Карачун 2000

— Ты чего? — опустив меня по ту сторону ловушки, спросил кошка.

Для нее ничего особенного и не произошло, захотела и сделала,

робо

кошка, а не человек!

— Да ниче, хрень какая-то привиделась. Пошли дальше, — сказал я, поднимаясь на ноги.

Пройдя еще несколько сот метров по пустынной пыльной трубе, мы наконец добрались до выхода. Мощная металлическая решетка перекрывала путь к тюрьме, в которой истязали нашего верного друга. Видно нихрена не было, но звуки доносились страшные. Мучительное ржание, стоны боли и ужаса, какие-то хлопки и тошнотворный запах шашлыка.

— О, боже, что с ним делают? Неужели…я не верю, — в глазах Клёпы появились слёзы.

— Даже если случилось непоправимое, мы… отомстим! — грозно выкрикнул я и выбил решетку преграждающую наш путь.

* * *

Моему взору открылось страшное. Совершенно невероятное и сюрреалистичное зрелище. Наверное, нечто подобное видят праведники, попадающие в ад своей религии.(Грешники-то никуда не попадают, нахую они вертели всё это говно. А вот истинно верующие всю свою жизнь помнят, как в возрасте 14 лет извращенно изнасиловали труп мёртвой учительницы русского языка и литературы. И потому, несмотря на десятилетия молитв, поедания божественного семени и битья лбом о ссаный палас, низвергаются прямо в геенну.)

[ОИ] Да, это история об изнасиловании трупа учительницы русского языка и литературы, вы правильно поняли.

Её мне рассказал один подозрительный чувак, подсевший к нашему костру. В ту ночь мы мирно отдыхали на заброшенном кладбище, расположенном неподалёку от нашего городка. Ближняя деревня давно вымерла, дома были разграблены или сгорели, а вот погост остался. Местечко, надо сказать, было уникальное. Ни единого креста — сплошные обелиски из блестящей нержавейки, украшенные типичными для канувшей в лету цивилизации, пентаграммами. Блики костра отражались в красных звёздах, создавая неповторимую романтичную атмосферу. Наши парочки уже давно разбежались по палаткам, да кустам и лишь несколько одиноких отшельников продолжали ночное бдение.

— Здароф, ребяты! — сиплым голосом прошипел, мужик и плюхнулся рядом со мной на сосновое бревно, служившее скамейкой. С его костюма-тройки сыпалась мокрая земля и мокрицы, но я не обратил на это внимания. Мало ли какой из какой субкультуры чувак — всякое бывает.

— И тебе не болеть, коли не шутишь, — согласился я, протягивая ему прозрачную полтораху с разведенным спиртом.

Тащить в поход водку или еще менее алкогольную ссанину было напряжно и потому мы запаслись медицинским. Честно спизженным нашим басистом. Этот мудак подрабатывал в морге и потому имел почти свободный доступ к подобным составам.

— Да че мне? Я давно уж того…забыл о хворях, — хмыкнул ночной гость и отхлебнул. — Ох, ё. Вот это да! Аж до яиц прожгло! Вы чё сюды намешали ироды?

— На хвое с формалином настояно, — заржал басист Лёха, в это время ведущий осаду Ленкиной крепости в ближайшей палатке.

— Хорош-шо! — откашлявшись произнес неизвестный. — Да больно крепко, у нас-то в дерёвне помягше любили. Самогон гнали, но без фанатизму! Сорок градусов, чистые, как слеза спектрального матроса! А не вот это вот, что вы тут намешали. Правда и того много было. Вот лет семесь назад случился у нас праздник по случаю возведения новой школы, — ненапряжно перешёл к своей истории неизвестный мужик.

— Ремонты все навели, значит, полы помыли, две будки для утех туалетных на улице возвели, да учительниц с райцентра завезли. Все молодки, ух! Ноги от ушей, грудя будто вымя у коров — топорщатся подушками. А губища! Красные, точно январская рябина! Зубы блестят — чисто фаянс сантехнический! Ну наши мужики сразу все и сомлели.

