Кадиш по Розочке

Вот жизнь Розочки изменилась гораздо сильнее. Проводив мужа, она бежала на занятия в техникум. К ее огорчению, специальных предметов было немного, но и не специальные предметы иногда бывали интересными. Она честно спала на занятиях по марксизму, на политических мероприятиях, которых было много. Зато уроки литературы ей понравились - они были другими, чем в гимназии. Вел их старичок, переехавший в Гомель из Варшавы, где преподавал русскую словесность в Варшавском университете. Говорил он ярко, живо, убежденно. Рассказывал всякие интересные и трогательные штуки из жизни писателей и поэтов.

И все же с особым старанием она осваивала именно бухучет. Ведь именно здесь лежит дорожка для того, чтобы быть рядом с ее Додиком. Нравилось Розочке, что у нее появилось гораздо больше не то чтобы друзей, но приятельниц, собеседниц. Розочка стала ходить к ним в гости. Порой - хотя и нечасто - приглашала их к себе. Их 'барский' дом вызывал у однокурсниц, многие из которых были выходцами из рабочих семей, не самые теплые чувства. Додик не протестовал против гостей, хотя и предпочитал проводить вечера вдвоем с супругой. А Розочка гордилась и тем, что она нашла для себя место в жизни, и тем, что Додик понял ее желание, не вполне типичное для людей их круга.

По выходным они, надев лучшее платье, ходили в гости к родителям. Гуляли с сестрами Розочки и ее братом Яшей, который становился все более серьезным и любознательным молодым человеком. После прогулок был обед, приготовленный стараниями Ханны Яковлевны.

Недовольным оставался только Ефим Исаакович. Нет, он радовался, что семья вместе, не бедствует. Радовался счастью детей. Огорчало его другое. Он был хозяином даже в нынешних условиях страны советов. При этом, изделия его - вы понимаете, его!
– фабрики были, мягко говоря, не особенно качественными. Проще говоря, совсем не качественными. О шикарных туалетах речи даже не шло. Даже ширпотреб был так себе. Здесь строчка неровная, здесь раскроено не по лекалу... Все слова Додика о том, что сейчас и эта продукция прекрасно сбывается, не встречали понимания. Тесть только сокрушенно пожимал плечами:

– Да меня отец за такую сорочку порол бы каждый день!.. Хотя...

Было понятно, что 'хотя': на таких машинках, из такой ткани лучше и не сошьешь. Но закупка оборудования - штука дорогая. Хорошая ткань, конечно, дешевле, но тоже не бесплатно. Столько лавочка Додика дать не могла. Столько мог выделить только московский наркомат. Даже в Минске таких денег не было.

Но наркомат мог дать, а мог и не выделить, ведь первоначально предполагалось, что предприятие будет приносить деньги. Пока так и было. Франты и франтихи шили себе одежду у частных портных, а обычные люди покупали готовое изделие их фабрики. И далеко не только в Гомеле. Все это было так. Но Алекснянский видел иную картину.

– Понимаешь, - говорил он Давиду в минуты особенно доверительных бесед, - долго изоляция России продолжаться не может. Она слишком большая. Ну, не РСФСР или БССР, а большая Россия, как ее не назови. А как только мы откроемся миру хоть немножко, понадобятся качественные изделия. Людям же в чем-то нужно будет ездить в Европу. Поедут в дреке - с ними и разговаривать будут, как с гопотой. А меха? Ты представляешь, сколько будет стоить в Париже или в Лондоне хорошо сшитая шуба из русского меха? Вот. Я хочу, чтобы все это было у меня. До границы здесь рукой подать. Не через поляков, так через Литву и немцев продадим. Нужно только сырье и оборудование. И тогда мы станем давать дохода больше, чем все остальные предприятия города. Причем, заметь не в советских бумажках, а в валюте.

