Какой простор! Книга первая: Золотой шлях

Испуг Степана поразил Миколу. Ему всегда казалось, что Степан ничего не боится. Вот тебе и «без паники, дорогой»!

Торопливо они вышли из Народного дома. На улице Микола признался:

— Страшная это штука — все время ходить в чужом обличье. Томик, который раздраконил этот лысый дурак, хотели издать с фотографией. Но я не дал. Мне себя рекламировать пока не к чему.

Нагнув головы, они шли против ветра.

— Степа, я давно хотел спросить тебя: как ты попал в заместители наркома?

Буря расхохотался.

— А ты как стал писателем?.. Я тебя сделал писателем! Нашлись дружки, которые и меня подсадили в высокое наркомовское кресло. Жизнь — она, брат, заставляет комбинировать. — Степан помолчал, раздумывая, говорить ли, и вдруг выкрикнул, словно выстрелил: — Крашанку посадили по моему доносу!

— Как по твоему? — возмутился Микола и даже попятился назад.

— Да так. Иногда выгодней бросить во чрево кита одного Иону, чтобы спасти дюжину других… И тебя в том числе!

XXXIX

Полк Иванова, в котором на положении бойцов остались Лукашка и Дарья, входил в дивизию Лифшица. Дивизия расположилась в районе станции Апостолово, слева от нее Вторая Конная армия занимала Никополь, еще левее и ниже — Четвертая армия, а за ней, почти у Ногайска, — Тринадцатая армия. Справа, в Снегиревке, стояла Первая Конная, пришедшая с польского фронта, а ниже ее, в Береславе, — Шестая армия. В этих армиях не было слабых, ненадежных, не верящих в свое дело людей. Войска красных расположились дугой. Самой высокой северной точкой ее был Никополь.

В ночь на 25 октября Иванов, к тому времени вернувшийся из Москвы, отыскал Дашу. Она бездумно лежала на возу, подбив под себя пышную охапку сена. Механик сел рядом, не замечая, как вспыхнули ее щеки, задрожала рука.

— Наступать завтра будем…

— Слыхала.

— Не боишься? Многих не досчитаемся после боя.

— Одно плохо — ребенка у меня нету, только дите от смерти спасти может.

— Почему так?

— Да так. Помрешь — дите останется. Кровь-то одна, а человек только кровью и жив.

Из степи тянул теплый, выстоявшийся над морем ветер, припадал к многострадальной земле, доносил с вражеской стороны конское фырканье, стук колес, сплошной невнятный гул большой массы людей. Механик прислушался.

— Готовятся к встрече. Дивизии перетасовывают легко, будто карты. Обучены военной науке, — донеслось из темноты.

— Вояки из колена в колено. Отец — генерал, дед — генерал, от самого Адама все генералы…

— Послушай, — Даша сунула холодные пальцы под шинель механика, накинутую внапашку, — погрей, иззябли…

Механик не отдернул руку.

— Знаешь, ты мне эту ночь снился, — промолвила Даша и, отбросив голову, уронила ее на грудь Иванова.

Он бережно накрыл ее длинной полой шинели.

— Будто разделась я, легла спать, а ты пришел, подложил под спину руки и целуешь, целуешь… Потом ушел ты. Я проснулась, долго сидела на кровати, ждала, пока ты вернешься, наконец поняла, что вовсе тебя и не было и все это только сон. Тогда я заснула снова, и снилось мне, будто дождь идет, и вроде не дождь, а растет такое жито высокое, до самого неба, а я иду над пропастью, а внизу цветов такая сила, ты и представить себе не можешь. Не знаю, как я туда попала, только нарвала цветов охапку и поднимаюсь наверх узкой тропой. Как вдруг летит навстречу на лихом коне какой-то парубок, веселый и молодой, а посторониться некуда, потому — сбоку яр такой глубокий, что и дна не видать. Подлетает конь, бросила я под ноги ему цветы, а сама поцепилась коню на шею, думаю — убей, не разожму пальцы. Тогда тот парубок поднимает меня в седло и говорит: «Не узнаешь меня, загордела». Я смотрю и тебя узнаю. И просыпаюсь. И хоть не снилось мне, что я плакала, а подушка мокрая, вся в слезах…

— Хороший сон. — И, вспомнив о вечном желании Даши иметь ребенка, механик проговорил: — Знаешь, к чему это снилось тебе? К тому, что будет у тебя маленькая лялька.

— От кого, от ветра? — Даша вздрогнула, подумала с внезапной уверенностью: «А и в самом деле, будет у меня дите от тебя, желанного человека». И тут же решилась, сказала:

— Люб ты мне, больше всех на свете люб. Давно люб. Хоронилась, молчала, а теперь не могу. — Припала к нему, обдавая ухо горячим дыханием. — Что ж ты, может, и не увидимся больше, ну что же ты! — Жадно притянула к себе. — Женщина я, пойми…

— Понимаю, сам не из дерева, только люди кругом, нельзя, командир я! — вздохнул тяжело, спрыгнул с воза. — Надо нам подождать, Даша. Останемся живы — поженимся. Матерью будешь Лукашке. — Поцеловал ее в холодный лоб и сразу провалился в темноту.

— В лоб целовать — заботу снимать, — проговорила счастливо Даша.

Мимо нее, обдав ее комками грязи, проскакал ординарец, хриплым голосом крикнул:

— Иванов где?.. На совет к Фрунзе кличут!

XL

Совещание командующих армиями, реввоенсоветов армий и наиболее выдающихся командиров назначено было в неуютном здании станции Апостолово. Совещание долго не начинали: ждали Буденного, который почему-то запаздывал. По просьбе Фрунзе в комнате не курили. Никто не шутил, не смеялся — вспоминали недавние операции, путались в подсчетах штыков и сабель, участники поправляли друг друга, негромко спорили.

Говорили о том, что маловато снарядов, плохо с обмундированием и продовольствием, о том, что сама природа создала непреодолимые укрепления на Перекопе. Отмечали, что базы снабжения еще в двухстах верстах от фронта.

У стола в летней выгоревшей косоворотке сидел, внимательно прислушиваясь к разговорам, невысокий человек с редкой бородкой. Иванов тотчас узнал в нем Фрунзе. Рядом с главнокомандующим у стратегической карты, висевшей на стене и испещренной разноцветными флажками, стоял личный его адъютант-секретарь Сиротинский.

Иванов подошел к командиру дивизии Апанасенко.

— Пойдем покурим, — предложил Апанасенко.

Иванов вышел с ним на перрон.

Дул колючий северный ветер, крутил обрывок веревки, медный, осколком разбитый и позеленевший колокол трогательно позванивал. На станции не было ни одного дерева, ни одного куста, кругом голая, прилизанная осенними ветрами степь.

Апанасенко звякнул шпорами, уселся на рассохшуюся пожарную бочку.

— Чего он хочет, Троцкий? — Апанасенко зло затянулся цигаркой и сплюнул. — Если бы не он, Крым давно бы нашим был. Ведь план ЦК по разгрому белогвардейщины разорвал деникинский фронт на три части: главные силы Деникина бежали на Северный Кавказ, западные группы добровольческих войск были отброшены в Юго-Западную Украину, и только Слащов, в тылу белых дравшийся с Махно, ушел за Крымский перешеек, а у него не больше трех тысяч штыков и тридцати орудий. Вот здесь и можно было их раздавить в короткий срок, с малой кровью…