Капитали$т: Часть 4. 1990

— Усек… — сказал я.

— Ну, если усек, тогда рассказывай. Хотя, чего там рассказывать? Я и так все знаю! Чего, ковбои индейцев постреляли?

— Самую малость, — сказал я. — индейцы сами выпросили.

Гусар скривился.

— Неприятная ситуация, парень. Для вас — неприятная.

Я пожал плечами.

— Не впервой…

— Дело не в этом, — скривился Гусар. — Сам должен понимать — они пацаны, а вы — коммерсанты. Выходит, что коммерсанты пацанов постреляли. У наших вопросы будут.

— Будут вопросы — будем разговаривать. У меня тоже вопрос есть.

— Ну давай, — усмехнулся Гусар.

— Что это за Береза с Грузового?

Гусар задумчиво закурил.

— Да так, один… — сказал он. — Из шпаны, вроде. Мутный тип. Вроде бы нас придерживается, но мутный. Я сам его пару раз всего видел.

— Тоже пользу приносит? — улыбнулся я, намекнув на сцену за столом.

— Да как с козла молока, — досадливо махнул рукой Гусар. — На Грузовом всегда беспредельщики — не общаются, не советуются… Этот Береза хоть как-то… Хочешь совет, парень?

— Давайте, — сказал я без особого энтузиазма.

— Отдайте ему этого коммерсанта. Ну зарядит ему Береза штук пять-десять в месяц. Что, убудет от него? Тогда я вас смогу помирить, претензий к вам не будет. Пацану подстреленному лечение оплатите и все. А что, несправедливо?

— Может и справедливо, — сказал я твердо, — но нас не устраивает. Платить этот коммерсант никому не будет, он родственник нашего партнера. И лечение мы оплачивать не собираемся, сам виноват.

Гусар посмотрел на меня с интересом.

— А чего же ты тогда от меня хочешь? Я тебе нормальный вариант предложил. Тебя не устраивает — твое право. Тогда делай сам, как считаешь нужным.

Ясно-понятно, подумал я. Виктор Федорович, подобно библейскому Понтию Пилату, умывает руки. Что же, может оно и к лучшему.

— Хотел узнать про этого Березу, — сказал я. — вы рассказали, я вам благодарен. На этом все, прошу извинить за беспокойство…

— Пустяки, — махнул рукой Гусар, и вдруг внезапно сменил тему: — А что, говорят, сегодня твоего кента-спортсмена менты прихватили?

— Было дело, — сказал я осторожно.

— А чего хотят? — спросил Гусар. — Ничего не известно?

— Пока ничего, — ответил я. — да их может уже и выпустили. Не в первый раз такое, всегда выпускали, все нормально было.

— Ага… — Гусар задумчиво затянулся «Мальборо». — Ну дай бог не долго коптеть, поскорей улететь… Значит, говоришь, этого вашего коммерсанта не отдадите?

— Нет, — сказал я. — Это совершенно исключено.

— Вообще, мог бы вам помочь, — сказал он. — можно сделать так, что не только этого вашего хмыря никто не тронет, но и вообще никого с ликерки больше беспокоить не будут.

— Спасибо, — сказал я с показным дружелюбием. — Мы справимся. До сих пор справлялись и сейчас справимся.

— Ну-ну… — усмехнулся Гусар. — Только ты, парень, поговори на всякий случай об этом с твоим кентом, которого менты повинтили.

— С Матвеем? — удивился я.

— Вот с ним и поговори, — кивнул Гусар. — все, будь здоров, не кашляй. И прекращайте в людей стрелять, у нас тут не Чикаго, — добавил он строго.

Аудиенция была окончена.

Глава 5

Утро началось не с кофе, а с телефонного звонка. Телефонный аппарат стоял тут же, у кровати, на тумбочке. Я нащупал трубку и сонно сказал:

— Алло!

Из трубки раздалось жизнерадостное:

— Дрыхнешь?

Я шумно выдохнул воздух и окончательно проснулся. Это был Матвей.

— Вас уже выпустили? — спросил я.

— Все ништяк! Подтягивайся к нам, обсудим текущие события! — Матвей определенно был в хорошем настроении.

— На барахолку?

— На барахолку, мы сейчас как раз туда едем!

— Подъеду, — сказал я.

Что же, очень неплохое начало дня. Матвея выпустили, скорее всего, что его пацанов тоже выпустили… Уже хорошо!

Через пятнадцать минут я уже мчался в сторону барахолки, встроившись во всеобщую утреннюю городскую суету. На улицах толпы народа — рабочие, служащие, студенты, все спешат, торопятся, кто на завод, кто в контору, кто на лекцию… автобусы и трамваи забиты до отказа, даже частных машин порядочно — пробок еще нет, но на дорогах уже людно… Огромный городской организм пока еще работает и функционирует — от завода до обкома, работает со скрипом, по инерции и — самое главное! — непонятно для чего.

Еще три года назад нормальному советскому человеку было понятно — вот перестроимся, ускоримся, решим отдельные недостатки и тогда заживем, как полагается! И всем будет очень хорошо. Каждая семья получит по квартире, например. К двухтысячному году. Но недостатки почему-то не решались, наоборот — к ним присоединялись все новые и новые, недостатки превращались в проблемы, а проблемы в катастрофы. И простые советские люди все это очень хорошо чувствовали и понимали — что-то пошло не так, потому что сигарет нет, и сахара нет, и мяса, и водки. На фоне этого, квартира к двухтысячному году становилась чем-то призрачным и исчезающим. Так что, во всей этой деловитой утренней предрабочей суете чувствовалась какая-то всеобщая растерянность…

Но, конечно, растерялись не все. Были те, кто ощутил себя в своей стихии, и их было немало — те, кто видел открывающиеся возможности и мог ими воспользоваться. Очень разные люди — цеховики, комсомольцы, спортсмены, таксисты, бармены, кандидаты разнообразных наук… Этих очень разных людей объединяло то, что они, в отличие от большинства, как раз увидели смысл в происходящем. И вопрос «для чего эти все перемены?» был для них совершенно понятен. Перемены для того, чтобы делать деньги. И смысл — в деньгах. Мораль эта обычному советскому человеку была непонятна и странна. Хапуг и врачей, спекулянтов и фарцу а затем и кооператоров на первых порах недолюбливали. И даже презирали. Ведь неприлично иметь много денег — для любого нормального советского человека это была истина, не требующая доказательств. Но потом им начали завидовать. Особенно на фоне усугубляющегося всеобщего потребительского убожества.

Когда я приехал, барахолка уже во всю работала. Народ покупал, продавал, торговался, и в нем совершенно не чувствовалось никакой растерянности. Все очень хорошо понимали, зачем они здесь.

Матвея, вместе с тремя парнями, я нашел на окраине барахолки. Они стояли возле «девятки» и мирно пили чай из термоса. Увидев меня, спортсмены заулыбались.

— Ну что, арестанты, — пошутил я, — Все живы-здоровы?

— А чего нам сделается?! — лихо тряхнул головой Матвей.

— Чего хотели наши славные органы? — поинтересовался я.