Капитализм и шизофрения. Книга 2. Тысяча плато
Шрифт:
Действительно, в первом случае, чем более сильна молярная организация, тем более она способствует молекуляризации своих собственных элементов, своих отношений и элементарных аппаратов. Когда машина становится планетарной или космической, у сборок появляется все большая и большая тенденция миниатюризироваться, становится микросборками. Следуя формуле Горца, у мирового капитализма в качестве рабочего элемента остается только молекулярный, или молекуляризрванный, индивид, то есть индивид «массы». У администрации крупной молярно организованной службы безопасности есть в качестве коррелята целое микроуправление мелкими страхами, постоянная молекулярная небезопасность — до такой степени, что формула министерства внутренних дел могла бы быть следующей: макрополитика общества осуществляется благодаря микрополитике небезопасности и ради нее.[254] И все-таки второй случай куда важнее — молекулярные движения не дополняют больше великую мировую организацию, а, скорее, препятствуют ей и разваливают ее. Это — то, о чем говорил президент Жискар д'Эстен на своем уроке по политической и военной географии: чем больше равновесие между Западом и Востоком — в сверхкодирующей и сверхвооруженной дуальной машине, — тем более оно «дестабилизируется» на другой линии — с севера на юг. Всегда найдется палестинец, баск или корсиканец, дабы осуществить «региональную дестабилизацию безопасности».[255] Так что обе великих молярных совокупности — на востоке и на западе — постоянно обрабатываются молекулярной сегментацией, вызывающей зигзагообразную трещину, которая мешает им удерживать собственные сегменты. Как если бы линия ускользания, даже если она начинается с едва заметного ручейка, всегда текла между сегментами и уклонялась от их централизации, скрывалась от их тотализации. Именно так можно представить глубинные движения, будоражащие общество, даже если они по необходимости «представлены» как столкновение молярных сегментов. Мы напрасно говорим (а именно — в марксизме), будто общество определяется своими противоречиями. Это верно только на больших масштабах. С точки зрения микрополитики общество определяется своими молекулярными линиями ускользания. Всегда что-то течет или ускользает, избегает бинарных организаций, аппаратов резонанса, машин сверхкодирования: то, что мы отдаем на откуп «эволюции нравов» — это молодежь, женщины, сумасшедшие и т. д. Май 1968 года во Франции был молекулярным, и с точки зрения макрополитики его условия тем более неощутимы. Случается, что весьма ограниченные люди или глубокие старики схватывают событие лучше, чем самые продвинутые политики,
Значит, речь идет о том, что молярное и молекулярное отличаются не только по размеру, масштабу или измерению, но и по природе рассматриваемой системы отсчета. Тогда, возможно, слова «линия» и «сегменты» следует сохранить за молярной организацией и подыскать другие слова, которые больше соответствовали бы молекулярной композиции. Действительно, каждый раз, когда мы можем приписать линии хорошо определенные сегменты, то замечаем, что она продолжается в иной форме, в потоке квантов. И каждый раз мы можем расположить «центр власти» как бы на границе между этими двумя формами и определить его не через абсолютное осуществление в некой области, а через относительные адаптации и конверсии, которые он вызывает между линией и потоком. Возьмем, к примеру, монетарную линию с сегментами. Эти сегменты могут быть определены с разных точек зрения — например, с точки зрения бюджета предприятия: общая сумма заработной платы, чистая прибыль, зарплата руководства, процент капитала, резервы, инвестиции… и т. д. И такая линия денег-платежей отсылает к совсем другому аспекту: а именно, к потоку деньги — финансирование, включающему в себя уже не сегменты, а, скорее, полюса, сингулярности и кванты (полюса потока суть создание и исчезновение денег, сингулярности — номинальные денежные средства, кванты — инфляция, дефляция, стагфляция и т. д.). В этом отношении мы могли бы говорить о «мутирующем, конвульсивном, креативном и относящемся к кровообращению потоке», связанном с желанием и всегда расположенном ниже той твердой линии и сегментов, которые определяют процентную ставку, предложение и спрос.