— Столы накрыли значит, всё как положено: коньяки, самогоны, водочка. Пару салатов тоже заделали. Ну и давай гулять, да праздновать! Танцы там, песнопения народные: ой ворон, ворон, не морозь меня, моего коня, собаку и прочих.

— Всё шло нормально, бутылку за бутылкой мы лихо пропускали, учительницы тоже не отставали. Пока не наступила полночь и на небеси не взошла полная желтая луна. Тут-то бабы эти райцентровские и взбеленились. Мужиков повалили под стол и давай им шеи лизать страстно и слюняво. Мы-то поначалу и не поняли что к чему, думали всё как надо идет…а когда поняли — то уже поздно было. Упырицами эти сучки городские оказались! Высосали всю нашу деревню за два часа! А кого не высосали — тому просто голову свернули или на куски разрубили, да собакам и свиньям скормили. Депутату областному разве что больше всех досталось. Приехал попиариться на школьном строительстве — ну кровососки его на флагшток отверстием заднепроходным и насадили. Пропиарили на весь свет! — хрипло заржал мужик.

— Так погоди, и тебя чтоль свиньям скормили? — вяло поинтересовался я, нашаривая ручку топора.

— А, да не. Меня-то за что? Я не вкусный. Я ещё до того лет 200 назад помер. Выхожу вот по праздникам к людям, похмелюсь, да снова баиньки, — ответил мужик, заглотил остатки спиртяги и поднявшись с бревна провалился в ночную кладбищенскую тьму.

Я пожал плечами, закусил сосиской, поджаренной на ивовом прутике и тоже отправился спать.

А, чуть не забыл, я же говорил, что это история об изнасиловании трупа учительницы русского языка и литературы. И я не соврал. Это сделал басист Лёха в своём морге. Правда она была живой и совершенно не против изнасилования. Да и учительницей не являлась. Да и… нет ну женщиной она точно была! Не мог же Лёха так облажаться…

[/ОИ]

Так, на чем мы там остановились? Ага, спасали коня. Я выпал из вентиляции и узрел страшное. В жизни я вообще видел много разного дерьма, но такое…в первый раз. Ужас-ужас-ужас. Огромное помещение было оклеено мерзотно розовыми обоями с понями, повсюду витал запах приторно-сладких духов, по углам и подоконникам были расставлены всякие фикусы, кактусики и прочая пидерсия, а посреди всего этого дерьма на огромной, устланной шелковыми простынями, кровати возлежал Зевс и громко хрустел морковкой.

— Ну и че надо? — недовольно заржал он.

— Э-э-э, — ответил я. — Мы вообще-то тебя спасать пришли! А ты чем занимаешься?

— Вот-вот, ты должен был страдать и мучиться от нечеловеческих пыток! А ты… — поддержала меня Клёпа. — Надо было его в серых пределах оставить!

— Так я и не человек, чтобы от нечеловеческих пыток мучиться! — возразил конь. — Как видите, страдаю сугубо от лошадьих издевательств. Кто ж виноват, что вы хумансы себе всякую херню придумываете? Ногти там отрывать, свинец в задницу заливать, да прочее непотребство… Спросили бы у коней — мы бы вам сразу сказали, как надо!

Я ещё осмотрел позиции: в шикарно убранном помещении стояло несколько бадеек полных различного зерна: овса, пшеницы и каких-то зелёных ароматных шишек. На отдельных ложах возлежали кобылы в развратных одеяниях: оленихи, лосихи, зебры и даже одна жирафиха.

— Н-да, неплохо ты тут страдаешь, — согласился я.

— А то! Не жалуюсь, — важно ответил конь, продолжая хрустеть морквой.

— Жалуешься, не жалуешься, а мучения твои всё равно кончились, — сказал я.

— Это почему это? — удивленно взоржнул конь.