Канцтовары Цубаки

Теперь, конечно, этому сбыться не суждено

Уж простите. Откровенность никогда не дается легко

Но хотя мы с Вами и не встречались, я очень рада, что могу говорить Вам все, что думаю на самом деле

А сейчас мне пора на процедуры

Даже не знаю, передалось ли Вам мое настроение

Так или иначе — grazie!

Благодарю Вас за все и обязательно буду молиться за Вас и Вашу семью с далеких небес.

Это письмо было и правда последним.

Написанное второпях дешевой шариковой ручкой письмо под номером 113. Перевернув страничку, я увидела на обороте выпуклые оттиски букв, написанных ее рукой.

Я закрыла глаза и пробежалась по этим выпуклостям кончиками пальцев. Касаясь их с нежностью — так, как не касалась самой Наставницы ни разу в жизни.

Даже получив сообщение о ее приступе, я так ни разу и не приехала к ней в больницу. Я понятия не имела, какая мягкая у Наставницы кожа. И как тверды ее кости.

В тот вечер я забралась под одеяло с последним письмом Наставницы и уснула, прижимаясь к нему щекой. Так ее присутствие ощущалось куда ближе, чем в молитвах у домашнего алтаря. Хотя бы одно касание. Хотя бы один разок…

Кто знает? Может, если бы мы с ней засыпали в одной постели, вся жизнь как у меня, так и у нее повернулась бы по-другому?

И тем не менее даже письма Наставница писала не мне, а той, кого она никогда не встречала.

Вчерашний прогноз предсказывал «небольшой дождь», но с утра в небе не мелькало ни облачка. По лунному календарю сегодня 3 февраля, или День сожжения писем.

Этот день я отмечала впервые за четыре года. С утреннего неба лились прекрасные золотые лучи. Заварив, как обычно, копченого чая «кебан», я набрала ведро воды и принесла его на задний дворик. Все дома вокруг меня деревянные, полыхнет один — мигом загорятся и все остальные. Поэтому для сожжения писем я всегда запасаюсь ведром воды и не отхожу от огня ни на шаг. Как и настаивала Наставница.

Росточки гиацинтов, которые всего пару дней назад только высунулись на свет, уже успели вытянуться и окрепнуть. Поменяв воду в чашечке для подношений, я поднесла к носу сложенные ладони и, как положено, согнулась в поклоне перед каменным алтарем.

На заднем дворике царил вековечный бардак. Пока магазином временно заведовала тетушка Сусико, она, похоже, полола здесь грядки и даже выращивала овощи и цветы, но с тех пор, как я вернулась из-за границы, все так и осталось нетронутым. Летние травы, проросшие где ни попадя, давно пожухли, отчего весь дворик выглядел запущенно и уныло.

Писем для сожжения в этот особый день набралось аж на четыре картонных короба. Одно за другим, я доставала каждое письмо из конверта, затем ножницами вырезала из конверта марку — вдруг еще пригодится? — и уже потом отправляла послание в горку у алтаря.

Все эти бумажные письмена, несмотря на общее название, состоят из самой разной бумаги. И горят они тоже по-разному. Поэтому я рассортировала их на несколько горок, чтобы каждая горка горела ровнее. Дольше и неохотней всего сгорают фотооткрытки.

Чтобы лучше разгоралось, я перемешивала письма с палыми листьями. Когда набиралась очередная горка, я поджигала ее и возвращалась к тому, что еще оставалось в коробах, не забывая следить за огнем и вовремя подбрасывать ему очередную добычу.

Для извлечения огня Наставница использовала огниво с кресалом. Но я такими штуками пользоваться не умела, да и сами они куда-то запропастились, так что зажигала от самых обычных спичек. Фирменных спичек из бара, в который меня приводил Барон.

Свернув в рулончик кусок газетной бумаги, я подожгла его от спички и поднесла к горке бумаги. Поначалу огонь не хотел разгораться, и первый костер потух. Я попробовала разжечь его снова. Опять неудача. B легкой рассветной дымке солнце поднялось из-за гор. Откуда-то доносило ветром томный, сладковатый аромат. Похоже, камелия перед домом наконец зацвела.

Тут я вспомнила, что Наставница раздувала огонь при помощи веера. Вернулась в дом с черного хода, взяла веер и пришла обратно.

Уже с новой энергией я опять чиркнула спичкой.

На сей раз я решила добавить в костерок еще и веточки деревьев, особенно разветвленные буквой «у». С их помощью огонь пробирался в самые недра кучи бумаг, и тогда все горело ровно. А чтобы пламя не гасло, я раздувала его веером снаружи. Для сильных взмахов одной руки не хватало, и я держала веер двумя.

Пата-пата. Пата-пата…

Когда подошла очередь газетных вырезок, из костерка повалил сизый дым. Этот дым поднимался все выше так настойчиво, словно торопился предупредить небеса о чем-то важном и неизбежном.

Я принесла себе чаю и присела отдохнуть, когда услышала за спиной голос госпожи Барбары:

— Сегодня с утра ты полна сил, Поппо-тян!

Оглянувшись, я увидела, как она выглядывает из окошка, старательно изогнув шею.

— Сжигаешь старую листву? — уточнила госпожа Барбара.

— Вроде того… — ответила я.

— Приятный запах! Еще и картошку печешь? — спросила она, принюхиваясь. А ведь и правда. О том, что горящие письма пахнут печеной картошкой, я не задумывалась еще ни разу. Но печеный картофель с горящей старой листвой, пожалуй, и правда отличная пара…

— Сейчас я как раз ничего не подкладываю. Так что можно попробовать! — ответила я, прихлебывая чай. Где-то вдали, хотя и не очень уверенно, прочищал горлышко соловей.

— Тогда, Поппо-тян, хочу тебя попросить…

— О чем же?

— Можно ли на твоем огоньке запечь мой баумкухен? [69]

69

Баумкухен (нем. Baumkuchen — «древесный пирог») — сладкая немецкая выпечка, разновидность рулета. Срез баумкухена напоминает спил дерева с годовыми кольцами, откуда он и получил свое название.

— Да, конечно! — в ту же секунду ответила я.

В конце концов, чем сжигание старых писем так уж отличается от сжигания палой листвы?

— Так, может, сразу и онигири разогреть? Я еще не завтракала, а ты?

— Давайте-давайте! Несите что хотите!

— Ну, здорово! Устроим пикничок! Или как теперь говорят — «аутдорчик»? Я уже давно об этом подумывала… Ты ведь и сама еще не завтракала, верно? — проговорила она уже скороговоркой.

— Угадали! Я собиралась поесть после костра…