Калейдоскоп

Теперь Франц думал о том, что за все время, прошедшее с момента их знакомства, между ним и певицей не состоялось ни малейшего, даже случайного тактильного контакта. Словно она была бесплотным духом, который от человеческого прикосновения растаял бы в дымном полумраке помещения и вернулся бы обратно в царство теней. Или настоящей сиреной, с неведомыми целями поселившейся вдали от моря и остерегающейся быть рассекреченной – ведь ее молочная кожа на самом деле покрыта чешуей.

Или другим энергетическим вампиром, которому прекрасно известно на собственном опыте, что одного короткого взаимодействия с человеком достаточно для того, чтобы выпить его жизнь до капли. Пока мужчина пытался вспомнить доводилось ли ему наблюдать как Леманн дотрагивается до кого-нибудь в кабаре случайно и намеренно, чтобы получить подтверждение своим догадкам, ледяная статуя перед ним отмерла, вероятно, в свою очередь, дошедшая до каких-то своих выводов.

Девушка робко коснулась кончиками пальцев волос Франца, аккуратно расправив несколько спутавшихся прядей. Как будто она была настолько идеальным созданием, что малейшее несовершенство человека перед ней доставляло ей дискомфорт и она стремилась его исправить.

– У вас красивые волосы, гер Нойманн, – задумчиво проговорила певица, слегка склонив голову на бок и продолжая свое неблагодарное занятие, ведь непокорные кудри Франца все равно быстро вернуться в прежний беспорядок, – странно, что вас за них еще не отправили в концлагерь.

– Фюрер тоже не блондин, – мрачно усмехнулся в ответ Франц, тут же пожалев о своих словах. Мгновение этой нежности было таким хрупким и мимолетным, что любое неосторожное движение или высказывание могло разрушить его в прах. Тем более разговоры о политике с женщиной, которая, возможно, убивала сторонников режима.

Леманн хмыкнула, но руку не убрала.

– Вы меня, конечно, извините, – сказала она, – но вы слишком похожи на тех, кого все ненавидят, – и за одну только эту мягкую, деликатную формулировку, Франц захотелось поймать ее тонкие пальцы и расцеловать.

Она явно не из этого мира.

– Я итальянец, – нехотя признался он, изо всех сил сдерживая свои порывы, – Италия – наш союзник.

– Надо же, – Леманн кивнула каким-то своим мыслям и слегка улыбнулась, – вы слишком хорошо и чисто говорите по-немецки.

– Я живу здесь… – Франц вдруг запнулся, потому что чуть не выдал информацию, которую никому не стоило слышать и знать. Кроме Герберта. Потому что пожилой немец был слишком глубоко посвящен в эту историю и уже ничему не удивлялся. А случайного человека некоторые подробности могли здорово напугать и убедить в полной недееспособности мужчины. – С пяти лет, – с трудом выдавил из себя он, после затянувшейся паузы.

С тысяча девятьсот пятого года. За тридцать семь лет у него было достаточно времени, чтобы отточить свой немецкий до совершенства, а произношение выдрессировать до чистоты любого коренного жителя этой страны. Франц постиг такие тонкости языка, что способен был с легкостью различать диалекты в речи встреченных людей. У Леманн, например, в манере говорить присутствовала южная мягкость, но не такая, как у жителей Баварии. Ее слегка свистящие шипящие выдавали в ней причастность к славянским народам. Возможно…

Это был самый неподходящий момент для осознания, пронзившего Франца подобно удару тока, так остро, что он даже слегка протрезвел. И даже стоя на коленях, чуть не потерял равновесие.

Она полячка.

Вот и мотив для мести.

Леманн не заметила перемены, произошедшей в мужчине. Она продолжала задумчиво гладить и распутывать его волосы, уставившись остекленелым, меланхоличным взглядом куда-то поверх плеча Франца, словно вошла в какой-то транс, тихонько напевая себе что-то под нос, почти неразличимо.

– Рената?

Девушка, должно быть, не сразу вспомнила, что должна откликаться на это имя, поэтому еще какое-то время провела в оцепенении, прежде чем перевела на Франца влажно блестящие глаза. Сложно было понять – собиралась ли она плакать или тусклое освещение в гримерке создало иллюзию этого.

– Вы сменили гнев на милость? – со слабой улыбкой поинтересовался мужчина, почувствовав острую необходимость пробудить в ней прежнюю, яростную натуру, лишь бы не видеть этой неудобной уязвимости. У него были большие проблемы с тем, чтобы утешать нуждающихся в том людей. Тем более сейчас, когда из-за алкогольного опьянения, возникли серьезные трудности с формулированием собственных мыслей.

Его жалкая попытка действительно увенчалась успехом и Леманн очнулась. Она резко отдернула руку и расправила плечи, возвращая себе прежний, отстраненный и самоуверенный вид. Судя по тому, как она сильно сжала губы в тонкую линию, она сердилась на саму себя за мгновение слабости перед посторонним человеком. Чтобы отвлечься, девушка принялась поправлять и без того идеально лежащие волны прически.

– Я растрогалась от удовольствия, – заявила певица, вздернув подбородок, – что поставила вас на колени после всех оскорблений, что вы себе позволяли в наши прошлые встречи.

– А, вот значит как, – потянул Франц, – и теперь я прощен?

– Я так и не услышала извинений, – беззаботно пожала плечами девушка и закурила еще одну сигарету, красивым, царственным жестом. Она теперь определенно чувствовала себя хозяйкой положения и наслаждалась этим, вернув себе контроль над ситуацией. И над мужчиной, по-прежнему сидевшим у ее туфель, хотя его самочувствие уже заметно улучшилось и позволяло ему снова встать на ноги, не заваливаясь в сторону.

– Вам нравится, когда перед вами стоят на коленях? – перешел в наступление Франц и его затуманенный алкоголем мозг с готовностью поддержал идею проверки границ дозволенного. Он легко коснулся пальцами щиколотки певицы и прочертил почти невесомую линию вверх.

Леманн сделала вид, что ничего не произошло.

– Грубияны? Да, – ответила она на вопрос.

– То есть вы из тех фройляйн, которые любят, когда их называют «моя госпожа»? – продолжал мужчина, пока его рука преодолевала расстояние до колена, отодвигая в сторону мягкую и прохладную наощупь серебристую ткань подола. Не встретив никаких возражений, он коснулся внутренней стороны бедра девушки и по ее телу пробежали мурашки. Впрочем, лицо певицы оставалось по-прежнему невозмутимым и абсолютно нечитаемым.

– Помилуйте, нет, – нервно рассмеялась она, но останавливать Франца не спешила, – я просто хочу уважительного отношения к себе.

– Ммм?

Мужчина коснулся губами нежной кожи рядом с острой коленкой, внимательно вглядываясь со своей позиции собеседнице в глаза. Леманн храбрилась и ее волнение выдавало только сбившееся, частое дыхание.

– Если вы позволите, прекрасная фройляйн, – прошептал Франц, обжигая ногу девушки дыханием, – я могу попросить у вас прощения по-своему.

– Я… – девушка сглотнула ком, но не нашлась что ответить. Она слабо кивнула и, словно даруя благословение на все дальнейшие действия, положила кисть на голову мужчины, снова робко поглаживая его волосы.