[256] В платежном балансе мы обнаруживаем бинарную сегментарность, которая отличает, например, так называемые автономные операции от так называемых компенсирующих операций; но как раз движения капитала не позволяют себе сегментироваться таким образом, ибо они являются «наиболее разложенными, в зависимости от своей природы, своей длительности, личности кредитора или должника», так что мы «уже совсем не знаем, куда поместить линию» по отношению к этому потоку.[257] Между такими двумя аспектами есть не менее постоянная корреляция, поскольку именно благодаря линеаризации и сегментации потоки иссякают, но также именно линеаризация и сегментация зачинают новое творение. Когда мы говорим о банковской власти, сконцентрированной именно в центральных банках, то речь на самом деле идет об относительной власти, направленной на то, чтобы регулировать «настолько, насколько» возможно коммуникацию, конверсию, коадаптацию двух частей круга. Вот почему центры власти в большей мере определяются тем, что от них ускользает, или своим собственным бессилием, чем собственной зоной могущества. Короче, молекулярное, микроэкономика, микрополитика определяются не незначительностью своих элементов, а природой своей «массы» — квантовым потоком как противоположностью линии из молярных сегментов.[258] Задача приведения в соответствие сегментов и квантов, задача урегулировать сегменты в соответствии с квантами предполагает, скорее, изменения ритма и модуса — что с грехом пополам делается, — нежели подразумевает всемогущество; и всегда что-то ускользает.
Можно взять и другие примеры. Так, когда мы говорим о власти Церкви, то эта власть всегда ассоциировалась с определенным администрированием греха, обладающим сильной сегментарностью — роды греха (семь смертных грехов), единицы измерения (сколько раз?), правила эквивалентности и искупления (исповедь, покаяние…). Но всегда есть что-то весьма отличное, хотя и дополнительное, что можно назвать молекулярным потоком греховности — последний тесно охватывает линейную зону, будто переговаривается через нее, но сам заключает в себе лишь полюса (первородный грех — искупление или благодать) и кванты («грешник, не дошедший до осознания греха»; грешник, осознающий грех; грешник продолжающий грешить, осознавая грех[259]). То же можно было бы сказать и о потоке преступности, в противовес молярной линии юридического кода и ее разбиений. Или же, когда мы говорим о военной власти, о власти армии, то рассматриваем линию, хорошо сегментированную согласно военным типам, кои в точности соответствуют развязавшим войну государствам и тем политическим целям, которые эти государства преследуют (от «ограниченной» войны до войны «тотальной»). Но, согласно интуиции Клаузевица, машина войны весьма разнообразна, то есть существует поток абсолютной войны, текущий между наступательным и оборонительным полюсами и отмеченный лишь квантами (материальные и психические силы, подобные номинальным наличным средствам войны). О чистом потоке можно сказать, что он абстрактен, хотя и реален; идеален, хотя и эффективен; абсолютен, хотя и «дифференцирован». Верно, что мы схватываем поток и его кванты только через индексы сегментированной линии; но, напротив, и линия, и индексы существуют лишь благодаря омывающему их потоку. В любом случае, мы видим, что сегментированная линия (макрополитика) погружается и продолжается в квантовом потоке (микрополитика), непрестанно перестраивающем и сотрясающем ее сегменты:
А: потоки и полюса
а: кванты
b: линия и сегменты
В: центр власти
(Совокупность — это круг или период)
Воздадим должное Габриэлю Тарду (1843–1904): его давно забытое произведение вновь обрело актуальность под влиянием американской социологии, а именно микросоциологии. Тард был раздавлен Дюркгеймом и его школой (в полемике, похожей на полемику между Кювье и Жоффруа Сент-Илером и столь же грубой). Дело в том, что привилегированным объектом Дюркгейм считал великие коллективные представления, обобщенно бинарные, резонирующие и сверхкодированные… Тард возражает, что коллективные представления предполагают как раз то, что нужно объяснить, а именно, «подобие миллионов людей». Поэтому Тард интересуется, скорее, миром деталей, или миром бесконечно малого — мелкие имитации, оппозиции и изобретения, составляющие всю субрепрезентативную материю. И наилучшие страницы Тарда посвящены анализу мелких бюрократических или лингвистических нововведений и т. д. Последователи Дюркгейма ответили, что речь у Тарда шла о психологии или о интерпсихологии, а не о социологии. Но это верно лишь на первый взгляд, в первом приближении: микроимитация, по-видимому, действительно имеет место между одним индивидом и другим. Но в то же самое время и на более глубоком уровне она относится к потоку или к волне, а не к индивиду. Имитация — это распространение потока; оппозиция — это бинаризация, создание бинарных потоков; изобретение — это сопряжение или соединение разных потоков. Так что же такое поток, согласно Тарду? Это — вера или желание (два аспекта любой сборки), поток — это всегда поток веры и желания. Веры и желания суть основы любого общества, ибо они — потоки, и как таковые являются «квантифицируемыми», это подлинные социальные Количества, тогда как ощущения качественны, а представления — простые равнодействующие.