Другого выхода не было, и пришлось Алекснянскому ехать в Москву. Додик, теперь уже Давид Юделевич, остался на хозяйстве, которое становилось все сложнее и сложнее. Несмотря на то, что хозяйство в советской стране называлось плановым, все планы летели к той самой матери, стоило им столкнуться с жизнью. Поставщики срывали все сроки поставок. Магазины требовали продукцию, которой всегда не хватало. Поезда ходили не по расписанию, а так, как им удобно. Постоянные проволочки рождали неразбериху. При этом, каждый старался свалить ответственность за неразбериху на другого.

Додик с утра до вечера мотался по городу, ругался по телефону с десятками людей, решал конфликты между рабочими, между рабочими и администрацией, выслушивал длинные доклады бухгалтера, общался с какими-то проверяющими, заверяющими, уверяющими и тому подобными непонятными людьми с грозными бумажками в карманах. За две недели, что тесть был в отлучке, он измучился, как за целый год. Но всему приходит конец.

В начале февраля двадцать третьего года в кабинет Давида ввалился донельзя довольный тесть. Он был в своем довоенном 'роскошном' пальто и шляпе-котелке. Его обычно гладко выбритые щеки покрывала двухдневная щетина. Глаза, хоть и красные от усталости, смотрели хитро и весело, как в день, когда они впервые встретились у дома бабушки.

– Ну, что, Додик, старик Алекснянский еще кое-что может, - ухмыльнулся он, развалившись в кресле напротив хозяина кабинета.

– Все вышло?

– Не просто 'вышло' - мы теперь что-то вроде поставщиков двора Его императорского величества! Будем шить на наркомат иностранных дел. Нам выделяются деньги на закупку оборудования, на закупку сырья, на изготовление продукции для посольских работников.

– Каких работников?

– Посольских. Россия больше не в изоляции. Устанавливаются связи с Германией, Прибалтикой, Италией и другими странами. Будем обшивать представителей Страны Советов, именуемой СССР.

– Ух, - только и выдохнул Додик.

– Вот тебе и 'ух'. Это не все. Помнишь, я говорил про экспортную продукцию? Это тоже можно попробовать. Только представь, какие там возможности! Нам на это дано официальное разрешение.

– А деньги? Это же потребует вложений, - прервал его Давид.

– Дадут. Столько, сколько надо дадут. Похоже, там, у Советов, тоже встречаются вменяемые люди. Я им все объяснил. Где надо подмазал, и... все вышло, как должно было быть. Давай-ка прикинь объем вложений, что покупать, как привозить. Давай, мой мальчик.

– Какие у нас сроки?

– Чем скорее, тем лучше. Деньги будут к марту. Хорошо бы к этому времени знать, куда их потратить. Кстати, твое жалование возрастает в три раза. Потому лавочку лучше прикрыть. Тем более, что остатки обмундирования ты уже переработал. Внимание к нам будет самое пристальное и не всегда доброжелательное. Нужно быть очень осторожным.

– Слушай, - продолжил тесть, хитро прищурив глаз.
– А у тебя нет коньячку или чего-нибудь этакого?

Коньяка у Додика не водилось, но какая-то настойка нашлась. Он разлили по рюмкам, нарезали принесенный из столовой огурец.

– Ну, что, Додик, - поднял рюмку Алекснянский.
– За удачу! Лехаим!

– За удачу!

Глава 12. Белые дни и черные дни

Вдоль длинного стеллажа с самыми разными мешками, ящиками, пакетами шли двое мужчин. Такими стеллажами, а то и просто штабелями было уставлено все гигантское помещение таможенного склада. Оба таможенника были одеты в полувоенные шинели. Правда, первый, постарше, был в шляпе-котелке, не особенно вязавшейся к фасону пальто, а второй, помоложе, шел с непокрытой головой. Они внимательно сверяли соответствие наименования продукта в ведомости и по факту. Удостоверившись, что в ящиках, действительно, то, что значится, старший ставил знак в бумаге, а младший накладывал печать на ящик или мешок. Какие-то мешки или ящики вскрывали и досматривали особенно пристально. Почему? Да, кто же поймет логику государственного человека в стране советов?