Катабазис

Мы торопились на запад брать невзятую столицу. Пришедшее из Старого Света солнце слепило глаза встречным противникам, которые уклонялись от боя и уступали женщине дорогу. Одно лицо Янусианы было обращено назад и ее очки солнечно и ярко отражали ложь. Другое лицо Янусианы смотрело вперед и очки тускло отражали смерть.

Президент страны Хайме Перес Гарсия связался с Гусман по радио: вежливо, без особой матерщины поздоровался и посоветовался, можно ли заказывать восьмерную игру, если в прикупе бубновый марьяж, а на руках из бубей туз и десятка, ну и еще пиковый король с вальтом и мелочью.

Агасфер набил рюкзачок в опустевшем интенданстве всем необходимым в дорогу и пожал руку инвалиду Пепито, который другой рукой с благоговением прижимал к груди агасфсрову рукопись.

— Можно, конечно, и морем, но лучше, говорят, самолетом, — посоветовал Пепито.

— Конечно, самолетом, — согласился великий путешественник. — Только в столицу заскочу. Надо друзей забрать. Мне без них как-то не по себе.

— Я тебе, добрый человек, еше одну дорогу покажу за то, что конем ходить научил, — совсем растрогался венесуэлец. — Очень короткая тайная дорога. Мне дед показывал, в ему — прадед, чистокровный индеец. Этот ход прорыл сам бог Чальчиутликуэ, сын Мишклантекутли по наущению Щочикецаля, чтобы испанцы золото не нашли.

С этими словами Пепито открыл дверцу погреба. Агасфер сунул туда нос — пахнуло квашеными бананами и он чуть не сблевал.

— Фонарик взял? — озаботился коренной житель. — Не бойся, индейцы не обманывают, спускайся. Квашню с бананами отодвинешь, за ней подземный ход. Иди прямо. Как почувствуешь, что дошел до Каракаса, поверни направо. И там часа два и ты в Соединенных Штатах. Это самая короткая дорога.

О, этот жар и прелесть уличного боя. Эстетика военных переворотов, что в Москве, что в Каракасе — эстетика битого стекла. Есть в хрусте какая-то мертвая лунность.

Впереди Алим отступал, прятался то за фонарем, то за урной и палил, как сумашедший, из автомата по наступающим и превосходящим силам, верным правительству. При этом Алим геройства ради демонстрировал противнику, где он находится, волоча за собой по пыли огромный трехцветный венесуэльский флаг. Атакующие шли точно с таким же. Мы различали друг друга только по встречному движению пуль. Алим бравировал, стрелял и выкрикивал самые боевые лозунги, какие только знал. Например «Кус фуруш!» [125] Алим думал моей авторской головой и видел там, что ему еще не пришло время умирать.

125

см. где-то в начале (прим. автора).

Как оно пришло лейтенантику, успевшему прочертить окровавленной пятерней по белой стене в агонии пять прерванных недоступных струн. Смерть нашла и нетрезвую рожу клочкобородого, и глупого полковника, и капрала, и еще — что ей считать, синьоре Абемаль Гусман, когда были веши подороже и покрасивее… Раз Пепито, два Пепито…

Головной танк был давно подбит с вертолета и шикарно клубился черным дымом. Во втором, командирском, танке я расстрелял в белый солнечный Каракас все снаряды и сидел, почесывая подбородок. Остальная бронетехника куда-то сама собой разбрелась.

— Синьора бригадный генерал, а, синьора бригадный генерал! — позвал я.

Вдруг из самого дальнего, самого темного угла танка между пустыми снарядными ящиками раздался тихий истеричный визг.

— Я не знаю что… Я не виновата. Делай, что хочешь, Пепито, спаси меня, забери отсюда. Увези меня, Пепито!

— Но, синьора… но, Янусиана, зачем было все это затевать?

Она зажала уши ладонями, прижала колени к подбородку. Она приняла самую безопасную в мире позу человеческого плода.

— Ну, пошли куда-нибудь удирать, Пе-пи-та, — я нарочно ее так назвал и взял за холодную руку.

Мы выпрыгнули из вонючего углового танка на свет и, не успев пробежать и пол-квартала, оказались в тесном и не очень дружественном кругу правительственных солдат. Алим, по слухам, где-то достреливал последние патроны.

— Ну, кто же из вас мятежный генерал Гусман? — близоруко прищурился офицер.

— Он! — указала на меня пальцем Янусиана и немедленно начала раздеваться. — Он — Гусман, проклятый мятежник, вовлек меня в гнусную авантюру, а я простая девушка, в офицерской столовой работала и ни сном, ни духом…

— Так это ты, Гусман?

Опять на меня смотрело идеально отшлифованное изнутри дуло. Та ль самая труба, куда наши астральные тела улетают после смерти? Оно на меня, а я на Янусиану, самого любимого мною в жизни генерала, которых я так ненавижу. Женщина закрыла глаза, заткнула уши, сжала ставшие сухими и холодными губы. Только колени ее не могли прижаться к подбородку, очень трепетали эти голые колени.

Вдруг в шаге от меня отверзся канализационный люк, оттуда высунулась хваткая рука и сдернула меня внутрь. Сверху неведомо откуда свалился Алим. Люк захлопнулся и причмокнул, как крышка домашних консервов.

ГЛАВА 6

Короткая дорога, указанная правдивым инвалидом, куда-то вела уже третьи или четвертые сутки. В пещерной тьме время тянулось как-то иначе. То спишь три часа и двигаешься дальше бодр и весел, то спишь шестнадцать часов, а кажется, что только прилег, а уже пора. А то глаза закроешь, потом откроешь и никакой разницы. Это просто бесило. Это так раздражало, что хотелось отделить свет от тьмы и создать для начала что-нибудь занятное, скажем, хотя бы небо и землю.

Агасфер оказался опытным путешественником и полезным квартирьером в отличие от нас, двух остальных лопухов. У Алима с собой в дорогу было прихвачено лишь изодранное венесуэльское знамя, шелковое, совершенно не гревшее и малопригодное даже на носовые платки. А у меня вообще лишь шифрограмма президента Гарсии генералу Гусман с вопросом о восьмерной игре. Зато у Агасфера в мешке и карманах нашлось: фонарь с запасными батарейками, консервы, водичка, водочка, бинты, антигаллюциногены.

Мы старались идти по самому широкому, утоптанному штреку, не отвлекаясь на сторону. Иногда, правда, ход раздваивался совершенно равнозначно и тогда в нужном направлении начинали маячить другие глюки и мы шли за ними. Сначала это были просто бабочки пещер — летучие мыши. Потом замерцали бабочки попривлекательней.

— Блондинка! — воскликнул Агасфер.

— Брюнетка! — возразил спутнику Алим, выхватывая у него фонарь.

А я так и вовсе, подавившись языком, устремился за призраком, набивая шишки о твердые сталактиты.

Ну, что ты меня мучаешь? За какие мои грехи ты оглядываешься печальной ускользающей улыбкой и прячешься в этих фантастических выростах кальция, точно в каменном желудке Земли? Или он тебя уже переварил и я гонюсь всего лишь за фантомом? Но нет. Я же помню даже будущие объятия и стоны. Я же уверен, что ни седых волос в тебе не прибавится, ни нежных складок тела не помнется, покуда я тебя ищу, покуда воронка этого катабазиса не покажет своего дна, которого в принципе не существует. Также, как странным образом перестал существовать земной календарь, запнувшись об одну магическую дату октября.