[260] Таким образом, бесконечно малые имитация, оппозиция и изобретение подобны квантам потока, маркирующим распространение, бинаризацию или сопряжение вер и желаний. Отсюда важное значение статистики при условии, что она занимается крайностями, а не только «стационарной» зоной представлений. Ибо, в конечном счете, нет никакой разницы между общественным и индивидуальным (или интериндивидуальным), а есть разница между молярной областью представлений — коллективных или индивидуальных — и молекулярной областью вер и желаний, где различие общественного и индивидуального теряет всякий смысл, ибо потоки уже не приписываются индивидам, сверхкодируемым коллективными означающими. В то время как представления уже определяют крупные совокупности или детерминированные сегменты на линии, веры и желания суть помеченные квантами потоки, которые создаются, иссякают или трансформируются, добавляются один к другому, изымаются или комбинируются. Тард — изобретатель микросоциологии, коей он дает собственное расширение и собственные масштабы, заранее разоблачая те ошибки, жертвой которых она будет.
Вот как можно было бы различить сегментированную линию и квантовый поток. Мутирующий поток всегда предполагает нечто такое, что стремится к тому, чтобы ускользнуть от кодов, убежать из кодов; а кванты — это как раз знаки или степени детерриторизации на декодированном потоке. Напротив, жесткая линия предполагает сверхкодирование, заменяющее собой неисправные коды, а ее сегменты подобны ретерриторизациям на сверхкодирующей или сверхкодированной линии. Давайте вернемся к случаю первородного греха — именно само действие потока маркирует декодирование в отношении творения (с единственным островом, сохраненным для Девы) и детерриторизацию в отношении земли Адама; но оно же, одновременно, осуществляет сверхкодирование с помощью бинарных организаций и резонанса (Власти, Церковь, империи, богатые-бедные, мужчины-женщины и т. д.) и дополнительные ретерриторизации (на земле Каина, на труде, на поколении, на деньгах…). Ибо, одновременно: обе системы отсчета обратно пропорциональны друг другу — в том смысле, что одна ускользает от другой, а другая останавливает первую, мешая ей ускользать дальше; но они строго дополнительны и сосуществуют, ибо одна существует лишь в зависимости от другой; и однако, они различны — прямо пропорциональны, — не соответствуя при этом друг другу термин за термином, ибо вторая система эффективно останавливает первую лишь на «плане», который более не является планом первой системы, и потому, что первая продолжает свой порыв на собственном плане.
Социальное поле непрестанно оживляется всевозможными типами движений декодирования и детерриторизации, которые аффектируют «массы», следуя разным скоростям и темпам. Здесь нет противоречий, а есть ускользания. На этом уровне все является проблемой масс. Например, с X по XIV века мы наблюдаем, как ускоряются факторы декодирования и детерриторизации — массы последних захватчиков, появляющиеся с севера, с востока и с юга; военные массы, превращающиеся в банды грабителей; церковные массы, противостоящие неверным и еретикам и задающиеся все более и более детерриторизованными целями; крестьянские массы, покидающие сеньориальные владения; сеньориальные массы, вынужденные сами искать средства эксплуатации менее территориальные, чем крепостничество; городские массы, оставляющие окраины города и находящие в городах все менее и менее территоризованное социальное оснащение; женские массы, отрывающиеся от прежнего кода супружества и привязанности; денежные массы, перестающие быть объектом накопления и впрыскивающиеся в крупные коммерческие сети.[261] Можно сослаться на Крестовые походы, осуществляющие соединение этих потоков таким образом, что каждый поток выдвигает и вовлекает другие потоки (даже поток женственности в «Далекой принцессе», даже детский поток в Крестовых походах XIII века).
