Как сражалась революция

— Может быть,— согласился Федор.

— Ну так што же, едем, што ли?

— Куда?

— В станицу-то.

— А как там казаки?

— Едва ли... Верно, вошли... А впрочем...

— То и дело-то... попадешься — не помилуют!

В этом роде предлагали друг другу несколько раз, столько же раз один другого отговаривали, предостерегали, указывали на необходимость как-нибудь исподволь узнать, осторожно: кто занимает теперь станицу.

За разговором все плыли и плыли вперед, не заметили, что были всего в полуверсте, что с мельниц их давно и отлично видать, что деться все равно никуда нельзя и даже в случае преследования едва ли имеется смысл удирать: пулеметы с мельниц достанут вослед!

Так ехали и дрожали от неизвестности, дрожали и ехали дальше.

Совсем неподалеку от крайних халуп увидели мальчугана годов десяти.

— Малец, эй, малец, вошла тут Красная Армия али нет?

— Вошла! — прозвенел мальчишка весело.— А вы откуда приехали?

— Беги, беги, мальчуган, гуляй! Про военные дела рассказывать нельзя,— урезонил отечески Федор его баловливое и неуместное любопытство.

Спутник, лишь только услышал, что опасности нет, куда-то нечаянно и вмиг пропал. Клычков, спокойный, но все такой же приниженный и ему-

щенный, въезжал теперь в станицу, занятую красными полками. Он все успокаивал себя мыслью, что со всеми новичками, верно, то же бывает в первом бою, что он себя оправдает потом, что во втором, в третьем бою он будет уж не тот...

И не ошибся Федор: через год за одну из славнейших операций он награжден был орденом Красного Знамени. Первый бой для него был суровым, значительным уроком. Того, что случилось под Сломихинской, никогда больше не случалось с ним за годы гражданской войны. А бывали ведь положения во много раз посложнее и потруднее сломихинского боя... Он выработал в себе то, что хотел: смелость, внешнее спокойствие, самообладание, способность схватывать обстановку и быстро разбираться в ней. Но это пришло не сразу — надо было сначала пройти, видимо, для всех неизбежный путь: от очевидной растерянности и трудности до того состояния, которое отмечают как достойное.

Из заповедей коммунизма

Сознательно, бескорыстно и без принуждения вступая в партию коммунистов, даю слово:

1. Считать своей семьей всех тт. коммунистов и всех, разделяющих наше учение не на словах только, но и на деле.

2. Бороться за рабочую и крестьянскую бедноту до последнего вздоха.

3. Трудиться по мере своих сил и способностей на пользу пролетариата.

4. Защищать Советскую власть, ее достоинство и честь словом, делом и личным примером.

5. Ставить партийную дисциплину выше личных побуждений и интересов.

6. Исполнять беспрекословно и безропотно все возложенные на меня руководителями по партии обязанности.

7. Поддерживать слабых духом тт. по партии и обличать корыстолюбцев, если замечу таковых в партии.

ОБЯЗУЮСЬ:

1. Не щадить и не покрывать сознательных врагов трудового народа, хотя бы этими врагами оказались бывшие друзья и близкие родственники.

2. Не поддерживать дружбу с врагами пролетариата и со всеми враждебно нам мыслящими.

3. Привлекать к учению Коммунизма новых его последователей.

4. Воспитывать свою семью как истинных коммунистов...

ОТРЕКАЮСЬ:

1. От накапливания личных богатств, денег и вещей.

2. Считаю позором азартную игру и торговлю, как путь к личной наживе.

3. Считаю постыдным суеверие, как пережиток тьмы и невежества.

4. Считаю недопустимым делить людей по нации, религии, родству и состоянию...

1919 год.

В сибирском подполье

Связная ЦК РКП(б), в дни колчаковщины член Иркутской подпольной партийной организации, секретарь городского комитета партии.

Лето 1918 года. Бои у Байкала. Положение наших частей, не получавших подкреплений, становится все более и более трудным.

На всю жизнь запомнился последний бой у станции Посольская.

Мы отступали. Десант белых и белочехов перерезал нам путь. Завязалась рукопашная схватка. Я и Варвара Артемьевна Ремишевская не успевали перевязывать раненых на своем участке. Те из них, кто был в состоянии двигаться, поодиночке уходили в тайгу, уносили с собой гранаты и патроны.

Кровопролитная схватка сменилась затишьем — на станции оставались тяжелораненые. Неожиданно новый белогвардейский отряд высадился на берегу Байкала и занял Посольскую. Мы попали в плен.

Белые обращались с пленными зверски, избивали раненых, убивали их на наших глазах.

Женщин отвели на пристань, где стояли готовые к погрузке пароходы. Я старалась не разлучаться с Варварой, наблюдала за ней и восхищалась ее спокойствием и выдержкой. Вдруг Варвара обратилась к проходившему мимо белому офицеру:

— Я требую, чтобы со мной были вежливы, я жена известного иркутского купца и прошу вас доставить меня с дочкой домой.

Нам поверили и, отделив от остальных, велели садиться на пароход.

Важное поручение

В Иркутске мы с Варварой сутки отсиживались дома. На другой день нам вручили по узелку и по венику и отправили в баню. Оттуда мы, убедившись в отсутствии слежки, прошли на новую конспиративную квартиру, к Прасковье Гедымин. Она работала в Переселенческой больнице и много сделала для облегчения участи больных и раненых коммунистов-подпольщиков.

Вскоре в нашем убежище появился Саша Ремишевский, член Иркутской подпольной группы большевиков. Он сказал, что мне поручается перейти линию колчаковского фронта и доставить в Москву, в ЦК партии, секретное донесение. Все инструкции должен был мне дать Андрей Червеный. Вечером накануне отъезда пришел незнакомый человек. Прасковья Иннокентьевна ему обрадовалась.

— Здравствуй, Конь,— сказала она при встрече.

Оба они рассмеялись. Потом мне объяснили, что «Конь» дореволюционная кличка Червеного. Незнакомец подсел ко мне.

Разговор наш длился долго. Выслушав всю устную информацию, я была в отчаянии и, не выдержав, спросила:

— А вдруг я что-нибудь забуду?

— Ничего, тогда все скажут твои косы,— загадочно успокоил меня собеседник.

К концу беседы подошла Мария Артемьевна Бабич. Она принесла корзинку с вещами. Андрей Червеный достал из корзины шелковые ленты и попросил сшить из них трубочки, потом сложил туда мелко исписанные куски тонкого батиста. Затем он спросил, была ли я в бане, чистая ли у меня голова, и поручил Марии Бабич заняться моим туалетом и прической. Я, конечно, была изумлена, но понимала одно — все уже кем-то тщательно продумано и мое дело только подчиняться.