москву. С помощью этих документов и золотых монет они смогли доехать, хоть и не без приключений, до Москвы. Оттуда, уже на последние средства смогли добраться до Малаховки. И вот они дома.
Наконец, Давид нашел в себе силы и громко постучал в ворота. Ждать пришлось долго. Розочка уже начала немного замерзать, когда из дома вывалила целая толпа народа. Впереди всех, в шубе, накинутой на домашний халат, бежал Ефим Исаакович. За ним бежали дочери, знакомые и незнакомые Давиду люди. Тесть схватил в охапку и прижал к себе Розочку. Дети бросились к матери. Все смешалось в радостный, кричащий, плачущий и размахивающий руками клубок. Давид с Мироном стояли несколько в стороне, с улыбкой наблюдая картину воссоединения семьи. К ним подошел Фоля, который учил его стрелять перед отъездом. Поздоровались, обнялись.
– Ну, что, Додик - бросил он - Доказал, что ты мужчина.
– Еще как - ответил за Давида Мирон.
Наконец, и сам Алекснянский, на минуту оторвавшийся от вновь обретенных жены и дочери, подошел к молодым людям.
– Давид, не думай, что я не понимаю, что ты для нас сделал.
С этого дня и до последней минуты жизни, я твой должник.– Нет, Ефим Исаакович! Вы отец Розочки. Я Ваш должник навсегда - ответил Давид.
После долгого отмывания, отъедания, длинных и сбивчивых рассказов о путешествии, в котором Додик, неожиданно для себя самого, фигурировал, как главный, настал блаженный час отдыха. Молодым отвели небольшую, но уютную комнату на втором этаже. Подняться в нее можно было изнутри дома, а можно было и прямо с улицы, через веранду. В комнате кроме большой кровати стоял стол, два уютных кресла, шкаф для одежды и книжный шкаф, где стояли книжки Розочки, остававшиеся в ее прежнем доме. На столе стояла лампа почти под таким же абажуром, что и в их питерской квартире. Это особенно тронуло Давида.
Почти сутки они отсыпались на чистых простынях, наслаждались покоем, безопасностью, близостью друг друга. Да и потом их жизнь шла в сладком полусне. Они не жили, а вспоминали ту, прежнюю жизнь, стараясь словами, движениями, мыслями воссоздать то, исчезнувшее счастье. Суета большого дома была рядом, но в другом мире. Все шло мимо них. Давид и Розочка купались в покое и блаженстве, стыдясь своего выпадения из быта и не имея сил прервать его. Наверное, есть особая, неизъяснимая сладость в том, чтобы среди руин вдруг найти кусочек прежнего быта, и прежнего себя. Это чем-то похоже на большое и теплое одеяло, под которым ребенок прячется от страхов темной ночной спальни. В этом мире между жизнью и небытием и нежились Давид и Розочка. Но даже самый маленький огонек не может гореть вечно без новых дров. Это Давид понимал.
К исходу третьего дня тесть пригласил Давида в свой кабинет.
– Давид, ты доказал, что можешь защитить мою дочь, свою жену. Но женщину нужно не только любить и защищать. Мужчина должен еще и кормить свою семью. У вас и ваших детей, когда они, даст Всевышний, появятся должны быть курочка и гефелте-фиш на столе, нужно во что-то одеваться и чем-то платить учителям.
– Я понимаю, Ефим Исаакович.
– Это хорошо. Потому я и пригласил тебя для поговорить. Твои деньги у меня. В любой момент ты их получишь обратно. Но деньги, которые не дают дохода, имеют отвратительную привычку заканчиваться в самый неподходящий момент. Вот и возникает вопрос: что ты собираешься делать? Я знаю, что Роза ждет ребенка. Это значит, что пробираться за границу у вас не выйдет. Во всяком случае, пока она не родит. Да и потом это будет очень не просто. Попытать счастья сейчас можно, но уже очень не просто. На западе немцы, которые скоро будут совсем близко к Нарве. На юге советы. Ехать через Гельсинфорс, как твоя бабушка, пока можно. Но и здесь очень большой риск. Сам ты что думаешь?
– Мы с Розой говорили об этом. Я очень хочу уехать к своим. Но... Мы ведь чудом выбрались из Крыма. Второго чуда может и не случиться. Будь я один, я бы поехал. А теперь нас почти трое. Нет. В ближайший год мы никуда не тронемся. Роза родит ребенка среди любящих ее людей.
Алекснянский встал из-за стола, подошел к поднявшемуся Давиду и крепко обнял его.
– Сын мой! Ты - мой сын. Зови меня отцом. Хорошо?
– Да, отец.
– Так вот, сын - проговорил он минутой позже, справившись с волнением - давай думать, как нам жить жизнь дальше?
– Ефим... Отец, я ведь даже не представляю, как сейчас живут люди. Гешефт, я так понимаю, в комиссарской стране невозможен?
– Давид, здесь говорят не комиссарской стране, а советской. Постарайся не путать. Оговорка может стоить тебе жизни. Но, в целом, ты прав. Нормальные дела закончились или почти закончились. Заводы и фабрики захвачены большевиками. Старые хозяева лишились всего. Твоя бабка - редкостно мудрая женщина. Мне не хватило прозорливости. Впрочем, будем откровенны, и денег для переноса дел в Европу мне бы тоже не хватило. Я перед самым концом вложил серьезные средства в одно дело, которое сулило большой барыш, и потерял почти все. Фабрики враз не продашь. Вот и пришлось оставаться на месте. Но сейчас это уже не важно. Правильный гешефт, которым занималась твоя бабка, к которому готовили тебя, в России, таки да, не возможен. Но я не настолько европеец, как Пая-Брайна, дай ей всевышний сто лет жизни. Поэтому у нас есть варианты.