Но одновременно — и неотъемлемо — производятся сверхкодирования и ретерриторизации. Крестовые походы сверхкодируются папой и наделяются территориальными целями. Святая Земля, Мир Божий, новый тип аббатств, новые фигуры денег, новые способы эксплуатации крестьянина через аренду и наемный труд (или возвращение к рабству), ретерриторизации города и т. д. — все это образует сложную систему. Тогда, с этой точки зрения, мы должны ввести различие между двумя понятиями — соединением и сопряжением потоков. Ибо, если «соединение» указывает на то, как декодированные и детерриторизованные потоки поддерживают друг друга, ускоряют свое общее ускользание и складывают или возбуждают собственные кванты, то «сопряжение» тех же самых потоков указывает скорее на их относительную приостановку, подобную точке аккумуляции, затыкающей или закупоривающей теперь линии ускользания, проводящей общую ретерриторизацию и пропускающей потоки под доминированием того из них, который способен их сверхкодировать. Но каждый раз именно наиболее детерриторизованный поток — согласно первому аспекту — осуществляет аккумуляцию или конъюнкцию процессов, определяет сверхкодирование и — согласно второму аспекту — служит основанием для ретерриторизации (мы уже встречали теорему, согласно которой ретерриторизация всегда имеет место именно на том, что более всего детерриторизовано). Так, коммерческая буржуазия городов сопрягает или превращает в капитал знание, технологию, сборки и сети, в зависимость от которых попадут дворянство, Церковь, ремесленники и даже крестьяне. И это именно потому, что буржуазия — вершина детерриторизации, подлинный ускоритель частиц, именно потому, что она проводит также ретерриторизацию совокупности.Задача историка в том и состоит, чтобы обозначать «период» сосуществования или одновременности обоих движений (декодирование-детерриторизация, с одной стороны, и сверхкодирование — ретерриторизация, с другой). И именно в этом периоде мы различаем молекулярный и молярный аспекты: с одной стороны массы или потоки — сих изменениями, квантами детерриторизации, соединениями и ускорениями; с другой — классы или сегменты — с их бинарной организацией, резонансом, конъюнкцией, аккумуляцией и линией сверхкодирования в пользу одной линии.[262] Различие между макроисторией и микроисторией не имеет никакого дела с продолжительностью рассматриваемых длительностей — больших или маленьких, — но оно касается разных системам отсчета в зависимости от того, рассматриваем ли мы сверхкодированную сегментированную линию или же мутирующий квантовый поток. И жесткая система не останавливает другую систему — поток продолжается ниже постоянно мутирующей линии, тогда как сама линия тотализует. У массы и класса не одни и те же контуры, не одна и та же динамика, даже если одна и та же группа аффектировалась обоими знаками. Буржуазия — как масса и как класс… Отношение массы с другими массами не такое же, как отношение «соответствующего» класса с другими классами. Конечно, существует столько же соотношений сил и столько же насилия как с одной стороны, так и с другой. Но суть в том, что одна и та же борьба обретает два крайне разных аспекта, где победы и поражения не являются одними и теми же. Массовые движения ускоряются и сменяют друг друга (или затушевываются на долгий промежуток времени, впадая в продолжительное оцепенение), но перескакивают от одного класса к другому, подвергаются мутациям, высвобождают или испускают новые кванты, которые затем изменяют классовые отношения, снова ставят под вопрос свое сверхкодирование и ретерриторизацию, дают ход в другом месте новым линиям ускользания. Ниже воспроизводства классов всегда есть вариабельная карта масс. Политика действует посредством макрорешений и бинарных выборов, посредством бинаризованных интересов; но область того, что поддается решению, остается ничтожной. И политическое решение погружается по необходимости в мир микродетерминаций, привязанностей и желаний, который оно должно предчувствовать или оценивать по-иному. Ниже линейных концепций и сегментарных решений — оценка потоков и их квантов. Любопытна страница, где Мишле упрекает Франсуа I за то, что тот недооценил поток эмиграции, толкавший многих простолюдинов во Франции на борьбу с Церковью, — Франсуа I видел в нем лишь приток возможных солдат вместо того, чтобы почувствовать здесь молекулярный массовый поток, который Франция могла бы повернуть в свою пользу, возглавив Реформу, отличную от той, что проводилась.[263] Проблемы всегда представляются подобным образом. Хороша она или плоха, политика и ее суждения всегда молярны, но именно молекулярное, со своими оценками, «делает» политику.
Теперь мы в лучшем положении, чтобы нарисовать карту. Если мы вернемся к самому общему смыслу слова «линия», то увидим, что на самом деле есть не две, а три линии: 1) относительно гибкая линия переплетенных кодов и территориальностей; вот почему мы начали с так называемой примитивной сегментарности, где сегментации территорий и родства компонуют социальное пространство; 2) жесткая линия, осуществляющая дуальную организацию сегментов, концентричность кругов в резонансе и обобщенное сверхкодирование — социальное пространство предполагает здесь аппарат Государства. Эта иная система, нежели примитивная система, именно потому, что сверхкодирование здесь — еще не более сильный код, а особая процедура, отличная от процедуры кодов (сходным образом ретерриторизация не является добавочной территорией, а имеет место в ином пространстве, нежели пространство территорий, а именно в геометрическом сверхкодированном пространстве); 3) одна линия ускользания или несколько, маркированных квантами и определяемых декодированием и детерриторизацией (всегда есть что-то вроде машины войны, функционирующей на этих линиях). Но такое представление пока еще ущербно, ибо все выглядит так, будто первобытные общества появились первыми. На самом же деле коды никогда не отделимы от движения декодирования, а территории — от пересекающих их векторов детерриторизации. И сверхкодирование, и ретерриторизация не приходят потом. Точнее было бы сказать, что есть некое пространство, где сосуществует три вида тесно переплетенных линий — племена, власти и машины войны. Также можно было бы сказать, что линии ускользания являются первичными, или сегменты уже первичны, а гибкие сегментации не перестают колебаться между линиями и сегментами. Возьмем, к примеру, пропозицию вроде той, что приводит историк Анри Пиренн относительно варварских племен: «Варвары не спонтанно набросились на Империю, они кинулись на нее под натиском Гуннов, которые, таким образом, определили все последующие вторжения».[264] Вот, с одной стороны, жесткая сегментарность Римской империи со своим центром резонанса и своей периферией, со своим Государством, своим pax romana[265], геометрией, лагерями, limes[266]. А затем, на горизонте, появляется совершенно другая линия — линия кочевников, которые приходят из степей, предпринимают активное ускользание и бегство, сеют повсюду детерриторизацию, испускают потоки, чьи кванты раскаляются, увлекаются машиной войны без Государства. Мигрирующие Варвары действительно находятся между этими двумя линиями — они приходят и уходят, переходят туда-сюда границы, грабят или занимаются вымогательством, а также интегрируются и ретерриторизуют. Порой они углубляются в империю, присваивая себе какой-то ее сегмент, становясь наемниками или союзниками, обживаясь, занимая земли или вырезая собственное государство (мудрые Вестготы). Порой же, напротив, они переходят на сторону кочевников, вступают с ними в союз, становясь неразличимыми (блестящие Остготы). Возможно, потому, что Вандалы не переставали сражаться с Гуннами и Вестготами, они — «Готы второй зоны» — прочертили линию ускользания, сделавшую их такими же сильными, как их хозяева; они были единственной бандой или массой, способной пересечь Средиземное море. Но также именно они проделали самую неожиданную ретерриторизацию — Африканская империя.[267] Кажется, таким образом, что три линии не только сосуществуют, но и трансформируются друг в друга, пересекаются друг в друге. Опять же, мы привели суммарный пример, где линии иллюстрируются разными группами. Еще сильнее был бы довод, когда линии присутствуют в одной и той же группе, в одном и том же индивиде.
Тогда стоило бы рассмотреть синхронные состояния абстрактной Машины. С одной стороны, есть некая абстрактная машина сверхкодирования — именно она определяет жесткую сегментарность, макросегментарность, ибо производит или, скорее, воспроизводит сегменты, противопоставляя их пара на пару, заставляя резонировать все центры и распространяя однородное, делимое, рифленое пространство во всех смыслах-направлениях. Такая абстрактная машина отсылает к аппарату Государства. Однако мы не смешиваем эту абстрактную машину с самим аппаратом Государства. Будем, например, определять абстрактную машину more geometrico, или — в других условиях — через «аксиоматику»; но аппарат Государства не является ни геометрией, ни аксиоматикой: он — лишь сборка ретерриторизации, осуществляющая машину сверхкодирования в данных границах и при данных условиях. Мы можем лишь сказать, что аппарат Государства более или менее стремится к тому, чтобы отождествиться с реализуемой им абстрактной машиной. Именно здесь обретает свой смысл понятие тоталитарного Государства: Государство становится тоталитарным тогда, когда вместо того, чтобы осуществлять — в своих собственных границах — мировую машину сверхкодирования, оно отождествляет себя с нею, создавая условия для «автаркии», производя ретерриторизацию с помощью «закрытого сосуда», в лукавстве пустоты (то, что никогда не является идеологической операцией, но, скорее, операцией экономической и политической).[268]
С другой стороны, на ином полюсе, есть абстрактная машина мутации, действующая посредством декодирования и детерриторизации. Именно она чертит линии ускользания — она управляет потоками квантов, обеспечивает созидание-соединение потоков, испускает новые кванты. Она сама находится в состоянии ускользания и монтирует машины войны на своих линиях. Если она составляет другой полюс, то именно потому, что жесткие или молярные сегменты не перестают закупоривать, затыкать, блокировать линии ускользания, тогда как она не перестает обтекать их — «между» жесткими сегментами и в ином, субмолекулярном, направлении. Но между обоими полюсами также находится целая область собственно молекулярного общения, перевода, преобразования, где молярные линии иногда уже подорваны трещинами и разломами, а линии ускользания порой уже втягиваются в черные дыры, коннекции потока уже замещаются ограничительными конъюнкциями, а излучения квантов уже обращаются в точки-центры. Все это происходит сразу. Линии ускользания, одновременно, соединяют и продолжают свои интенсивности, рассыпают вспышками знаки-частицы вне черных дыр; но также выгибаются на черных микродырах, где крутятся как в водовороте, и на молекулярных конъюнкциях, которые прерывают их; а также входят в устойчивые, бинаризованные, концентрические, нацеленные на центральную черную дыру, сверхкодированные сегменты.
Ответ на вопрос «Что такое центр или очаг власти?» может проиллюстрировать перепутанность всех этих линий. Мы говорим о власти армии, Церкви, школы, публичной или частной власти… Центры власти явно касаются жестких сегментов. У каждого молярного сегмента один центр или более. Можно возразить, что эти сегменты сами предполагают центр власти как то, что различает и объединяет их, противопоставляет их и заставляет резонировать. Но нет никакого противоречия между сегментарными частями и централизованным аппаратом. С одной стороны, даже самая жесткая из сегментарностей вовсе не мешает централизации — дело в том, что общая центральная точка действует не как та точка, где смешиваются другие точки, а как точка резонанса на горизонте, позади всех других точек. Государство — не та точка, принимающая на себя другие точки, оно выступает как резонатор для всех точек. И даже когда Государство тоталитарно, его функция резонанса для разных центров и сегментов не меняется — изменение происходит лишь в условиях закрытого сосуда, которые увеличивают его внутренний радиус действия или дублируют «резонанс» неким «форсированным движением». Так что, с другой стороны — и наоборот, — самая строгая централизация не уничтожает различие центров, сегментов и кругов. Действительно, сверхкодирующая линия прочерчивается лишь тогда, когда удостоверяет привилегии одного сегмента как такового над другим (в случае бинарной сегментарности), когда сообщает такому центру власть относительного резонанса по отношению-к другим центрам (в случае круговой сегментарности) и когда очерчивает главенствующий сегмент, через который сама и проходит (в случае линейной сегментарности). В этом смысле централизация всегда является иерархичной, но иерархия — всегда сегментарна.